Любовь инкорпорейтед. Отрывок из романа

Она верила в приметы. В указания свыше. Часто у нее возникало ощущение, что жизнь - некий затянувшийся урок - непонятно чего.
Например, первое замужество ее было неудачным. В тот раз она изменила своему принципу выбирать самой - и позволила ему выбрать ее. Это была по-настоящему романтическая история, с бурным ухаживанием, с серенадами под окнами. Поклонник спал под ее дверями, бледнел, встречая ее на улице, давал бесчисленные клятвы, придумывал ей десятки ласковых прозвищ…
В день решительного объяснения - на какой-то тусовке, в полузнакомой квартире, где воздух тяжело вибрировал от звуков угарного рока, где по углам обнимались одуревшие парочки - он, прихватив ее в коридоре, осыпая жадными поцелуями, стал в десятый раз просить ее руки - и тут с нее свалились штаны. Свалились буквально, без всяких метафор, - просто она вдруг обнаружила себя стоящей в центре своих лежащих штанов.
Наверное, его реакция ее тогда и подкупила: его лицо не отразило никаких признаков того чуть брезгливого замешательства, какое, бывает, испытываешь, когда предмет страсти попадает вдруг в неловкое положение. Само сочувствие, сама деликатность: с такой простотой, с такой  ласковой готовностью бросился  он помогать ей  с наведением порядка в туалете. Просто от его бурного объятия у нее отскочила непрочно пришитая пуговица…  Этот вечер решил все.
Через два года, попав надолго в больницу, она выслушала, что он ее очень любит, поцелуй, и… пропал.  Лишь много времени спустя, появился он однажды на  пороге, и,  избегая смотреть в лицо, попросил согласия на развод.
Резюме: штаны-то упали неспроста.  Видимо, таким эксцентричным образом на небесах попытались расстроить их брак… Возможно, что смешные и нелепые ситуации, в которые попадают на наших глазах люди, являются такими вот вершинами айсбергов: человек принимает важное в своей жизни решение - и вдруг на него с лесов проливается ведро краски, опрокинутое неловким маляром… Господь начинает иногда с таких беззлобных шуточек.
Забившись в угол дивана, она наблюдала, как комната отзывается на ночную жизнь: то фары проехавшего автомобиля провлекут по стене искаженный силуэт окна, то от порыва ветра зарябит свет уличного фонаря: это взволновался тополь…
Наконец, очнувшись от странного оцепенения, она включает настольную лампу. Очки, лежащие на небрежно сложенной газете,  сверкнув  в глаза ослепительным бликом, привлекают ее внимание Сдвинув очки, она  замечает рекламу фирмы “Любовь Инкорпорейтед”, ничем, впрочем, не выделяющуюся из колонок других реклам «Любовь. Многие проводят многие годы в поисках ее, настоящей. Наша служба обеспечит вам встречу с тем, единственным, кого вы ждали всю жизнь. Запомните: ЛЮБОВЬ, ИНКОРПОРЕЙТЕД - дает - вам – надежду»
  Только тот тусклый  неслышный голос, которым мы читаем про себя, произнес эти слова чуть громче. Так знакомое название  читаем в тексте словно с ударением. Так в гуле голосов вдруг улавливаешь свое имя - а  остальное сливается в неразборчивый ропот.
Гарантируют любовь, говорите? Кто может любовь гарантировать, если даже тот, кто уверяет, что любит, не может ничего гарантировать?
Впрочем, что говорить, странное объявление. Странная фирма. Попробовать, что ли?..
Набрав номер, она соображает, что время-то позднее. Часов, наверное, одиннадцать. Неожиданно далекий мягкий голос произносит: - Любовь Инкорпорейтед  слушает.
Замечательный голос - как у французского певца: глубокий, мягкий, задумчивый, чуть ироничный… В общем, умный голос, такой, что к нему и внешности не требуется.
Повинуясь непонятному импульсу, она спрашивает: - “И это будет настоящая любовь?”
-Ручаюсь,- ответил далекий Ив Монтан.
-Настоящая и взаимная?
-Такая, что переменится вся ваша жизнь. Вы будете вместе жить долго и счастливо и иметь много детей.
Легкая ирония в голосе явно относится к расхожей форме, а вовсе не к предмету этого утверждения.
-А если вы мне скажете, что какое-то из моих теперешних отношений и является этой самой любовью, просто я этого не понимаю?
-Уверяю вас, настоящую любовь ни с чем нельзя спутать. Вы поймете это сразу… Впрочем, может, продолжим этот разговор здесь у нас?
-Что, прямо сейчас?
-Ну , что вы! Боюсь, вам это неудобно.  Впрочем, если говорить обо мне, то я к вашим услугам хоть сейчас. Я никуда не спешу, и, если у вас именно сейчас возникла потребность в нашей службе -  полностью в вашем распоряжении. Я просто думаю о вас - как это вдруг ночью вы поедете в незнакомое место беседовать с неизвестным… Если вас это не смущает - пишите адрес…
Вылезая из такси в Серебряном переулке, она заметила, что многие окна нужного ей дома освещены. Это  взбодрило. Конечно, чувство опасности всегда подстегивало ее безумный автопилот двигаться дальше. Но уж не настолько он безумен, чтобы предпочитать его чувству безопасности…
Внутренний комментатор, вдруг оживившись, с непонятным упорством принялся считать шаги. На сто двадцать первом шаге она остановилась перед комнатой номер одиннадцать, на которой солидная вишневая с золотом табличка оповещала, что здесь находится офис фирмы “Любовь инкорпорейтед”. Сто двадцать один шаг. Одиннадцать в квадрате.
