Преступление без наказания фарс

Юрка Разкольников тупо смотрел на потолок. Сказать, что в этом было нечто оригинальное, так нет, обычное времяпрепровождение. Спать не хотелось. Он себе врал, конечно, потому что спать-то хотелось, просто боялся погрузиться в топкое болота сна. Чего пугался - и сам-то толком не понимал. Жил Юрка, а в нём жил страх. Сам по себе. Ему порой казалось, по извилинам мозга ползают пиявки, но не те кровососущие, а какие-то другие, которые впрыскивают яд извращённых мыслей. Вот и сейчас они тихо ползли по скользким проулкам извилин серого вещества и гадили, гадили, гадили... "В моей душе живёт страх, в отдельной душевой комнатке. Так, в дУше живёт что ли? Не, в душевной комнате. В потаённом кармане души. Такой маленький, склизкий, гаденький, мерзопакостный ужас. А ты говоришь - страх! А кто говорит? В комнате никого.  Мда, опять тихо сам с собою я веду беседу... Врач предупреждал. Выписал медикамент. Как же его звать-то. Да, не врача, дубина, а препарат, блин! О, вспомнил: Аминазин Галоперидолович Труксал. Вот именно." В его сон часто приходила ночь и говорила: "Зачем ты опять пришёл в мой сон? Снишься и снишься, ходишь и ходишь, бубнишь и бубнишь: страшно мне, страшно мне. Достал!"  Юрка, естественно, удивлялся такой наглости какой-то непонятной аморфной субстанции, которая ещё смела делать такие трансцендентные заявления. Про трансцендентальность Юрка вычитал в одной а-ля психологической брошюрке, где сия трансцендентность определялась неким субстанциальным понятием "сверх". Чего "сверх", это было дело десятое. Главное, выше чего-то, видимо, рассудка. А с этой психологической парадигмой сознания у Разкольникова беседа не всегда складывалась в пользу... Тут опять возникала закавыка в виде вопроса: "Быть или не быть?" Как можно выяснять отношения и выйти победителем в споре, если, фигурально выражаясь, ты сам с собою играешь в шахматы? Прикидываться склерозным идиотом, который первый раз видит визави? О каком визави речь, милостивый государь, я вас спрашиваю? Который где сидит? Напротив? Это что ж, галлюцинаторный бред, батенька? Вообще, с этим визитом ночи возникала следующая коллизия: ночь заявляла, что Юрка приходит к ней в сон, тогда как она сама ему снилась, то есть фактически присутствовала в его сновидении. Выходит, если он ей снился, то это не он видел сон, а ночь. Тогда возникает встречный вопрос: где в это время был Юра? Он-то спал на старом продавленном диване, который достался ему как наследнику всего движимого и недвижимого имущества после смерти мамы. С ней он прожил последние тридцать три года, которые и являлись всем его возрастным имущественным цензом.  Ну, с недвижимым - была простая определённость, то есть всё, что не двигалось. Из движимого: коляска для перевозки продуктов. Но про это так скучно, а вот сон, который снился каждую ночь. Вот и в этот раз, как обычно Юрка выпил общеукрепляющего, чтобы, значит, вырубиться по полной программе, но... Ночь Юрке яростно доказывала, что он перешёл все границы дозволенного.  "Так нельзя, - кричала она, - есть пространство души, сугубо личное, куда входить посторонним запрещено!" Он, естественно, возражал. А как же иначе? Нельзя же оставить без ответа такое наглющее заявление. И главное от кого? От того или той, у которого, которой даже нет нормальной формы хоть какого-либо предмета.  "Я априори не могу тебе сниться, тварь ты бесформенная! Ты сама-то вдумайся, что лепечешь-то! Я сплю себе, никому не мешаю, а тут ты - со своими претензиями на мой сон. Это как? Мне снится сон, что я снюсь тебе в твоём сне, который мне снится, где ты утверждаешь, что я пришёл в твой сон без спроса." "Сам-то понял, что сказал?" - с подковыркой спросила ночь.  "Ещё бы! Не три класса церковно-приходской с коридором далее, милостивая государыня. Я вам так скажу," - Юрка вдруг перешёл на дореволюционный стиль общения, - "по поводу пересечения границ дозволенного. Позволю себе заметить, что не я первый начал, да-с. Это вы же пришли тут вдовой унтер-офицера Пришибеева и скандалите. К сему разрешите присовокупить следующий моветон: аморфное состояньице. Покажитесь хотя бы. Кто вы есть-то на самом деле?" Ночь задумалась: "А тебе, Юра, понравится то, что ты увидишь?" "А мне-то какая разница? С лица воду не пить." - мгновенно отреагировал Юрка. Так уж надоело ему с чем-то непонятным, неосязаемым долгие ночные разговоры вести. "Видишь ли, внучек, я - старуха-процентщица. Знаешь про такую?" - вкрадчиво прошелестела ночь. "Как не знать, в школе читал. Как же, как же, шизофренический гений, творивший на вонючей кухне под жужание навозных мух и шуршание тараканов. Как же, как же, плавали поперёк борща на ложке, знаем." "Смотри, не обкакайся, родимец!" - усмехнулась новоявленная старуха-процентщица, с издёвкой протянув: "роди-и-имец". "Это потому что у нас фамилии на слух одинаковые? Так он - Раскольников, а я - Разкольников. Разницу чувствуем, престарелая вы моя?" - решил поизгаляться и Юрка. - "Чего ж вы мне посулите? Не денег ли в рост?" - поинтересовался он. - "А, может, у вас ещё какой-нибудь потусторонний халам-балам в загашнике найдётся для меня?" - продолжал Юрка в том же тоне. "Найдётся, милок, найдётся. Для тебя у меня много чего припрятано на про чёрный твой день," - недвусмысленно намекнула старуха. - "К примеру, маманя твоя просится на выход." Юрка слегка похолодел: "Это как просится? Из могилы что ли? Ты, это, заканчивай, давай, со своими выкрутасами, а то я тебе знаешь что сделаю?" "И что же? Проснёшься? Давай попробуй, а я, значится, погляжу," - скривилась в недоброй улыбке старушенция.  С той минуты, как она объявила себя той, кем, якобы, являлась на самом деле, проявились физиогномические черты. Следует отметить: весьма непрезентабельные. Сморщенное личико, похожее на печёное яблоко, маленькие злющие глазки, щербатый ротик, из которого исходили шипящие змеиные звуки, образовывающие поганенькие слова, которые, в свою очередь, складывались в не менее мерзопакостную речь. Юрка от страха всё больше распалялся: "Ишь, напугала! Да, вот возьму и проснусь. С кем базарить-то станешь?" - И куда подевался аристократ доморощенный: "Мне раз плюнуть. Взял и..."  "Ну? Где фефект, маненький ты мой?" - издевательски прихохатывала старуха. - "Смотри, не пукни! Да и пупок придержи, развяжется! Хи-хи-хи." Больше такого хамства Юрка стерпеть не мог. Набрал побольше воздуха в лёгкие, поднатужился и... проснулся. Дома было тихо-тихо, только довольно урчал холодильник на кухне, да часы на стене мерно отстукивали секунды.  "Вот так вот-вот-вот," - торжествующе произнёс Юрка, - "а накося выкуси, старая карга! Ну что съела, зараза ночная?! Я те покажу: маманя на выход", гнида!" - Всё больше свирепел он.  