Би-жутерия свободы 214

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 214
 
Последнее слово оставалось за присяжными заседателями. Они были предварительно проинформированы в конФеренц-зале им. Листа судьёй Круасанни о судьбе легендарного жюри, заседавшего в 33 году с рождения Христова, и это происходило не на 11-м этаже без провизии и соответствующих санитарных условий при наглухо задраенных дверях и распахнутых в тускнеющее будущее окнах. Через две тысячи лет людям всё ещё до конца не удавалось понять, почему, преследуя свою цель, не каждому удаётся её изнасиловать и зверски убить, а эти неразрывные субчики сумели справиться с поставленной перед собой задачей. Один морально неустойчивый на ногах и политически бесплатформенный чудак, из выбранных наугад не из гущи народной, а из её накипи, написал судье стихотворную записку следующего содержания:

                Разуверился в Фемиде
                я – присяжный для потехи.
                Болтовня идёт для виду,
                в ней один лишь я не шпрехен.

И без того озадаченный судья, получив записку через охранника, до этого державшего речь покрепче, пробежал её глазами, вскочил как ошпаренный и ударил молотком по деревянной наковальне: «Я думал, что всё уже кончилось, а тут некоторые...». После этого он прошёл к противоположной стене, где в нише стояла Фемида с весами в руке. Там Круасанни печально вскинул, а потом свесил голову на чашу, ту, что опустилась пониже и, глубоко вздохнув, вернулся к своим непосредственным обязанностям.
– Выведите нарушителя-шахматиста из зала суда, без права на талон на обед и узнайте у него заодно, может ли конь в дебюте с трудом переставлять ноги и терпение лопнуть у подтяжек? – приказал он охраннику голосом, насквозь пропитанным горечью.
Служивый (представитель министерства любовных связей) оказался исполнительным. Суд продолжался, не сбавляя темпа.
В показаниях близнецов превалировали выбоины и провалы в памяти, проскакивали неподтверждённые факты, проскальзывали имена Катьки Подзалог, Иоана Цапки, никакого отношения к убийству не имевших. В зале также присутствовали представители двух диаметрально противоположных сект Лобкотрясок и Трясогузнов. И если бритоголовые грубо наставляли на путь лысины, то носатые (с шевелюрами по всему телу) пытались заставить массу непрозрачно шевелить мозгами. Но сектанты этого не приемлили.
В стане же обвиняемых творилось нечто невообразимое. В то время как один из близнецов – Моня – говорил о шелухе забот, Евдоким вспоминал утончённые изыски и ажурные кружева сопровождавших преступление жестоких  междусобойных мужских толковищ, исключавших кровное родство. Да и сами по себе рассуждения братьев о Правосудии и Справедливости становились беспредметными, когда под рукой Возмездия не находилось чего-нибудь поувесистей типа молотка или кастета.
Со стороны подсудимых вызвали свидетеля, сторожа времени в замкнутом пространстве Гививальди Гарантия, вечно жаловавшегося на головные боли из-за того, что он столько лет ухлопал на женщин непонятного ему утрусского поведения. Топорник-доброволец Гиви путал то, что делалось у его жены в кастрюле с тушением при осмотре пожара. Его выступление состояло из ёмкого предложения: «Отпустить на то, что называется свободой». Вторую фразу, отражающую пожизненное заключение психиатра Евгения Фолликулы времён ковровых покрытий во Вьетнаме, он хотел исписать на стене в стихах. Но что-то не состыковалось в рифме, и она спонтанно вылилась на обрывке туалетной бумаги в виде свидетельской записки, созвучной с гоголевским везуВием: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда...».
Приводим гарантированное наступление на прописную истину без купюр и сокращений:
«Знаю Моню и Евдокима много лет только с хорошей для меня стороны. Эта единая пара являет собой классический пример киллеров-бессеребренников, которые, не гнушаясь тяжёлым физическим занятием, пускают народ в расход по безналичному расчёту. Люди, сметённые поветрием слухов в кучки в дверях на подступах к лучезарному будущему пропускают женщин вперёд, синхронно почёсывая общепринятый зад. Это наша  жизнь сделала их такими. Мне не суждено забыть, как безжалостная дама – Зина-Ида Вразлив (поговаривали, что она белоручка – её никогда не видели без перчаток) выставила сиамских скитальцев на всеобщее обозрение и осмеяние остальных квартиросъёмщиков – озлобленных обитателей коридорной системы. Свою обиду братья Жалюзи, как и всё остальное, не спросясь, унесли на всю жизнь за пазухой. Теперь наше далёкое от совершенства общество, не сумевшее по достоинству оценить обрубки их честолюбивых стремлений, заслуженно пожинает результаты бездушного к ним отношения».