Комната, в которой она оказалась, контрастировала с домом - богатым, заново отреставрированным, блистающим и гулким от недавнего ремонта. Обстановка  явно восходила чуть ли не к пушкинским временам: до потолка - стеллажи книг в золотом тисненых переплетах, в углу - круглый стол,  массивная лампа с зеленым абажуром. У стола - склонившаяся над бумагами девушка скромного и милого вида: белая блузка светится в полумраке, тяжелая коса обернута вокруг головы. Лишь телефон и - у двери стол с компьютером, ксероксом и еще какой-то аппаратурой -  принадлежали современности…
Подняв голову, девушка  встала навстречу.
-Добрый вечер. Виктор Всеволодович ждет вас.
И с поклоном распахнула министерского вида дубовую дверь в сумеречной глубине кабинета.
Эта комната оказалась абсолютно пустой. Зияюще пустой. Из воздуха навстречу ей поднялся молодой человек. Он мало похож на свой голос. Заметив ее ошарашенный вид, он разражается добродушным хохотом. После некоторой аккомодации ее глаз начинает различать прозрачную мебель: прозрачный стол, стулья… Продолжая смеяться, молодой человек идет к ней с протянутыми руками:
-Шокирует немного, правда? Я и сам, увидев это, - он указал на прозрачный стул, - был… весьма впечатлен. Чуть равновесие не потерял. Однако, - он доверительно склонился к ее уху, - очень удобная вещь. Жучка некуда прилепить - все видно. Обеспечивает полную секретность и конфиденциальность.
-А разве надо? - глупо спросила она. И, смутившись, спохватилась: - Хотя, наверное, надо…
Продолжая улыбаться, молодой человек подвинул ей прозрачный стул - и сел сам, сцепив руки на коленях. Типично еврейская наружность: рыжеват, со светлыми бровями и ресницами, с той формой и вырезом губ, которые говорят сами за себя, но без столь часто наблюдаемой у людей подобного типа растерянно-поэтической “неотмирасевосины”. Энергичное, оживленное лицо, прекрасно одет - без претензии, без роскоши, - но просто классно.
-Моя фамилия Караджос - произносит он, с ударением на второе а.
         -Вы что, работаете круглосуточно?
-О нет. Просто сегодня задержались, разбирая дела. Бывает, знаете, такое…
-Это - правда?
-Вы имеете в виду это? (он широким жестом обводит вокруг). Да, вы будете смеяться, но это - правда…
-Но могу я узнать, как  это действует?
Без тени игры  он произносит: - Коммерческая тайна. Но, уверяю вас, никакого гипноза, мистики, экстрасенсов и прочих  модных штучек. Гарантия.
-Вы не верите в экстрасенсов?
Он, улыбаясь: - Верю. И даже со многими знаком. Однако, большинство из них утверждает, что не имеют понятия, как это у них получается.  А я, если и соглашусь иметь дело с человеком, в добрых намерениях которого уверен, то подвергаться с его помощью воздействию некоей силы, о природе и задачах которой ничего не знаю - не согласен. А вы?
Подумав, она решительно отвечает: - А я согласна.
-Вот и отлично. Люблю деловых людей. Иными словами, вы пришли сюда именно за этим? Уверен, мы вам поможем. Вы уже читали наш договор? - он достает из воздуха бумагу.
Итак, фирма обязуется… Так, по получении клиент обязуется выплатить…
Она присвистывает. Сумма просто огромна. Посильно, но огромна.
-Ну и цены у вас! А с рэкетом у вас проблем нет?
Он, мягко: - Любовь все побеждает.
( Мудрое замечание. Но уместное ли?)
-А как вы узнаете, что у меня все хорошо? Где у вас гарантия, что я, счастливо и взаимно влюбившись, не приду к вам с жалобой, что ничего так и не произошло?
-Нас обмануть невозможно.
-А все-таки?
-Скажу вам по секрету: мы с вами живем в чудесном мире. В нем все желания - исполняются. Нужно только твердо это знать и очень сильно этого хотеть. Именно об этом говорит, как вы знаете, Христос. В этом смысле деньги - это нечто совсем  иное. В этом мире  мало существует столь же волшебных вещей. Деньги имеют силу - и гораздо более реальную и большую, чем принято думать, ибо в них вложено огромное количество человеческой энергии. На этом уровне вы за одну вещь, имеющую огромную силу, - за любовь - платите другой вещью, имеющею такую же энергетическую мощность. Любовь - это не такая штука, которую можно украсть. Если вы за нее платите фальшивкой, пусть мастерски подделанной, - то, что вы покупаете автоматически получает ту же цену: расплывается в воздухе, утекает у вас между пальцев, - в общем, по большому счету обмана не произойдет. Вопрос лишь - нужно ли вам это? Всем известно, что за деньги любовь не купишь - но это относится лишь к тем, кто торгует своей любовью. Любовь нужно покупать за очень большие деньги - и у третьего лица.  То, что платить нужно лишь по получении - лишь увеличивает сознательность этого действия. Как известно, путем совершения сознательных усилий вы увеличиваете вашу личную силу. А  человек с очень большой личной силой может повелеть солнцу: - “Остановись!” - и оно остановится.
-И вы утверждаете, что это - никакая не мистика? - она не в силах удержаться от иронии.
