Прекрасный возраст

ПРЕКРАСНЫЙ ВОЗРАСТ
Эмилия Филлипс

Нет ничего прекрасного в возрасте таком,
я говорю себе, в аптеке увидав старуху
с ногою до колена в пластике закованной.
А сердце у меня всё верит, что оно – мускул, созданный для любви.
Как объяснить ему, что теперь оно - всего насос
для перекачиванья крови?
Проснулась утром до того, как зазвонил будильник,
и почувствовала себя обманутой.
Сон стал непрочен – он тонок как банкнота
с обеспечением шатким, напечатанным на ней,
отсвечивает фиолетовой полоской сновидений,
вделанной в неё федеральным резервом.
Слушай, сказала я мучившей меня головной боли,
опустившись на траву, - она пронзила мозг
как нож для некропсии, обнажая череп, -
ты больше лошадь, чем те,
что беззаботно на лугу пасутся
и от попон пёстрых их взлетает пар моросящего дождя.
Когда-то моё имя звучало в переполенных амфитеатрах,
пронизывая душу электрической искрой самоутверждения.
Печаль в моей душе возникла сейчас совсем некстати -
как скорбь стареющей души,
как скорбь души превоплощённой,
которая была когда-то жуком иссиня-черным и крылатым.
Теперь же рада я любому оправданью своих поступков давних,
как рад ребёнок горсточке монет, доставшейся ему от старших.
Ем в одиночестве я в ресторане и,
чтоб не размышлять о причинах собственного одиночества,
наблюдаю за одинокой пожилой женщиной напротив.
Окно ресторана такое грязное, что еле отражает её лицо,
которое, конечно же, вовсе непохоже на то лицо,
существующее в её воображении,
когда она думает о себе в третьем лице.

2017
Черновой перевод: 1 августа 2017 года

AGE OF BEAUTY
Emilia Phillips

This is not an age of beauty,
I say to the Rite-Aid as I pass a knee-high plastic witch
whose speaker-box laugh is tripped by my calf
breaking the invisible line cast by her motion
sensor. My heart believes it is a muscle
of love, so how do I tell it it is a muscle of blood?
This morning, I found myself
awake before my alarm & felt I’d been betrayed
by someone. My sleep is as thin as a paper bill
backed by black bars of coal that iridesce
indigo in the federal reserve of
dreams. Look, I said to the horse’s
head I saw severed & then set on the ground, the soft
tissue of the cheek & crown cleaved with a necropsy
knife until the skull was visible. You look more
horse than the horses
with names & quilted coats in the pasture, grazing unbothered
by your body in pieces, steaming
against the drizzle. You once had a name
that filled your ears like amphitheaters,
that caused an electrical
spark to bead to your brain. My grief was born
in the wrong time, my grief an old soul, grief re-
incarnate. My grief, once a black-winged
beetle. How I find every excuse to indulge it, like a child
given quarters. In the restaurant, eating alone,
instead of interrogating my own
solitude, I’m nearly undone by the old
woman on her own. The window so filthy,
it won’t even reflect her face, which must not be the same
face she sees when she dreams
of herself in the third person.