1ч. Заборы жестокого мира

 Совсем немного смыслю я в литературе.    
 - Это жизни моей факультет,
 и вот так получилось - «в натуре»,
 и, надеюсь, понятен сюжет.
 Звучит старо, не ново,
 жизни моей пересказ,
 порою слово в  слово,
 совсем-совсем без перифраз.               

 Когда-то, в юные годы свои
 я сама говорила себе: «Никогда не писать писем-жалоб в систему»,
 но «достали меня», довели, и пришлось мне нарушить гордой юности схему,
 иначе никак не решить жизни моей проблему.
 И на эту злободневную тему я пишу свой дневник, как поэму.


 После травмы пришлось бороться не только за жизнь, но и потом за права, это к тому,
 чтоб понятно было хоть немного, что мне пришлось пережить!
 Рабочие-строители после праздников оставили огромную неприваренную  металлическую
 секцию  на парапете-фундаменте забора на высоте с метр в таком состоянии, как-будто бы
 она была приваренная, и ушли на обед, и в течение часа после обеда не возвратились на
 рабочее место, а мимо проходили люди.

 10 января 1990г. Травма на производстве:
 Ушиб и сотрясение головного мозга,
 переломы и отрывы рёбер от позвонков,               
 компрессионные переломы тел позвонков в шейном, грудном,               
 поясничном, крестцовом отделах позвоночника.
 - Не рано ли, сломали стебель подсолнечника?
 Любимый, узнав, поседел мгновенно, вскрикнув сквозь слёзы:
 - Нет! Нет! Зачем и за что у милой розы отняли любовь,               
 сломали будущего грёзы?
 (банальная рифма, но так было в жизни!)

  Больница. (Час держат в холодном холле, и рядом много врачей:               
 травматологи и рентгенологи)
 
 Травматологическое отделение.               
 Коридор,  стол-коляска-каталка.
  - Зачем на койку?
 Может, скоро и в  катафалк?
 Медсестра  врачу: «Может,  всё-таки,               
 место найти ей вы бы позволили?»
  - А-а-а? – Да нет, подождём,
 её в санатории запромедолили.
 Такая вот ситуация - тяжести состояния
 неадекватна реакция.(врачи ждали спинальный шок               
 - это я потом поняла).               
   Я, ж. медсестру, подзывая,ей шептала сквозь боль:               
 - Не слушайте их, поверьте,
 я выживу, у меня сохранено движение               
 в пальцах ног и рук.
 Мне всего лишь дано испытание:
 с болью душевных и физических мук
 разомкнуть судьбоносный кармический круг.               
 Я выживу! Я не буду даже калекой.
 Так бывает! Найдите мне место,
 я же ваша коллега!


 А за золотом прибегали из камеры хранения  за  час - 6 раз!
 - Сдайте золото, на веру, без сомнения, в больничную камеру на хранение.
 Золото - это кольца, серьги, цепочка - заработанное  по-совместительству
 на дополнительных, с пяти утра до полуночи - сверхурочных  работах.
 - Золото, с трудом  заработанное на трёх работах - отдать? -               
 кому? и за что? -  надо быть идиотом!               
  - Интересно, а что вернул бы взамен,
 в долгожданный час вызволенья
 из больничного заключенья
 хитро-напористый Армен,
 бегавший из камеры храненья?
 - Жёлтый  рандоль! -  Без сомненья!
 Иначе, не бегал бы за ним,
 за «золотом» моим,  в час – 6 раз!
 (после землетрясения в Спятаке в 1988г наш город принял переселенцев,               
 а золото" я потом продала и построила ванную комнату               
 и санузел в квартире, за которую пришлось бороться.)

 О! Всевышний! Защити!
 В мыслях гнала их прочь.
 Если умру, надежда была, что использует
 «золото» моя  малолетняя дочь.
  - Подружки  мои! Защитите!
 Если умру, вы ж в обиду её не дадите,
 опекунство возьмите.
 Пусть живёт среди вас.
 Дни отсчитают годы в заботах быстрей,
 незаметно, и станет шестнадцатилетней:
 она ко всему готова, мы говорили,
 я «взяла с неё слово».