Он, твердо: - Я знаю, что это - самая объективная вещь на свете. И поэтому я - здесь. А вы - здесь (он показывает на ее стул). И я готов помочь вам.
Испытывая замешательство, она начинает бормотать, что, мол, бывают же в жизни ситуации, когда люди получают любовь и без посредства их конторы. Она старается быть как можно деликатнее, и от этого замешательство усиливается.
-Безусловно, люди, обладающие достаточной энергией, имеют в этой жизни все, что они пожелают. Они платят - непосредственно своей силой, не имея нужды в таких ее вещественных символах, как деньги. Наша служба - для людей иного сорта.
-Постойте, но ведь для какого-нибудь богатого человека ваша цена - ничего не значащая мелочь Значит…
-Ничего, извините, не значит. Для богатого человека у нас расценки - другие. И наша цена является для него весьма внушительной суммой. Сейчас наш клиент - вы. И я готов вам помочь. (Он пристально смотрит ей в глаза, отчего у нее начинает почему-то звенеть в ушах). - Вы мне верите?
По мере этого разговора он неуловимо менялся. На месте улыбчивого клерка перед ней сидел уже даже не Джеймс Бонд, а , скорее, шеф Джеймса Бонда, властный, уверенный и всемогущий. Просто затвердел на глазах. Чего-чего, а уж личной силы у него, явно, было с избытком.
Деньги она, однако, никогда не боялась тратить. Она была убеждена, что это - единственное, что с ними можно делать. Вряд ли для того, чтобы принять решение - заплатить - ей потребовалась вся ее личная сила. Хватило обыкновенного авантюризма. Она решительно подписала договор.
Поднявшись, он снова начинает улыбаться:
-Многие люди всюду таскают за собой свои чудовищные личные истории. Эти истории окружают их как бы пузырем, и все, что попадает в этот пузырь, начинает искажаться: человека все время бросают, или вокруг него рушатся семьи, или насильники все время нападают… Этот пузырь обычно называют кармой. Но, как известно, карму можно изменить, если сделать над собой сознательное усилие и из человека инертного, с которым все время что-то случается, превратиться в человека действующего. Итак, сейчас вы сделали свой первое сознательное действие - вы приняли твердое решение, которое касается всей вашей жизни. Я вас поздравляю.
Обмениваясь с ним рукопожатием, она, наконец, понимает, что в этой комнате давало такое ощущение ирреальности, словно находишься внутри фантастического фильма. В ней не было окон. Не было также видимого источника света, так что теней, по сути, тоже не было. Пол, стены и потолок состояли словно из одного куска вещества, чуть пружинистого, так что шаги их были совершенно бесшумны. Что только люди не придумают для обеспечения коммерческой тайны…
Миловидная девушка в приемной при их появлении встала и с поклоном отворила перед ней дверь.
Торопясь к метро, она ежится, стараясь унять дрожь.
Вот это фирма! Просто представители Господа Бога на земле. Торгуют - и с размахом - такой материей, как любовь…
Однако, интересно, как они определили сумму, которую я в состоянии заплатить? По одежде? Непохоже. Хоть я и мерзну в этом шифоновом платье и джинсовой куртке, но вещи у меня хорошие, дорогие и идут мне. Приехала я на такси - то есть, могла и на своей машине, - если они оценивали время, за которое я до них добралась… Непонятно…
Уже в метро, перебирая в уме этот разговор, она вдруг наталкивается на точку, которая словно вспыхивает в ней холодом беспощадного осознания. Если - сказал он - за  любовь платить подделкой - все рушится, и, в общем, обмана не происходит. Вдруг она вспомнила свою семейную жизнь.  Какой же она была плохой женой!..
Говоря о себе, всегда выступаешь героем. Закон жанра. Даже  признание безобразности своих действий в изложении от первого лица приобретает эдакую меланхолично-снисходительную печоринскую ноту. Та область, которая это испытывает, не имеет со словами ничего общего…
Замуж в первый раз меня выдал, конечно, брат… Он с такой ехидцей заводил со мной разговоры о слишком веселых девушках, оставшихся, в результате старыми девами, что во мне просто заговорила трусость. И ловушка захлопнулась. Ловушка позы. Поза называется “Я не такая”…
Холодный голос отчетливо произнес: “А кто ты такая, чтобы тебя любить?”
Как-то в Парке Культуры,  стоя у барьера  американских горок, она наблюдала, как один из катающихся, здоровенный мужичина боцманской наружности, сидя впереди, в первом вагончике, настойчиво силился удержать на лице снисходительно-хладнокровную улыбочку бывалого моряка. Весь экипаж визжал и ахал от ужаса, и лишь он один, загорелый, пышноусый, с обнаженными до плеч ручищами в татуировках,  как бы бесстрашно владел ситуацией… Но на последнем витке поезд сделал  совсем головокружительный скачок - и тут уж и он не выдержал марку - и его мощный рев разом перекрыл визг всего состава…
И как же все хохотали - вся очередь стонала от смеха…
Вспомнив боцмана, она рассмеялась - и поспешно оглянулась вокруг. В вагоне было пусто - только  наискосок, взявшись за руки, утомленно и счастливо улыбаясь, сидели двое - юноша и девушка, очень молодые, и, видимо от счастья, очень красивые. И вместо того, чтобы, по жалкой привычке окинуть их притворно-равнодушно-холодным взглядом - я, мол, вам не завидую, и вообще вы меня не интересуете, - она сочувственно им улыбнулась. Чего они, впрочем, не заметили, пораженные своей любовью…
Уже у самого дома она заметила невдалеке, у обочины,  какое-то маленькое белое животное, которое в стоическом молчании судорожно пыталось подняться на ноги - и падало,   снова и снова…
Поддавшись чувству растроганной жалости к несчастному зверьку, она подошла  ближе.