Прокурор Левон Сермяжный, обладавший умозрением слепого (он всегда носил защитные очки когда ложился спать), назвал показания свидетеля отступными от хрестоматийной истины, и конфиденциально расплакался, не найдя поддержки у присутствующих в зале суда Касьяна Павидло и Зульфии Ублюдкевич, скрытно работавшей, сложа руки, на коленях соседа. Не удовлетворённого незначительными недороботками непрерывного труда Зульфии, Касьяна прошиб пот. Набравшись вежливых манер, мужества и виски, не прерывая её, смело крикнул прямо в лицо судье:
– Кто оплатит судебные издержки?! –  (до этого Касьян Павидло дважды бросал вызовы судьбе, но они до неё не долетали).
– Налогоплательщик, – раздалось в ответ.
Тогда возмущённый Павидло в знак протеста проследовал к выходным дверям со словами: «Мне это нужно, как московская прописка папуасу, как массаж спинингу!»
Но выход из зала судебных разбирательств закрывался в безотрадные будни, и ухитриться выбраться из помещения возмудителю спокойствия не удалось. В тонкости судопроизводства Касьян посвящён не был. Он понимал, что всё относительно, было бы куда складывать Ему пришлось вернуться на своё место к мадам Ублюдкевич, которая не знала куда девать руки и в нетерпении по-лошадиному стучала копытами оземь, выбивая зубами чечётку «Вон из колеи!», ставшую популярной среди представителей старшего поколения, пичкающего нас корнеплодами маразматического ума. Подходили её часы – заморить червя-шелкопряда, паразитировавшего в ней (так наставлял её подогнанный по талии окружной психиатр, а не верить ему она не имела права), и мадам Ублюдкевич в тайне от судьи продолжала домогаться Касьяна обеими руками, снова приводя его в боевую готовность. Павидле стало казаться, что он несёт слишком тяжкое бремя – звание выдержанного самца, и он закручинился, поймав себя на мысли, что лицо его озарилось идиотской улыбочкой, которую он излучал ещё с минуту, когда шнурки на ботинках развязно исполяли танго.
В тот же недовесок времени судья Круасанни молча никого не слушал. Он перечитывал записку своей возлюбленной Вероны Прокламады, задумываясь о месте, где им суждено провести рентованное время после обеда (потёртая бурными десятилетиями кушетка). Другого выхода у него не было. Но Круасанни был больше увлечён судебным процессом предстоящего расщепления пищи в желудке и жиров в двенадцатиперстной кишке в частности, чем судом над близнецами, тем более, что он десять минут назад получил звонок от неизвестного ему абонента с лаконичным предупреждением: «Не в свои Круасани не садись!»
С год назад Круасанни окрутил Верону, обмотав её паутиной конфуцианского Красноречья Янцзы, и время в зале судебных заседаний для судьи остановилось. Но Дормидонт Круасанни не забывал слова своего учителя профессора юриспруденции Лаврентия Шаткого, принимавшего соответственные меры по одной, как рюмки водки: «Покажите застывшее время, и я скажу, что вы умерли бабочкой под стеклом, проколотый булавкой».
Сейчас что-то зашевелилось в господине судье и он вернулся к действительности. Правда, это уже не играло никакой роли – ибо роли были заранее распределены. Процесс – крамола по соглашению с дьяволом, не ведающим снисхождения забравшегося на гору по отношению к рыжеволосой жертве. Но что мог поделать с собой Дормидонт, если его больше всего волновали два вопроса:
1. Можно ли по законам шариата жить на шару с шаровидной?
2. Как ходить по контрамаркам босиком?
Вялый перекрёстный опрос обвиняемых не приносил желаемых судье результатов, не нанося никому ощутимого вреда. Сегодня братья впервые выступали единым фронтом.   Пространные рассказы адвоката обвиняемых о тягостном детстве сиамских близнецов растрогали присяжных. Они вызвали сентиментальные слёзы на их лицах, отупевших от многочасовых телепросмотров сцен с места содеянного. И потом присутствовало множество оправдательных моментов. Ведь когда один из преступников спал, другой бодрствовал. Когда правый ел, левый умел безудержно пить. Один служил мерилом происходящего. Другой – ему прислуживал.
