Кое-что об одиночестве дирижёра

                Е. Г.


1

На календарь взгляни: в субботу без сожаления и страха
январь отпущен восвояси... В душе и мыслях тишина,
как в тот момент, когда казнимый смиренно голову на плаху
кладёт, и в вырезе рубахи
жилка пульсирует одна.

Когда маэстро на помосте, как меж язычников апостол,
он очень уязвим спиною — от зала же не три версты!
Пока я пил твоё дыханье (был слишком разрежённый воздух),
ты ради любопытства просто
вложила в рану мне персты...

Стыдишься, значит, существуешь. Молитве тесно в узком горле.
Прости, что не гостеприимен, за пазухой таская дом.
Мне память, по пятам покорно влачась,
как вырванные корни,
сулит иное искушенье,
чем полночь с девою вдвоём.

И всё-таки приди, попробуй границу сумрачных владений
нарушить, если это можно... Вблизи колен твоих тепло.
Но в каждом из прикосновений я слышу уйму извинений,
и души, ринувшись друг к другу,
ушиблись... Будто о стекло.


2

Я искушал тебя свободой и поплатился. Отпусти!
Когда-нибудь, летя в такси на рандеву,
                припомнишь мельком
времянки нашей силуэт, уже расплывшийся почти,
где твой капризный голосок
                звучал, как соло на жалейке.
Вообразим, что это дом. Наш, разумеется, и в том

нет никакого чуда: вечер
                и на плите дымится ужин,
вполне реален хлеб и нож, к двери лежащий остриём,
как будто бы и впрямь беда
                грозит откуда-то снаружи.

Жизнь коротая перед зеркалом, ничья от темени до пят, —
кукушка, что не вьёт гнезда,
                тебе приходится сестрицей,
тогда как милый эгоизм, по-видимому, старший брат! —
давая из своей криницы любому встречному напиться,
скажи, на чьём плече твой сон безгрешнее? Любовь и секс
впотьмах немудрено попутать,
                тем паче по новейшей моде
меж ними разница на ощупь неуловима: как извест-
но, к сердцу женскому тропа проходит через устье бедер!

Цинизма толика придаст полночной схватке остроту.
Прикусывая зуб больной, испытываешь наслажденье.
Глоток последний слаще первого.
И можно подержать во рту,
покуда холодит нутро
                судьбы
                свободное
                паденье...


3

Обернёмся ещё и ещё,
но уже ничего не увидим,
как с повозки опальный Овидий
                Рим оглядывал через плечо.

Стрекотали цикады в садах.
Еле сдерживал в горле рыданье
и не знал ничего об Адаме,
                покидающем рай навсегда...

Аве, Август! Томительный день.
И ползёт по обочине слева,
где должна была шествовать Ева,
                колеса щитовидная тень.