Измятый полиэтиленовый пакетик, зацепившись за что-то, трепыхался под слабыми дуновениями ночного ветерка, в совершенстве имитируя судорожные усилия отчаявшегося живого существа.

В ту ночь ей приснился замечательный сон. Был он в виде фильма. О людях, с которыми встречаешься вдруг в жизни мимоходом - и живешь дальше, и пути ваши расходятся навсегда, - но вся дальнейшая жизнь происходит уже как бы иначе, под знаком этой встречи. И были заключительные кадры этого фильма: огромное, в полнеба, солнце торжественно садилось, и звучала  музыка, и была она столь прекрасна, что она заплакала, осознав, что никогда не услышит ее больше. Она проснулась в слезах. В голове еще звучали, угасая,  слова:
Они уйдут к другому краю случая,
Они уйдут в другие состояния…
Проснувшись, она еще некоторое время продолжает плакать - от чувства расставания и одиночества
Сегодня она не спешит на работу. Начальника не будет, и она хочет использовать ситуацию до конца: не только прийти, выспавшись, но и поработать, сколько хочется…
Свою теперешнюю задачу по обработке патентной информации она на удивление далеко продвинула за последние две недели - главным образом, потому что персонального компьютера ей по статусу не полагалось, поэтому делала она ее в комнате у своего товарища Шехтмана, который занимался математическим моделированием, а положенный ему по статусу компьютер использовал, в основном, для игр.
При ее появлении обстановка в комнате царит самая нерабочая: поедается пирог с чаем и перемываются косточки. Стол возглавляет Роза, усатая, ехидная и манерная дама, которую, впрочем, иногда хочется назвать теткой, такую мелочную завистливость и склонность к сплетням он порой выказывает. Но случается это только временами - то ли сущность ее берет верх над воспитанием, то ли тренируется в чем-то… Например, научиться завидовать.(Часто слышишь от людей: - “Просто я слишком добр”. Или - слишком деликатен. Значит, будет работать над собой. Обещает.)
Роза - прекрасная хозяйка. Говорит она, главным образом, о детях, о муже, иногда - со странным нажимом, поглядывая при этом на неё - безмужнюю, бездетную. Муж у Розы - крутой системный программист, поэтому она считается хорошим работником. Получила задание,  утром пришла из дому - а уж половина готова. Как у Царевны-лягушки. Семья у них дружная, веселая, дети ходят в изостудию, в доме постоянно пекутся пироги, которые они потом доедают на работе. Ее Слюсарев деликатен, но ехиден, женщин, кроме жены, для него не существует, на работу и с работы ходят вместе… Просто приятно смотреть.
Кроме Розы  в их отделе - еще одна замужняя женщина, Валя. У нее трое детей. Все остальные - разведенные: Татьяна - с двумя детьми и Галя - с одним.
Ну, им есть, о чем поговорить. Поэтому, подхватив пару кусочков лимонного торта, она направляется в комнату к Шехтману - и встречает его в коридоре. Тоже только что пришел.
Шехтман обладает солидной наружностью, но холостяцкий образ жизни наложил на нее особый отпечаток. Выглядит он всегда словно почтенный отец семейства, врасплох застигнутый у любовницы (оделся спешно где-то в уголочке кухни, прыгая тихонько на одной ноге, пока в коридоре жена с поцелуями сообщает мужу, что забежал коллега, принес бумаги из месткома…)
Борода, неизменный пиджак, сбитый набок галстук, рубашка, застегнутая не на те пуговицы, а о ширинке и говорить нечего. Все, что не относится к области математики, он делает как бы впопыхах. Он полноват, быстр, искрометен, и тяжело, по-холостяцки неопрятен. Их дружеские отношения знавали тяжелые времена, например, когда после ее глупого замужества он вбил себе в голову, что должен на ней жениться. Но, в конце концов, смирился со своим положением лучшей подруги, в каковом качестве он не имеет себе равных.
Бросив на ходу: - “привет”, он  завозился с ключом, дверь в привычный бедлам распахнулась - и вот они уже завели свой  собственный чай с тортом, и она рассказала ему о визите в “Любовь”.
Он искренне полагает, что все женщины - “безумки”. От слова “безумец”. В этом проявляется - свойственный ему идеализм. Он так часто рассказывает уморительные истории, в которых она выступает в роли обаятельной идиотки, что  начинаешь ему невольно верить. Поэтому с ним легко. Вслед за Толстым он полагает, что настоящая женщина - “не удостоивает быть умной”, поэтому всегда нежен и снисходителен. За что она его ценит. Безумно.
И как же легко обычно работается  с ним в одной комнате! Она всегда полагала себя  самым утомимым из работников. Ее ничего не стоит отвлечь. Шелест бумаги, скрип стула, - все отвлекает ее раздерганное внимание.  Но в его комнате стоит такая плотная рабочая атмосфера, что восприятие ее полностью меняется. Отлаживаемая программа в результате странной метафорической деформации вдруг приобретает иные размеры, глубину, а, главное, смысл изменяется: это - словно театр, каждая команда имеет свою индивидуальность; к поиску неверного оператора они тоже относятся с разными оттенками чувств - от симпатии до жалости. Все становится - живое.