Прагматичный Евдоким желал женщину думая, о женских прелестях, на которые ещё не ступала нога подневольного человека, в то время как затуманенный Монин рассудок мечтал об одиночестве в канительной компании разбитных и стоптанных старух. Что касается властей, то ловили их обоих. Это не уменьшало антагонизма меж братьями из угла в угол. Раздвоение было налицо, несмотря на кажущийся единый фронт. Всё происходило как в кунсткамере с неразделённой на части любовью сиамцев к бородатой женщине и столпотворением с шустрых спекулянтов, наживающих у входа целые состояния на перепродаже билетов на шоу.
– Кто осмелится осудить двух несчастных в одном обличии? – апеллировал к публике адвокат хладнокровных убийц, человечек с одутловатой фамилией Урузбай Криминагенов (он рано остепенился в предвкушении докторской), – только такие же, как они, познавшие и испытавшие превратности вольной борьбы и судьбы, несправедливо преследовавшие их со дня рождения.
Правомочны ли мы вообще в чём-то винить подозреваемых Евдокима и Моню Жалюзи? Нет, нет, и ещё раз нет! В противном случает забуксует вся система правосудия Я уверен, что гурманизм нашего супердемократичного общества разжиревшего на питательных добавках не позволит страдать слитым воюдино калекам. Иногда я задаю себе риторический вопрос мирового масштаба: могут ли ужиться такие гиганты как Утруссия и Гомерика? И отвечаю, да, когда одна говорит другой: «Закрой род, давай поговорим». Я искренне надеюсь, что человек когда-нибудь повзрослеет и из него получится добротная обезьяна, учитывая что все мы плоды гетеросексуальных отношений гетто и живём в одной коммуналке под названием Земля, только с разными звонками при входе.
Не хочу вас смешить, занимаясь с высокого судебного подиума Раблеторговлей, но я ни на секунду не сомневаюсь, что непорядочно отрицать факт доказательства сиамскими близнецами того, что дважды два – четыре, когда у них двоится в глазах. В их палитре не достаёт красок смущения, претерпевших усовершенствование. Только оказавшись в их не раздвоенной шкуре, мы сможем судить братьев по праву, а сейчас нам лучше забыть обо всём случившемся и заткнуться со своими непрочувствованными мнениями, учитывая кодекс потерянной чести, незаслуженно пострадавшей по стечению никем  непредвиденных обстоятельств. Мы просто обязаны освободить этих несчастных от рождения, учитывая  катастрофическое положение, сложившееся в стране с забитыми до отказа тюрьмами, а одиночная камера для братьев Жалюзи звучит редчайшим абсурдом, анахронизмом, извините за это крепкое словцо, так как номинально их всегда двое. Кстати, в открытом письме обвиняемые сами вынесли себе строгий приговор – поместить их обратно в яйцеклетку, что лишний раз подчёркивает их поучительную историю.
Но наука не может удовлетворить их справедливое, по моему мнению, наказание, поэтому предлагаю подвергнуть братьев домашнему аресту, учитывая что когда-то они жили честно, сообща куда надо. Из имеющихся достоверных данных, якобы добытых под дулом пистолета у безвременно погибшего соседа, мать братьев Жалюзи, не злоупотребляя положением стоя, в ночную смену натягивала на голе тело проглаженного рубаху-парня. В то время как их папаня, переполненный мультифобийных страхов возвращался неотразимо пьяным, демонстрируя потрясённым соседям по коммуналке свой ничем не прикрытый «фольклор».
Тех кто не принял моих доводов, исходивших от чистого, хорошо вымытого сердца и не требовавших доводок и приводов, я убедительно настаиваю выразить преступникам наш гражданский акт порицания, гневно осудить их и отпустить на волю в 11 часов 55 минут по Брюквинскому меридиану. И проявив тем самым непросеянное добро, огласить жестокий приговор «Не виновны!»
Господа, засеките время на ваших ручных, но так, чтобы ему, незаметно текущему, не было неизмеримо больно, как этим двум,  несущим ответственность перед законом на протянутых к вам руках за не проделанные ими отверстия до самого ЗАГСА.
Сидящие в зале напряглись и призадумались над  предложением адвоката защиты. Им не хотелось проявить себя противниками новизны и стать фигурантами в деле разбирательства пирожков напротив здания правосудия. Люди, как цветы им свойственно распускаться, но здесь они притихли впервые столкнувшись с личностью, обладающей в кризисной ситуации уникальным даром вешать лапшу на уши без прищепок. Так и не поняв к чему клонит Урузбай, все предпочли зааплодировать для разрядки напряжённости, чтобы страсти не вскипали и не приходилось искать шумовку. Они догадывались: какое бы решение, выдернутое из контекста и не подлежащее обсуждению, не было принято в противовес адвокату защиты, оно будет опротестовано в высшей инстанции.