Ночные страхи - позади и это как-то благотворно повлияло на Юркину психику. Он как бы отряхнул с души тлен ночного ужаса и этот факт всколыхнул, и ободрил его. Он встал с дивана, который, ну так показалось, проскрипел: "Ну наконец-то, слез, кабанище." Юрка не стал обращать внимание на сию тираду. Да к чёрту этих старых хрычей! Вечно чем-то недовольны. Он, вихляя бёдрами, вроде танцуя-пританцовывая вкрутился эдак по танцующей спирали на кухню. За плитой, как обычно, стояла маманя и чего-то там готовила на завтрак. В общем, нормальное, спокойное утро, одно из многих сотен и тысяч, которые были в Юркиной жизни и, которые...  Оба-на!!! Маманя, повернувшись, ласково спросила: "Ну что, внучек, проснумшись? Ась?" Юрка упал в обморок, очнулся на полу. Над ним стояла старуха-процентщица и тихо щерилась в гнилой улыбке: "С недобреньким утречком, Юрочка. Ну шо, денежку в рост брать-то будям, але нет?" "Будям, " - прохрипел, обмочившийся со страху, Юрка. "Слушай, старая калоша, как ты... Каким образом... Гнида подколодная!.." - у Юрки явно заклинил конвейер с подачей ругательной лексики, воздуха не хватало. "Змея, Юрик, змея подколодная. Аспид, значит, в научно-теологическом смысле. Ну тот, что яблоко знания, о том, что есть сознание, окромя бессознательного третейского, двум бессознательным олухам подсунул. Всосал, внучек!" - угрожающе прорычала старуха. "Чё те надо, сука? Чё ты меня травишь своими байками?! Говори по делу, я проснусь и обкашляю тихо сам собою. Ферштейн, бригаденженераль?" - на  последнем выдохе просипел Юрка. Силы его оставляли. "Вот и ладненько, вот и договорились. Слушай сюды, красавчик. Значит, ты получаешь деньги, " - она показала пачку купюр в банковской упаковке, - "тут десять. Тебе на всю жизнь хватит." Юрка не стал уточнять: десять чего именно. Да хоть тугриков, да хоть миллиард, лишь бы проснуться окончательно и закончить этот сумасшедший бедлам. Он вяло вякнул: "Беру. Это всё?" "Нет, " - радостно протянула процентщица, - "ещё, чуть позже, мы с тобой сыграем свадебку со хмельным пирком. Чего это вдруг ты зачастил ко мне в сон-то? Теперь-то я поняла: любовь, она все возрасты к ногтю и в загс. Тьфу, на него! Под венец, конечно." Юрке было уже всё по барабану. Вдруг что-то засвербило в носу. Такое ощущение, что в носовую полость влезла блоха и, ползая, покусывает, пробуя на вкус всё что попадается по пути. Какой-то идиот включил галогеновую лампу и направил её луч прямо в Юркино лицо, и не просто в лицо, а именно, в глаз. В левый... Нет, в правый... Да чёрт с вами - в оба! Этот наглый луч, раздвигая веки, пытался сварить Юркины глаза в крутую как яйца. Нет, ну вы только представьте себе степень извращённого хамства и мерзопакостного самомнения! Юрка просто взбеленился, закипая от благородного возмущения. А как же? Человек спит, видит приятные во всех отношениях сны, а тут какая-то наглая тварь!..  Тут Юрка подскочил как ошпаренный: "Тварь! Старушенция! Процентщица! Ё... твою ... Не про мать не нать, честно пионерское. Эту тему стереть ластиком из мозгов и на хер. Господи, прости, прости мя грешного," - жалобно заскулил он, выцеливая в то же время дверь на кухню. Уши словно развернулись в её сторону: нет ли каких подозрительных звуков? Не шастает ли там кто-нибудь из потустороннего мира, который просто-таки достал своими ночным маразмом? "Я, это, пару свечей - обязательно и всенепременно за упокой, значится души и чтоб она, значиться, никогда... Ты слышишь ли, боженька? Так я повторюсь, её