дыхание Единого

 Странно смотреть на время из окна. Как время стареет и молодеет на глазах.

 Вот утро. Седое, туманное, кажется утру хорошо в старческой прохладе, когда кровь уже не греет, подрастеряв свое жизнелюбие в жерновах уничтожения человеческой плоти…. а чтобы не страшно было умирать. Когда кровь горяча – ты кажешься себе бессмертным, тебе так много нужно сделать, но бог предусмотрительно отнимает энергию у тела, и, всё больше дряхлея, человек смиряется – он не вечен. Даже если и не бог. То, что это меняет для конкретного человека. Этого, у которого подаренная природой сила одна, другой не будет. Пусть даже тебе пошлют хороший силиконовый рай внутри. Но  грудь, налитая силиконом, хороша только для имитации твоей сексуальности.

 Эх, сжимая в ладонях твою кожу и её наполнитель твой сегодняшний друг получает неописуемое удовольствие. А ты… ты женщина…. и на что ещё тратить свое тело, как не на эти ласки и нежности. И все что к ним прилагается.

 Но природа бессмертна в отличие от нас. Это большой козырь в её руках, который, прада, замечают только избранные. Они-то знают — куда им нужно стремиться.

 Вот уже и окружавший нас туман выпал серебристыми капелями на траву и молоденькую листву, так все, что попало в его сферу влияния, умылось новой, только что рожденной под первыми лучами солнца водой. И утро престало быть хмурым и прохладным. Оно постепенно теплеет, просто  на глазах, набираясь сил. Воздух, еще пару минут назад резавший горло тонкими холодными струйками – подобрел, растаял и пробудил во всем, чего касается,  жажду жизни.

 По этому просыпающемуся утру, которое помолодело на глазах, мы бредем к небольшой горной полянке. Сегодня обычная вылазка на природу. Защемленным в квадратуру городов просто жизненно важно менять углы на плавные лекальные линии, рождаемые прихотью совсем простых вещей: кустарников, оврагов, тропинок, деревьев, неровными очертаниями горизонта, облаков поднимающихся с востока, барашков волн разбегающихся по никогда не стареющей глади моря.

 Ещё не до конца проснувшимся нам видится, как природа набирает силы. Сама по себе, не обкрадывая никого, из тех, что вступили с ней в общение. Эдакая транжирка. Которой все ни почем. И платить за такие смешные удовольствия ей ненужно. Ни за прохождение по этой тропке, ни за росу капающую с веток и  освежающую наши  щеки, ни за солнечные лучи, которые начинают согревать пока только левую половинку, но уже все больше осмеливаясь, пригревают и нежат кожу легкими  прикосновениями.

 — А у тебя эта щека теплая, а эта холодная, — как бы в подтверждение моих мыслей выдает голосистую речевку трехлетняя Алька.

 Парень, которого она бережно гладит то по одной щеке,  то по другой, несет девчушку в месту нашего пикника. Собственно,  компания собралась небольшая, мы мало знакомы друг другу, однако окружающая действительность всех  настраивает на доброжелательно раскрепощенный лад. Нам безусловно  хорошо вместе. Впереди целый день жизни.

 Сейчас придем, оборудуем место для отдыха, разожжем костер, сварим в казанке уху, устроим мангал с шашлыками, и забудем — кто мы и откуда. И до и после у каждого своя жизнь, но эта короткая встреча в пути от таких вот темных  завитушек на детской шейке, как у Альки, до холодеющего старческого тумана, каким нас встретил горный Крым, этот короткий привал в пути, собственно,  должен принести нам только радость общения,  обычного человеческого единения, которое никогда больше не повторится. Но от этого, мне лично кажется,  только более ценным. Минуты ускользают в прошлое, не оставляя даже памяти. Так повелось со мной с какого-то момента. Сито времени не даёт задержаться на долго мыслям и образам. Конечно, грустно, что наш рассвет мало похож на рассвет в горах. Скорее на закат.

 И только я хочу еще пофилософствовать, как Алька кричит:
 — Смотри, какой цветок! Мама он похож на ту чашку, что я тогда разбила. А ты меня ещё ругала…
 — Алька,  ты хочешь такой цветок? — спрашивает кто-то из ребят.
 — Да хочу, хочу — заливается Алька.

 И её желание практически тут же исполняется. Парень карабкается на склон и срывает две голубовато-белёсых чашечки. Отряхнув джинсы, слегка запачканные землей и травинками, он возвращается.

 Головки цветов еще мокрые и росистые, но от того вправду кажутся  похожими на сполоснутые водой чайные чашки.
 — Вот, держи, — стебельки для букета несколько коротковаты, но для маленьких ладошек получается самый раз.
 — Подари моей маме, — распоряжается девочка, которой тоже заметно как молниеносно  исполняются любые её капризы с окружающем обществе.