 Утро второго дня.
 Пришёл начальник с приближёнными.
 Романин  Василий, сын Ивана.
 Подумала: «Если умру, позаботятся  ль
 о Наташке?» - он, же, сказал с порога:               
 - Татьяна, ты родилась в рубашке!               
  Ты, знаешь? Я удивился, и не один:   
 из любопытства, семь человек - мужчин,               
 носили плиту, что на тебя упала,               
 на весы, на торговые, за магазин.
 С такими можно строить и БАМ,               
 с виду - нежная, точно, «в рубашке»,               
 плита весит  больше  трёхсот  килограмм!
 - Травма-то не бытовая, значит, были препоны,               
 оттого и не сказал, что забор из металла был весом с полтонны.               
                * * *
 Больничная койка. Перед  глазами  стена.
 - Кому и сколько за место у голубого окна?
 - Вот повезло! Спасибо! Всё же лучше у окна,               
 хоть какая-то жизнь видна:               
 то собака бродячая пробежит,               
 то птичка вольная в гости прилетит               
 - и всё это жизнь! Держись, подружка, держись!
              Боль
 Боль всеобъемлющая, всепоглощающая!            
 Вводят обезболивающие в сутки пять раз,
 и на ночь снотворное, но «не взяло» ни на час.               
 Боль бывает сильнее нас.
 Дозу не прошу повышать,               
 буду терпеть, не хочу привыкать.
 Двое суток кололи,               
 с третьего дня сняла с них эту заботу, выгнала прочь!
 Наркоманкой я быть - не хочу, ничего, что не высплюсь -               
 мне же утром не на работу, всё равно в больнице торчу.
         ***
  Подружкам своим разрешила
 посещать меня лишь по воскресеньям,
 или по субботам, не нужно их собой нагружать,               
 так как тоже ведь хлопотно в больнице больного посещать.
 По будням дочь приходила ежедневно,
 и муж после работы был со мной,               
 и лишь поздним вечером возвращались они домой.               
 
 А в это время подруги и соседки мои   
 в доме моём готовили для всех борщ и котлеты,               
 и через них передавали мне журналы, газеты и приветы.
 И две недели подряд приезжали по будням сотрудники:               
 их обязывали, говорят.
 Привозили еду из санаторной столовой:               
 вермишель, макароны с мясом, -
 всё холодное, на блюде большом для второго,               
 но ничто не пропало:
 в отделении лечились после ожогов из Гурзуфа солдаты,               
 больные из моей палаты им отдавали эту еду               
 и они были рады и ждали,               
 но через две недели еду возить перестали -               
 сотрудники посещать меня  больше не стали. 
             ***               
 Я ждала  воскресение.
 Приходила Татьяна Хижина, самая близкая мне подружка - духовная.               
 И это было везение.
 25  января 1990г.
 Татьяна! Подружка моя, дорогая!
 Обожаю, тебя, обожаю! Любить тебя не перестану.
 И в трудный час и в добрый час
 я за тебя молиться стану:
 ты мне не то, что дорогая, ты, вроде бы,
 сестра родная.
 Прости, что от забот себя теряю
 а, кажется, что неприветлива бываю.
            ***
 Мой восторг, моя благодарность,
 моя любовь к артистам цирка.
               
  Летом  1984г. я работала в ялтинском  цирке по-совместительству на полставки врача с
 артистами: перед выходом на арену измеряла артериальное давление и выдавала им
 разрешение на участие в представлении.

 Нелёгок труд артистов цирка! Напористо – непреклонна,               
 восхитительна их одержимость: кожа содрана,               
 связки порваны, переломы и операции, тело всё в швах,               
 мышцы сорваны, но упорство и труд всё перетрут               
 и каждому счастье своё принесут.
 Канатоходцы Никольские!
 Александр Фриш! Гимнасты Масловы!
 Прыгуны под куполом!
 Акробаты на батуте и эквилибристы,
 и другие великолепные - цирка артисты!
 Низко кланяюсь вам, мои дорогие!
 Спасибо! Кланяюсь в ваши ноги!
 Артисты цирка!
 Вы и не знаете, как вы мне помогли!
 Вы - мои “одержимые” Боги.               
 После травмы я к Вам судьбу “подвязала”.
 На койке больничной  “на работу и с работы”               
 по пол-тыщи шагов я ежедневно шагала.
  А врачам: ”Не дождётесь!”- в мыслях сказала,
 тайно шиш показала и вскоре на ноги
 встала. На вопрос: “Буду ли я ходить?” -
 врачи никому ничего не сказали -               
 ни мужу, ни подругам, ни сестре и ни брату,               
 вызванным из Беларуси, лишь промолчали,
 потому что этого они и не знали!
 А в истории болезни что написали?
 - полный сумбур!
 Коньяку, что ли, так нализались?
 Не история - анекдот-каламбур.
 Мне ходячие больные говорили,  что военные,               
 которые ко мне с пустыми руками заходили,               
 к врачам же нечто в ящиках носили.               
   (Поэтому и не вызвали нейрохирурга для консультации,               
 так как военные были заинтересованы в том, чтобы в истории болезни               
 было как  можно меньше консультаций врачей-специалистов, рентген черепа я сама,
 обнаружив гематому на голове, вечером, в пять часов, после ухода ординаторов, 
 настояла сделать, чтобы убедиться, что гематома наружная и нет трещины. Замечательный,
 порядочный рентгентехник сделал снимок с помощью передвижного рентгенаппарата и убедил
 меня в том, что гематома наружная, а врачи днём должны были эту гематому убрать, но
 они сомневались в том, что я выживу!)
         * * *
     Три недели прошло.
 Надо бы на живот повернуться.               
 Перед  глазами всё поплыло: тумбочка от пола до верха кровати с подвязанною
 ногою соседки «то вверх, то вниз поскакала», в ушах зазвенело, словно посуда из рук  у 
 кого-то упала и я прокричала: «Что, землетрясение?» - Все  глянули на меня  с
 удивлением. Тогда, в 90-ом году, действительно пугали нас землетрясением.               
 А это мозг мой становился на место после ушиба и сотрясения, во славу Спасения!
 Огромная гематома на голове, должна я вам сказать, рассасывалась лет этак пять.
           ***
  Опять воскресение.
 Пришли Татьяна и Вера Петровна!
 Какая честь! Я очень рада!
 У меня всё тут есть! Изобилие полное!
 Кипятильник, а окно - это мой холодильник:               
 там икра - чёрная, мне Ирина Васильева,
 соседка верхняя, - принесла, а я для праздника приберегла,               
 стаканчик граммов лишь на тридцать,               
 но хватит нам “порезвиться”.               
 Сделаем бутерброды с икрой: вот масло, печенье, конфеты -               
 кофе попьём, и пойдёте домой.
 Вера Петровна - приятельница Татьяны,
 довольна была, что ко мне пришла,
 Татьяне потом сказала:«Нам пойдёт этот день впрок –               
 маленький праздник в больнице - это жизни урок!
 А я боялась, что гнетущая обстановка
 больницы будет нам в тягость».
 