В душе судья Круасанни приветствовал защитника под лузганье тыквенных семечек присяжными, которые не отличали макасины от маракасов и шницель от штемпеля. Дормидонт догадывался, что крепким напиткам Урузбай предпочитал двусмысленные поблекшие от частого употребления фразы (На Новый год он получил подарок от массажиста – массированный удар в спину). Несмотря на жужжащий кондиционер, расплавленные жарой мозги судьи были заняты другим немаловажным процессом над фарфоровыми пробками на дорогах, участвовавшими в бутилировании Джиннов и придонных книжных червей при изготовлении Текилы.
Ухватив хлёсткое выражение лица судьи, и поняв, что развлекательный процесс подходит к концу, Моня взял последнее слово в защиту убитой: «Пустоголовость кому хошь можно прилепить, но пустотелой её не назовёшь». Он улыбнулся всем без исключения, никого не предупредив, что его заученная улыбка обладает гипнотическим действием, никого не переманивая на свою сторону.
А Евдоким, сквозь посеревшие васильки глаз которого пробивались ростки в проулках внутричерепного самосознания – этой мыльницы взбитых мозгов, добавил: «Покажите мне человека без греха и я вам выловлю рыбку без плавников».
С этими словами Евдя демонстративно вынул из-за пазухи складную удочку и стал искать глазами подходящий водоём, где можно, избежав тюрьмы, засадить оставшиеся от процесса деньги в казино, учитывая, что у него куры породы Ленгорнсовет денег не клевали (не было ни кур, ни денег).
Очевидно поэтому наделённый властью судья Круасанни и обделённые аналитическим умом присяжные заседатели:
Фенимор Алитетович Купершток, Фейга Герасимовна Рабинович и Роза Моисеевна фон Ветров с её немецкой фонэтикой были в восторге от братьев, частые посещения ресторано которых не могли привести к добру, не помогали адвокату защиты Криминагенова (процветавшего в непроточном пруду) никогда бы не позволившнго убить дух пушистых сиамских зайцев одним выстрелом.
Розочка даже отважилась через помощника шерифа передать записку адвокату с номером своего домашнего телефона, машины и просроченного счёта в банке, хотя ей было заведомо известно, что в хмельную ночь с четверга на пьяницу адвокат будет обвенчан с Пепитой Колонадовной Надурняк. Остальные девять присяжных не могли долго противостоять авторитету этих троих и смутной надежде, что сиамцы больше не будут усуглублять удушегубления, соглашательски провозгласили: «Братки не виновны!»
Да и как могло быть по-иному, когда народные представители были осведомлены снующими между рядов подрядчиками-информаторами, что через пять минут измочаленного полемикой Дормидонта Круасанни на углу в кафе «Мавр-и-Тань-и-Я» будет ждать очаровательная булочка утрусской выпечки Верона Прокламада собственной роскошной персоной со всеми её завлекательными причиндалами, фигурировавшими в фас и многопрофильно.
В этот момент судье передали конфиденциальную записку с неочищенными зёрнами сомнительной правды, отчаявшихся в справедливости судебного вердикта братцев Жалюзи: «Завещаем скелет анатомическому театру судебной комедии при условии, что тело опустят в бассейн с пираньями, которые, по промокшим сведениям, гарантируют получение экспоната за считанные минуты. Мы требуем соблюдения непременного условия – не соединять трубчатые кости курильщиков колючей проволокой из шуток».
Символическое послание сиамцев, озаглавленное «Любовь вплавь», повлияло на решение судьи (он всердцах саданул деревянным молотком по наковальне), дававшее понять, что  сидящие в зале могут расходиться по барам и увеселительным заведениям, а псевдолитературных заключённых, удостоившихся премии «Бункера»  без обиняков следует освободить на поруки.
Тряхнув гривой перекрашенных в блондина  волос, выпущенный из зала досрочно Дормидонт по-молодецки сбежал с подиума, где по-сиротски остался стоять стол с прес-папье на нём. Оправдательно бубня под нос, он проскочил в перфорированную дверь запасного выхода и скрылся в переполненном ароматами кафетерийного ленча грузовом лифте, не подозревая, что съезжает в нём  по разнарядке спущенной кем-то сверху.
Из-под потолка кабины подбадривала несущаяся предобеденной курицей залихватская песенка Л.Т.М. в течение, как ему показалось, вечности тянущегося спуска.