 Возникает заминка. Я чувствую,  что для мамы, симпатичной двадцатилетней девушки, которая идет где-то в конце наше вереницы,  парень в горы за кой-то там травой взбираться бы не стал. Заметно это не только мне, но и тем, кто видит минутное разочарование на этом восемнадцатилетнем  мальчишеском лице.
 — Что съел — неси мамочке.
 — Алька, будешь брать или нет? — спрашивает  уязвленный кавалер.
 — Альк, возьми, — восстанавливает настроение тот, что несет девчонку на плечах.
 Девочка берёт цветы, картинно их нюхает и говорит:
 — Ах! Как живые….

 И мы движемся от этой секундной заминки дальше.
 Утро плавно перетекает в день. небо голубе и позванивает голосами каких-то невидимых нам отсюда птиц. Сбегающий в долину  горный ветерок будит  аппетит. Под чутким контролем нашего шеф-повара черноморская уха за этот, незаметно пробежавший за беседой час, уже готова,  и плошки с легким дымком настраивают всех на душевное радушие.

 Приемник ловит волну и лопочет какие-то новости, мало сочетающиеся с реальностью. А может, и нет мира, там, за этим морем и этими горами, а просто кто-то придумывает разные истории и выдает их нам, поддерживая беседу. Как когда-то образованные гейши.

 Слышно, что какой-то монарх женился на женщине легко поведения, потому что оказывается любил её всю жизни, и пересуды светских желтых страниц  его волновали  мало. Да и потом, как рассуждает невидимый глазу  эксперт ,  из бывших крутизанок выходят замечательные жёны.
 — Алька, пойдешь ко мне в жёны? — интересуется кто-то из мальчиков.
 Алька перестает возиться с резиновой надувной собакой и вопросительно смотрит на маму, как бы интересуясь её мнением. Все начинают посмеиваться с такой детской Алькиной непосредственности.

 Мама, удивленно изогнув бровь, молчит. Судя по всему  женщину  мало прельщает возможность стать тещей одному из этих лоботрясов, практически её ровесников.

 Но заинтересовавшаяся происходящим девочка настойчиво  переспрашивает:
 — Мама, я могу пойти к Сергею в жены?
 — Иди сюда, — вдруг как бы проснувшись говорит молодая девушка, до этого вопроса  мало придавшая значение тому, что её дочку не спускают с рук по очереди все ребята из компании.

 Девочка, верхом сидящая на спине у Сережи,  вопросительно смотрит, и не соглашается:
 — Мне тут хорошо.
 Мама как-то неестественно ретируется и не настаивает.
 Инцидент получается исчерпанным, и послушно отрывающую рот Альку, отчего становятся видны жемчуженки зубов,  ребята  наперебой начинают кормить кусочками рыбы.
 Девочка меду делом возится с игрушкой.

 — Смотри из собаки вышел весь воздух. Он теперь как тряпка, — этот возглас  адресуется Игорю, и каким-то обреченным всхлипом, — совсем не собака.
 — Почему ж не собака? Только пустая, — поясняет Альке кто-то из ребят.
 Алька машет долинными собачьими ушами, потом коротким хвостом, крутит игрушку то так,  то сяк, но, по всему видно, что с собакой это резиновое чучело у неё не ассоциируется.

 — Давай надую, иди сюда, — Олег протягивает руку и одним движением пересаживает к себе Альку вместе с собакой.
 Приобретя за пару выдохов  нужные размеры, собака  возвращается хозяйке.

 — Вот теперь она как живая. А когда сдудатая, то неживая.
 — И в чем разница? — мне действительно интересен этот переход от одного состояния к другому.
 — Когда в ней нет воздуха – это мертвая собака. И чтобы она ожила её нужно надуть. Тогда её зовут Соня, — какой  ребенок не  любит объяснять все на свете.

 — Вот была мертвая – и раз живая, а теперь….— только что в собаке был воздух, но Алька чтобы продемонстрировать мне наглядно, как непонятливой взрослой, свое понимание тут же воздух,  вдутый в игрушку Олегом,  старательно кряхтя,  выжимает – и шалтай-болтая резиновую кожицу двумя пальчиками выдает:
 — А теперь она никому не нужна. И имени у неё нет.

 Я поражаюсь детской логике.
 Действительно ни имени, ни формы.
 — Алька,  давай теперь я надую, — и центр внимания вместе с Алей перемещается на другие колени. Пару вздохов и выдохов —  собака, как новенькая.
 — Гав-гав, — щекочет она с легкой руки мальчишки ухо всеобщей любимицы.
 — Мама, Соня опять ожила, — хохочет дочка.

 Пока идет эта возня, успевают нанизаться шампуры, и мы готовим главное блюдо праздничного выхода — шашлык.

 Алька с кем-то из своих опекунов надолго выпадает из поля зрения, пока не возникает вопрос:
 — И где так долго можно таскаться с девчонкой?