Как она любила это ощущение! Оно у нее появляется редко, но это - лучшее, что она когда-либо испытала. Лучше секса, лучше любви.
Шехтман может вставать, уходить, шуршать чем угодно - ее концентрация не нарушается. Возможно, еще и оттого, что в его комнате можно курить.
Курить во время работы - что может быть естественней для курильщика! Не надо кивать друг другу - пойдем, мол, выйдем, - подмигивая в направлении подразумеваемой курилки. Не надо идти туда, отвлекаясь по дороге постоять с тем или с другим. Не будешь в процессе поддерживать неважные разговоры с другими несчастными, тоже оторванными от дела привычной потребностью. Или, увлекшись интересной беседой, выкуривать полпачки в обсуждении подробностей того-сего…
Сегодня, однако, все по-другому. К вечеру отлажен совсем небольшой кусок. Каков бы ни был их союз с мужем, но таково свойство нашего немощного сердца, что мы с ужасным терзанием покидаем тех, вблизи которых пребывали без счастия. Как выразился классик. Сосредоточиться на чем бы то ни было ином просто невозможно.  Она произносит дежурное “Чай - полезный, хорошо утоляющий жажду напиток” - и ставит очередной чайник.
Одной из замечательных особенностей Шехтмана является умение писать стихи из ничего.
Уже прихлебывая свежую порцию “хорошо утоляющего жажду”, он вдруг сообщает: - Слушай! Я сейчас сочинил элегию.
-Ну, прочти.
-Я лучше тебе напишу.
И через минуту она читает его мелкий твердый почерк:

Чай - полезный, хорошо утоляющий жажду напиток.
Выпьешь чаю - и сразу разольется по телу душевный покой.
Подсчитаю, какой нанесен мне судьбою убыток,
И какая награда суждена мне за Стиксом-рекой.

Чай бывает краснодарский, китайский, цейлонский, индийский,
И грузинский, что вчера невзначай завезли в магазин.
Брошу в чайник щепотку засушенных веток и листьев,
Что в далеком и теплом краю собирает грузин.
         
Друг мой чайник! Ты один лишь мое утешенье навеки.
Сядем рядом. Подолью кипяточку тебе и себе.
Мы с тобой - два несчастных, два жизнью разбитых калеки,
Вместе с ветром, что протяжно гудит в водосточной трубе.
Он стоит, отвернувшись к окну. Повинуясь непонятному импульсу, она подходит к нему и обнимает за шею, положив голову ему на грудь.
-Шехтман! Какой же ты хороший! Как хорошо, что ты у меня есть…
Внезапно он поднимает ее. Он держит ее на весу, прижимая к своему толстому животу; время от времени, встряхивая, перехватывает поудобнее. Дыхание его становится все тяжелее, встряхивания - все чаще. Ей становится не по себе: тянет на большее, чем хочет казаться…
Покраснев, она высвобождается, со смехом приговаривая: - Ну что ты, Шехтман, надорвешься, во мне не меньше семидесяти кило…
Весь багровый, тяжело дыша, он еле произносит:
-Ну что ты, мне было… легко…
Она - очень благодарный друг. Она так любит своих друзей, что, видимо, вносит в их жизнь множество  ненужных напряжений, не желая осложнять их отношения малейшими намеками на секс. Она уже убеждалась, что “пересып” приводит к неизбежному, и часто мучительному прекращению дружеских связей. А дружбы свои она очень ценила. В конце концов, это - единственное, что у нее есть. Из необыкновенного.
Чувствуя в теле деревянящую стесненность, она начинает искусственно суетиться, с напряжением въезжая в привычно-легкое амплуа обаятельной идиотки, однако тело с трудом повинуется ей. Неловко потянувшись со своего места за остывшим чаем, она обрушивает груду бумаг, разлетевшихся по всей комнате. Шехтман, веско выругавшись, начинает сгребать их кое-как, она виновато ему помогает.
Домой они возвращаются через темный уже лесопарк. Уже ожили темные аллеи, уже тянутся в воздухе шаткие ночные голоса, распевая глупые песни - непременный атрибут русского веселья. Поэзия должна быть, прости Господи, глуповатой. А. Эс. Пушкин.
Ох уе-
Ох, у ели мы расста - а - лись,
Ох уе-
Ох, уехал милый мой.
А я в жо-
А я в жоны не проси-и-лась,
Я ж не це-
Я ж не целый год ждала…
-Наверное, многие женщины мужчинам напоминают эту песню. Все время дают понять, что вот - сейчас начнется что-то из области… ну, матерных ситуаций, что ли, а глядишь - оказывается что-то совсем другое. Такие как бы провокации: мол, сейчас начнем о грязном - а на поверку выходит предложение чистой дружбы… Или - чистого моногамного союза.
Шехтман неожиданно раздражается:
-Дура. Когда повзрослеешь? Сейчас тебе - пятнадцать лет. Не больше. Такое чувство, что многие вещи ты просто не в состоянии почувствовать, еще не сформировались нужные органы. Какое грязное?  Какие матерные ситуации? Ты так и работаешь до сих пор с описанием мира, выданным тебе мамой в детстве. Перенапрягаешь свой слабый интеллект, хочешь подменить анализами непосредственные ощущения. Пора  уже, глупая, перестать думать и начать жить. Просто перестать болтать с собой…
-Возможно, со мной действительно не все в порядке. Самые простые вещи мне кажутся ужасно сложными, а иногда и просто непонятными. Я, например, не знаю значения многих терминов, которыми все напропалую пользуются. Например, что такое взрослый человек? Это свободный человек? Или как? А что такое свобода? И чем она отличается от своеволия? Например, думая о последствиях - я поступаю как свободный человек - или как раб своих сомнений? Не думая - как свободный человек, или как раб своих страстей?..