  COME STAI (Как дела? – итал.)

Хай, come stai?!
Бриллианты, горностай,
Наша Нюрка подцепила итальянца.
Он влюблен, как идиот,
Ходит задом наперёд,
Он дрожит над ней, как мальчик перед танцем.
А я не хуже ёй, с Васькой-нищетой,
Мужиком совсем не ой-ё-ёй.

Обделена судьбой,
ой-ой,
везёт же в жизни всяким Нюркам.
Была бы я умна,
Приехала б одна
И не гуляла бы от Васьки с турком.

        Хай, come stai?!
Побыстрее подрастай,
Моя прыткая и шустрая дочурка.
Не бери с меня пример,
Здесь тебе не ССР,
Посмотри, как преуспела дура Нюрка.
А ты красивше ёй,
Распорядись судьбой.
А я уж как-то при тебе, с тобой.

Найдется ж не слепой,
ой-ой,
Он выхватит тебя быстрей, чем Нюрку.
Пусть будет неказист,
Антисемит, расист...
С миллионером счастье даже с уркой.

Следует заметить, что героиня этой песни, предварительное название которой было «Любовь – ремесло», жила впроголодь под фанфары оргазма в грехе с Васькой-нищетой, а эмигрировала по хитросплетённому адвокатами заявлению: «Прошу выдать мне Шенгеновскую визу в связи с обострившимся желанием частой отправки естественных потребностей за кордон».
Ей впервые хотелось наесться до отвала, но разрешение на выезд инстанции долго не давали, чтобы, как они выразились в официальном документе: «Не напаскудила». Давно замечено, что в жизненном тире мужик не промах овеществляется, как художник, перебивающий чечётку на чеканке, при крутеже крутой охраны недвижимого имущества. А что, в таком случае, говорить о непретенциозных женщинах, расположение которых завоёвывается мелкими подачками? По этому поводу вспоминается святой бабец – фортепьянистка Фейга Герасимовна Бабинович: «Что-то у меня последнее время мужик сдаёт, не бутылки ли?»

Стареет тело, линяет грусть,
Смеются надо мной, да ну и пусть.
Конец оттягиваю чего-то для,
забыв про молодости форте-ля.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #215)