 Алькина мама внимательно обводит взглядом  присутствующих, и, нервно встав, направляется в горы, туда, где скрылась её девочка. Поиски видимо проходят не совсем успешно,  поэтому туда же, перемигнувшись, отправляется ещё кто-то из ребят.

 Тем временем режем зеленый лук,  помидоры, складываем в большой поднос все это ассорти вместе с ароматными кусочками мяса,  и ждем всех.
 Минут через сколько все, потихоньку,  в сборе. Мама Альки, заметно рассерженная,  сажает дочку  подле себя и что-то выговаривает на ухо вполголоса.
 — Ну, ты чел, — ребята посмеиваются с незадачливого алькиного экскурсовода.

 Распечатываем бутылочку местного вина и поднимаем беленькие разовые стаканчики.
 — Не вмерла Украина, — тостующий настроен явно патриотично.
 Мы слегка соприкасаемся наполненными ароматной жидкостью стаканчиками  и поддерживаем пожелание.
 Собственно, действительно хочется,  чтобы она не вмерла. Пусть живет, пусть будет такое вот утро, такое солнце, такие цветы, похожие на чашку, которую на днях разбила Алька.

 — Алька, так как,  беру тебя в жены? — предложение поступает теперь уже от Олега.
 Девчонка, успевшая  попробовать пару капель крымской Массандры,  больше не обращается за советом к маме, она уже переползла на мальчуковый край, снова оккупировала собой центр внимания, и смешно кивает головой, типа,  почему ей не пойти в жены.
 Мы смеёмся произошедшей метаморфозе. Невеста с двумя заколотыми бабочками больше всего похожа на еще неподросшую Алису, которой королева представляет пудинг. «Пудинг, это Алиса».
 — Надо б разыграть, — предлагает кто-то из ребят.
 — Не здесь же, — вмешиваются наиболее трезвые.

 Я перевожу взгляд на Алькину маму. Девушка растянулась на подстилке и, подставив лицо и руки солнышку,  думает видимо чем-то своем. «А у неё красива грудь» — мельком пробегает в сознании. Действительно открытая маечка довольно соблазнительно акцентирует внимание на ложбинке между двух упругих возвышенностей.

 Но по-моему никто кроме меня не пытается посмотреть на ситуацию со стороны.
 Только резонансом идет  эхо:  радио уже бросило сплетничать по поводу королей и перешло к новостям культуры,  заинтересовавшись жизнеописанием Симоны Синьоре:
 —  Синьоре стала его женой и получила шанс стать актрисой.

 Как нам всем хочется получить этот шанс. Кому-то от бога, кому-то от мужчины. Как повезёт. Этот призрачны шанс стать кем-то,  вырвавшимся из серой толпы в избранницы. И что готовы совершить люди, дабы это желание стало не просто мыльным пузырем, или этой Альконой сдутой собакой, у которой нет имени. А сущностью  наполненной чьим-то выдохом, пусть даже с  именем Соня, София. Продать себя подороже? Может быть это и правильно – коммерция, черт бы побрал, их перекочевавшие к нам нравы.

 —  Рядом с ней, умницей (три языка, отличное знание истории), Монтан иногда чувствовал себя скованно. Симона начала пить, и пить всерьез. Но именно то, что Симона в чем-то превосходила его самого, привязывало его к жене даже тогда, когда из белокурой красавицы она превратилась в грузную женщину с отечным от частых возлияний лицом.

 Мама Альки еще не превратилась в грузную женщину с горьковатым юмором. Возможно,  стареть она будет по совершенно другой программе, по иной траектории падения. Но очень скоро будет. Мне это почему-то кажется неминуемым.

 — Не рановато раскатали губу? — на правах командира интересуется у молодежи старший из них, мой ровестник.
 — Алька, ползи-ка сюда, — девчушка перекатывается поближе к говорящему, — смотри трюк, чел.

 Парень поднимает Альку одной рукой, потом устанавливает у себя на ладони,  и та, легко балансируя, как шелковая ленточка,  бесстрашно удерживает равновесие довольно высоко над землей.
 — Видал мангал, да она у меня в руках как пластилин, — со стороны трюк действительно выглядит эффектно.
 — Ну, что,  Алька,  дождешься меня? — парень усаживает девочку на плечи и собиратся прогуляться за белыми цветами в горы, заменив те, что с утра завяли на траве..
 — Мама, мы в горы, — Алька машет рукой,  и оба исчезают в только что распускающихся зарослях предгорий.

 — А что бы вы стали делать, окажись с вами рядом Мэрилин Монро? – бубнит диктор по ту сторону вещания.
 Что бы мы стали делать? Поняли бы,  наверное,  что даже клан Кеннеди не смог уберечь свою женщину от властелинов мира.

 Наш рассвет больше всего напоминает закат.
 Или вдох и выдох Брамы.


© Copyright: Волна Поль Домби, 2012
 Свидетельство о публикации №21203210725