Знаешь, в детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать - я отвечала - читателем. И сейчас у меня ощущение, что я им все же стала. Я словно не живу, а читаю о своей жизни в какой-то книге. Меня может что-то трогать, мучить, но все время как бы присутствует некий холодный наблюдатель, который говорит: - Полно, это всего лишь факты… Я пытаюсь понять, что имел в виду тот, кто написал эту книгу… Я ничего не понимаю, - но я пытаюсь разобраться…
Он, жалостно улыбаясь, приобнимает ее: - Не напрягайся так, девочка…
Она смущенно бормочет: - Я ведь, как-никак, мыслящее существо…
Хлопнув ее по плечу, он весело заключает: - Ты  - не мыслящее существо. Ты - явление природы.
Не прощаясь, он резко покидает ее у подъезда.

Она шла по вечерним улицам. День рождения Шехтмана давно перестал быть для него праздником, однако это был неплохой повод распить бутылочку коньяка. Ключ от его гостеприимного дома  сохранился у нее еще с далёких времен юношеского отчаяния, когда он был для нее первым, лучшим и единственным утешителем и советчиком. Много что изменилось с тех времен, но до сих пор самой естественной вещью для нее было, позвонив у дверей и не дожидаясь ответа, вставить ключ в замочную скважину. Иногда  раздавался его голос: - “Я занят” - и никакой неловкости не происходило…
 Зачастую же просто не было заперто - вот и теперь, толкнув неплотно притворенную дверь, она очутилась в его чудовищно запущенной квартире. Этот дом спокойно можно было оставлять открытым: большей грязи и беспорядка она не видела еще нигде. Прорванные шезлонги вместо кухонных стульев, пол, покрытый вперемешку грязной одеждой,  бумагами, огрызками и окурками, матрац с неубранной постелью, книги по стенам, несколько настольных ламп, расставленных в самых неожиданных местах - да кухонный столик с грязной посудой и грудой исписанных  листов - вот практически и вся обстановка. В кухонный шкафчик  она предпочитала не заглядывать в отсутствие хозяина: однажды оттуда навстречу ей ринулся рой всполошенных тараканов - и навсегда отбил охоту к повторению. (Странное дело, тараканы в доме тоже несут на себе отпечаток личности хозяина. Например, в доме одного её друга тараканы ведут себя просто как домашние кошки: - не разбегаются, не кишат, ходят красуясь, не спеша, и выглядят абсолютно другими, не противными, тварями… Словно бабочки, например… Хозяин, глядя на вылизывающегося посреди стола таракана (а тот делал это основательно, выкусывал каждую складочку, каждую жилочку, так уютно, по-домашнему, и даже, казалось, мурлыкал тихонько…), задумчиво произносил: - Так просто воспринимать их красивыми – не находишь? Просто перестать их бояться. Они это чувствуют… Я однажды понял, что если знаешь имя того, кого мог бы бояться, то уже не страшно. Можешь сказать ему: - “Вася, да ты что?” Я и решил им дать имена… А поскольку одного таракана от другого не так-то просто отличить, то я назвал их всех Васями. Да, Василий?)
Свет горел повсюду, очевидно хозяин отлучился на минутку. Так что, отложив и папку, и коньяк, она засучила рукава и взялась было за грязную посуду, но, запнувшись, задумалась. И чем больше она присматривалась к беспорядку, тем более странным он ей начинал казаться. Почему, например, дверцы шкафчика распахнуты, а содержимое - какая-то червивая крупа в лопнувшем пакете - валяется на полу?  Почему  вывернуты две здоровенные спортивные сумки, изрыгнув старую обувь, зимние вещи и чудовищное количество презервативов? Куда подевались все шехтмановы рабочие тетради, загромождавшие кухонный подоконник? Холера ясна, да уж не обыск ли здесь был?
 Казалось бы, что тут особенного? Хозяин искал что-то, и, не найдя, побежал к соседям. Однако, если бы это было кино, в этот момент должна была бы заиграть устрашающая музыка, заслышав которую, герои сразу чувствуют, что дело здесь нечисто… Музыки слышно не было, однако стало понятно: отсюда нужно немедленно бежать.
Подхватив бутылку, она на цыпочках, стараясь двигаться бесшумно, ринулась вон и одним духом взлетела этажом выше. Она уже звонила к Зиминым, соседям Шехтмана сверху, когда выяснилось, что успела она вовремя. На лестнице послышались быстрые шаги нескольких пар ног, приглушенные голоса, а затем - характерный звук шехтмановой двери. У Зиминых было тихо. Скинув туфли, она в одних чулках сбежала  с лестницы. Обуваясь в парадной, заслышав уже дробный топот  на лестнице и голоса: - “Наверное, недалеко…” -  ринулась бегом. Краем глаза успела она заметить серый длинный автомобиль с распахнутой дверцей, свернула за угол, задыхаясь,  стараясь перейти на прогулочный шаг ничего не подозревающего прохожего,  но ноги дрожали и подгибались, а губы невольно шептали: - “Бляха-муха, вот те на!”
Внезапно останавливается машина и, прежде, чем испугаться, она узнаёт свою приятельницу Лину и торопливо прыгает на переднее сидение.