моё, никогда не переступала порог... ГоспедИ, чего несу, блин дырявый! Совсем охренел на старости христовых лет. Осталось самого себя приколотить к стене гвоздиками. Интересно: как инсталляция это - креатив или наив? Так всё, всё. Я иду на кухню!" - громко проорал он, - "кто не спрятался, едрёна корень, я тогда не знаю чё с ним сделаю!" Если громко говорить, а тем более, кричать в пустой комнате, то не так и страшно, вообще-то. Юрка эту методу проверял несколько раз, срабатывало. Действительно, никого не было: пустая квартира, ни единого присутствующего. Хотя нет, были: отсутствующие. Смешно, мда-с.  Но надо было идти на кухню, чтобы убедиться, что методика в действии и кухня готова принять своего хозяина с распростёртыми объятиями. Он встал, диван промолчал, уже благоприятный признак. Та-а-к. Юрка картинно потянулся, крякнул, типа от удовольствия: мол, выспался на всю оставшуюся жизнь и, так аккуратненько, честно сказать, чуток боязливо, двинулся на кухню. Так, а там? Оп-ля-ля! Никого, типа никогусеньки.  "Ну шо, старая вешалка? И где мы тута прячемся?" - Развеселился Юрка.  По-хозяйски уверено, открыл холодильник, достал два яйца. Вынул из духовки старую чугунную сковородку без ручки и поставил на плиту. Королева завтрака ждала своего выхода. Яичница-ибн-глазунья, чей жёлтоглазый взгляд не знают только те идиоты, которые с утра желудок набивают блинами, сандвичами и прочей гадостью.  Масло сливочное, естественно. Оно сладострастно зашкворчало, предвкушая соитие с белком и желтком. Извращенка, другого эпитета не подберёшь. Но Юрке - по барабану, ему главное - глазунья и два куска белого батона, которые он нарезал щедрой рукой: по три-четыре сантиметра толщиной. Приходилось широко разевать рот, но это только увеличивало чувство удовольствия. Рвать мягкое хлебное тело и яростно его жевать. Что может быть приятней в тихое тёплое утро? А тыкать вилкой в жёлтые глаза яичницы?  Размазывать по тарелке, приговаривая: "А ты не смотри так нагло-то! Знай своё место, глазастая. А место твоё - в моём рте, вот так. Погоди-ка. Рте? Не, роте. Не, во рте? Во роте?" - похоже Юрку начало заклинивать. Сработала перфекционисткая сигнализация. Такое с ним бывало и не раз, и не два, и не три. Ладно, хорош, на постоянной основе. Стало как-то неуютно в голове, захотелось выйти из неё, прогуляться пустоголовому по балкону, а то и по воздуху, как этот - по воде. Но выручил звонок в дверь. Спасибо и ни-и-изкий поклон тебе неизвестный утренний посетитель - вывел Юрку из перфекционисткого ступора. Юрка бодренько вскочил и побежал в прихожую, крича на ходу: "Иду, иду, только пасхальный халат с эполетами надену!" Шутка юмора, значит. Он, как и всегда, а то мало ли что, бегло глянул в дверной глазок. За дверью стояла пожилая женщина. Опрятная такая, седенькая, с умильно-мещанским личиком. Короче говоря, "божий одуванчик" и весь сказ как две копейки. "Вам кого?" - Спросил Юра на всякий случай, гремя замками. "Тебя, внучок," - вдруг услышал он знакомый до боли голос. Такой обертон, вроде бы, он уже слышал. Ну конечно, во сне. Старуха-процентщица. Вот те на! Это что ж, сон в руку, что ли? Да не может быть! Что за!.. "Тебе чего надо, старая?" - пролепетал испуганно Юрка. "Шоколада, маненький ты мой," - издевательским, как бы смиренным, голосом пропела старуха. - "Выйди, поговорить надо, милый. Ты же кое-что обещал мне, помнишь ай нет?" "Помню, " - обречёно признался Юрка, - "сейчас, погоди малость. Оденусь и выйду." В голове бешено закрутилась одна и та же фраза: "Чё делать?! Чё делать?!." - Казалось, выхода нет. Сон продолжался.  "А, может, не сон? Явь? Да не может быть, точно сон. Ещё разок попробовать проснуться?" - Юрка лихорадочно искал хоть какой-нибудь выход из тупиковой ситуации. Главное, спать-то не хотелось. Да явь была явной.  - "Погоди-ка! Это же тавтология. Явь была... Какой, твою мать?! Ну какой же?!" - опять двадцать пять.  "Нет, с меня хватит. Надо с этим заканчивать, во что бы то ни стало!" - подумал Юрка, - "Решительно решить неразрешимую проблему и к чёртовой матери!" - тавтология прокатила без вопросов и Юрка тоже почти пропел в дверь: "Сейчас, любимая моя! Ты постой там, у окошечка, посмотри пока на улицу. С девятого этажа открывается изумительный вид на парк и озеро."  Старушка, подумав, вкрадчиво, хотя нет, скорее всего любвеобильно прошелестела: "Хорошо, милый. Только ты не задерживайся, я вся дрожу от страсти." "Смотри, не рассыпься, " - чуть было не сморозил в ответ Юрка, но сдержался. Он уверенным шагом прошёл на кухню, открыл ящик столового буфета и достал из него китайский нож-топорик. Такая, знаете ли, увесистая, блестящая, но очень острая штука. "Ну-с, голубушка, поговорим и про свадебку с хмельным пирком, и про первую брачную ночь. Надеюсь, ты девственница?" - ёрничал Юрка для храбрости. А храбрость-то была, но где-то на уровне щиколоток, не иначе.  "Ну, дорогу осилит идущий!" - бодренько пробормотал Юрка и, набрав в лёгкие воздуха, словно ему надо было прыгать в воду, открыл решительно дверь и вышел на подъездную площадку. У окна стояла она: старуха-процентщица. Юрка, крадучись, не то чтобы подошёл, а эдаким гусиным шагом посеменил что ли к старухе, которая стояла к нему спиной и не собиралась оборачиваться. Но Юрку это ни капельки не расстроило. Так сподручней будет. Он, когда был маленьким, бывал в гостях у своих бабушки с дедушкой. Видел, как рубят дрова. Вернее, колют. Двумя руками - за топорище, да повыше над головой, чуть закидывая назад для пущего размаха и хрясь. Он услышал это "хрясь" совершенно натурально как звук. А почему? Да, потому что он рубанул старую колоду-процентщицу по башке со всего размаха. Череп, естественно, вдребезги. Кругом - мозги, костные осколки. Всё вокруг красное... Нет, оранжевое! Почему оранжевое-то? Ну, это не так важно. Юрка зачерпнул из расколотой головы немного жижы и попробовал на вкус. Сладко. А ну-ка ещё. Верно, мозги старушенции имели сладковатый привкус, только попадались какие-то твёрдые включения, которые приходилось разгрызать. Что Юрка и делал, пока его не заметили ошарашенные соседи. "Здравствуйте, Порфирий Петрович, давненько не виделись," - радостно поприветствовал Юра своего старого знакомого. "Здравствуй, здравствуй, Юрочка," - с добрейшей улыбкой сказал в ответ Разкольникову дежурный психиатр, - "давненько, давненько, с прошлого года, да-с. Опять тыквочками балуешься? И что у тебя к ним такая ненависть? Закормили в детстве, небось. Хотя, если бы соседи не подкладывали сей овощ на подоконник в подъезде, дело могло бы обернуться несколько иначе, мда-с. Иначе." - задумчиво повторил психиатр. Когда его везли в местную психушку, Юрка сидел и светился тихой умиротворённой улыбкой эдакого христосика, воскреснувшего для праведных дел. Его соседи уже стояли в очереди в овощном магазине.