В  тепле  мчащейся по ночным улицам машины она расслабляется. И, взволнованно и многословно, начинает рассказывать о происшествии у шехтмановых дверей, закончившемся для нее так неожиданно.
-Со мной вечно происходят самые загадочные вещи… Жить в этой стране и в это время – все-таки большое приключение…
-Постой-постой… Если я правильно поняла, твоего друга чуть ли не на твоих глазах похитили какие-то злодеи?
-Да в том-то и дело, что я не знаю, что с ним произошло… А что, я должна была там остаться, позволить себя схватить, и выяснить, наконец, у этих преследователей, в чем, собственно говоря, дело?    
-Ну а вызвать милицию хотя бы? Вдруг это бандиты какие-нибудь?
-У меня сильное подозрение, что это была именно милиция…
-Что, дверь была опечатана печатью местного отделения? Или у подъезда стоял “воронок” со включенной мигалкой? Или они кричали тебе вслед: - “Стойте! Милиция!”? Почему – именно милиция? Он что – диссидент? Или какой-нибудь тайный развратник?… Знаешь, детка, по-моему, ты ведешь себя просто как ребенок… Надо немедленно что-то предпринять. Поехали к нему… 
Пристыженная, она называет адрес. Чувство бесстрашной неуязвимости пропало безвозвратно.
В поведении Лины не было ни презрения, ни недоумения. Лишь кипучая энергия переполняла ее:
-В первую очередь нужно выяснить, дома ли он. Может, конечно, это он вернулся с какими-нибудь гостями… И побежал тебя догонять… Однако, ты права, Верочка, тут что-то не стыкуется… Пусть он даже такой эксцентричный человек, но не настолько же, я думаю, чтобы принимать гостей посреди разбросанных презервативов и крупы… Если это была милиция, то дверь должна быть опечатана… Если его арестовали, конечно… Интересно узнать, за что… А может, это – похищение? Ты говоришь, он – серьезный ученый? Или просто грабители забрались?… Тогда зачем им за тобой гнаться? Им надо от тебя убегать… Конечно, это отличное приключение,  ты права… Большое, красивое приключение…
Мало в ком я видела столь замечательное сочетание энергии и чувства полной личной неуязвимости. Эх, я тоже так хочу… Рвется в бой, словно она и не советский человек вовсе, а герой каких-нибудь вестернов… Первый раз, можно сказать, вижу… Если не считать, впрочем, пионервожатых в школе…
В окнах Шехтмана – темнота. Прежде – повсюду горел свет, это она помнила.
-Ну что, поднимаемся, Какой этаж?
У подъезда не дежурит никаких темных автомобилей, и в подъезде пусто. Нет таинственных влюбленных, никто не покуривает у окошка, безразлично рассматривая проходящих… Ни признака наблюдения. Но дверь все-таки опечатана. Так-то…
-Телефон у тебя есть? Так поехали  пить твой коньяк  и заодно выясним что с беднягой стало…
Bнимательно оглядев печать, она почему-то шепотом, подзывает: - Посмотри, что тут написано!..
И, посветив  зажигалкой, читает: - “Ясли-сад № 14 Кунцевского района”.
-А теперь линяем отсюда. Быстро!..
В машине Вера признается, что теперь-то ей становится по-настоящему стыдно своего невмешательства.
-А что ты могла бы сделать в этой ситуации? Не переживай… Знаешь, ко мне всю жизнь цеплялись в транспорте разные добрые люди: - “Ну, чего расселась?! Уступи старушке место!..”  Всю жизнь я боролась с чувством вины перед каким-то абстрактным немощным пассажиром: - он, мол, будет стоять в то время, когда я, молодая и здоровая, сижу… И однажды я решила: - сегодня никому место не уступаю. Буду сидеть… И вот на Площади Ногина, как сейчас помню, села я у окошка, стиснула зубы и решила насладиться прогулкой в общественном транспорте…. И, конечно же, на следующей  же остановке сзади снова раздался ненавидящий голос: - “Встань, ишь расселась! Не видишь – человек стоит!”… А я, не оборачиваясь, ответила: - “Не встану!”.  И не встала. А другой голос за меня вступился – Оставьте вы девушку в покое. Пусть сидит… Я оборачиваюсь – и вижу – женщина на костылях… И так весело на меня смотрит… Чего мне стоило не встать в эту минуту… Но – удержалась. В конце концов, твёрдое решение есть решение… И – знаешь, ничего страшного не случилось. Автобус оказался большой. Кто-то еще уступил, женщина благополучно доехала сидя, а я навсегда ее запомнила. И избавилась от переживаний по этому поводу… Потом-то я поняла, в чем было дело… Просто этим людям, которые на меня бросались с упреками, я – нравилась… Они думали: - “Какая девушка симпатичная… И добрая, наверняка, тоже… Должна уступать старушкам место…” Ведь никто не набрасывался с попреками на какого-нибудь пьяного панка… Потому что у него просто весь облик говорил: - “А пошли вы все в жопу!”  А я тогда выглядела точь-в точь как  отличница из провинции,  конечно на мне было написано: - “Я переведу старушку через перекресток, уступлю место детям и инвалидам, я за мир, всегда готова!”… Тогда-то меня и начали занимать   вопросы коммуникаций посредством имиджа… Как-нибудь я тебе покажу несколько костюмов-невидимок…  Но, впрочем, я не об этом…
Ты – не переживай. Автобус  - он большой.  Не ты - так мы…  Я думаю, что время мы  с тобой еще не упустили… Найдем твоего Шехтмана, не сомневайся…
Подъехав к дому, они выскочили  из машины на хорошей скорости и побежали к подъезду, возбужденно переговариваясь.  У самого входа она по привычке кинула взгляд  на свои окна - и резко остановилась.
-Ты чего?
-Я больше так не могу. Там никого не должно быть, а там - свет. Я боюсь…
-Едем ко мне, - решительно распорядилась Лина, заталкивая ее назад в машину.
И они поехали.




               
Всю дорогу Лина молчала. Она молчала тоже. Ей, как всегда, хотелось, чтобы поездка никогда не кончалась… Какой же русский, впрочем, этого хочет! Наконец, замаячили вокруг кунцевские многоэтажки – приехали.
Гулко цокая каблуками по вечернему, лысому, серым светом залитому пустому двору кунцевской панельной многоэтажки, они поспешно двинулись к угловому подъезду. Взглянув наверх, Лина произнесла:.
-Мы с тобой сначала поужинаем, а дальше посмотрим, что можно сделать… Готовить умеешь? Я – нет… Может, хозяйка чего приготовила…
Комната линина, с огромной тахтой и громоздким телевизором у окна отличалась той убогой пестротой, что кропотливо культивировалась в некоторых семьях под гордым названием  благосостояния. Гобелен с оленем в горах – в охристо-свекольной гамме закрывал всю стену над тахтой, покрытой чем-то рыжим и пушистым. Портьеры  в крупный коричневый цветок. Тюлевые занавески в еще более крупный цветок. Обои в разводах. Все это  отражалось в лакировке и зеркалах стенки с секретером, занимающей всю стену напротив тахты, и украшенной литыми стеклянными вазочками, деревянными коробочками, пачкой журналов да парой книг. Особенно обращал на себя внимание какой-то чудовищный сувенир – медный черненый ключ величиной с кошку, присобаченный к доске, украшенной грубо вырезанными силуэтами крыш какого-то города… Афиша с изображением Аллы Пугачевой завершала убранство. Разбросанные тут и там женские тряпки оживляли  бурый палас.
Лина появилась на пороге, с лицом, намазанным жирным кремом, босая, одетая лишь в большую мужскую рубашку и, бросившись на тахту, вытянулась со стоном облегчения: - Как хорошо дома!
Из кухни доносилось шипение вскипающего борща и  запах его же. Она решительно бросилась выключать плиту - и, запнувшись о шнур, сдернула телефон с кухонного стола. Устроившись с телефоном на коленях, она набирала номер, поглядывая с удовольствием на Лину, беспечно орудующую кухонной утварью.
Дома отозвался голос брата. Остановился проездом на юг. Запасной ключ, по договоренности, хранился у соседей. Она с облегчением отругала его, что не предупредил – и, рассмеявшись, положила трубку.
-Вот шизуха-то скосила! Братец приехал всего лишь… Семью везет на южок.
Позвонив Шехтману на работу, она с облегчением услышала его торопливый голос: - Алло! Аська, это ты?
- -Это не Аська, а я! Что у тебя дома происходит? Такой кавардак, я уже давно такого не видела! С тех самых пор, как была девочкой! Ты, слава Богу, живой и здоровый! Тогда с днем рождения!
- Представляешь, какая глупость… Аська приехала, а я – дурак! – забыл адрес, где они остановятся… И телефон потерял. Вот – пришел поискать – и заработался…
- А что за печать у тебя на двери, именинник? Ясли-сад номер четырнадцать Кунцевского района?
- Вот гады… Резвятся, панымаешь… Совсем прогнили на своем Западе… - и грязно выругался.
Аська была его женой когда-то. Потом вышла замуж за француза и уехала в Париж.
- Ну слава Богу! Я уж подумала, что у тебя обыск был… Захожу тебя поздравить – а на полу – крупа. Презервативы.
- Она приободрилась. Шехтмановская ругань действовала успокаивающе. В общении с иными чувствуешь (женщины любят ушами, как известно), что при помощи ругательств пытаются выйти на какой-то интимный контакт. Проверка на вшивость за этим ощущается, некий пробный шарик: - “такая” – или “не такая”? При особо красноречивых  и улыбчатых косвенных взглядах она меланхолично отделывалась ахматовским “ничего, мы все здесь филологи” -  но этот режим проверки ненавидела всей душой. Чего добиваются? Наверное, чтобы она встала и ушла. Чтобы вслед посмотреть с Должным Уважением. Шехтман же матерился настолько ненавязчиво и уютно, что хотелось посидеть подольше, расслабиться… Она всегда вспоминала в этих случаях инопланетный цветок Эхон Дерзивый, питающийся звуковыми колебаниями, что так душевно описан у Станислава Лема. Улыбалась и чувствовала себя тем самым растением, расцветающим под градом сквернословия…
 Продиктовав номер, она удовлетворенно вздохнула и откинулась на стуле. Можно было уже есть борщ.
-  Рубашку дашь? После всех этих нервотрепок спать вдруг захотелось – сил нет!
Лина застелила тахту, бросила пару подушек и одеял и великодушно пустила Веру к стенке. Подмигнув, та пробормотала “Сплю на новом месте – приснись жених невесте”. Пусть приснится Шехтман. Это, наверное, и есть та самая любовь. Только пережив ужас его потери она поняла, насколько он ей дорог. Приснись жених невесте. Я за любовь заплачу…
 И скоро уже спала крепким сном без сновидений.