        3 недели прошло
 Каприз я свой проявила:
 у дочери таз попросила, шампунь, фен, и
 бигуди -  воскресенье ждало впереди.
 5 минут на локтях с поднятой спиной простояла,               
 но, волосы вымыли, и красивее стала.
 Подружка за фен меня раскритиковала,               
 он был портативный, а ручного в советское время я “не достала”.

              * * *
  Месяц прошёл. Лечащий врач пришёл и сказал:               
 «В лечении мы к тому подошли,               
 что будем вас ставить на костыли».
 Села, голова закружилась, и я упала,               
 и так несколько раз вставала               
 и садилась на кровать, дней этак - пять.
 Правая нога мне не подчинялась:               
 не шла, не становилась,  не передвигалась,
 но я не сдавалась: я её просила, заставляла,               
 руками её передвигала и добилась!               
 Хоть и плохо, но нога моя зашагала!
 Спасибо, тебе, Творец!
 В этом слава, твоя и моя, или твоя награда,               
 хотя признаться надо, что вышло нечто, вроде,               
 как у Высоцкого Володи:
 «Была толчковая правая»…               
 Я, же, честно должна сказать:               
 - В ситуации, вот, такой -
 толчковой у меня нет никакой!               
 Время диктует свой пляс,               
 хоть для левой толчковой настал бы час.               
 А то, ведь, спотыкаюсь и падаю на лестницах,               
 вдруг подкашиваются ноги в коленях,
 трудно им разобраться в ступенях.
 В такие моменты от страха и стресса               
 град иголок пронзает меня и вскрикиваю от подобных               
 прострелов и в ночи и средь бела дня.
           * * *
 16  февраля 1990года.
 Выписали из больницы.
 Ко Дню Рождения Саши, ему 30 лет - 17-ого. 
 Будет праздник двойной в доме нашем.
 Друзья все пришли: и его, и мои.
 Всё приготовили, веселились, поздравляли,               
 и костыли мои никому не мешали.
 А я вспоминала восторг шестимесячной дочки моей,
 когда в феврале, в 1977-ом году выписали её из больницы.
 У меня на руках, в комнате нашей, в возгласах:               
 «Ах! Ах! Ах!"- да - "Ох!» - шестимесячной
 крохой  выражался восторг.
 Боже! Какое счастье! - Быть со своими дома, в любое ненастье!
 
  80-ые годы  20 - ого столетья,
  когда мне было лет так тридцать,
 И мы с подружками в “разводе “ были,
 на танцы бегали – мужей себе искали,
 не раз меня мужчины из центральной
 Советской прессы на танец приглашали,
 и мне “передавали”, что: “… вон тот мужчина,               
 жизнь которого нам надо взвешивать не с нашей на одних весах:
 он жизнь познал по разным странам, в
 дипломатических международных корпусах".
 -  Да, да, вон тот – ему лет пятьдесят,
 он не решается к вам подойти,               
 и, потому, лишь мне сказал, что:               
 "Эта, женщина, собою  могла бы украшать куда достойней зал!”
 Я знала, что в 32 и в 35 я выглядела лишь на восемнадцать,               
 и потому солидные мужчины  и подойти ко мне боятся.               
 И оттого лишь взгляды я ловила.
 Сама такой же, я была не смелой,               
 и первой подойти не смела.
 Гадалка, ж, тётушка Оксана, в аптеке
 как-то мне сказала: «Татьяна, такой период у тебя:               
 ты нравишься лишь молодым,               
 и это не гоньба – такая у тебя судьба!
 И счастью это не преграда, с судьбой смириться надо».
 Красавец Саша был меня моложе.               
 И при знакомстве нашем себе “добавил” Саша лет  этак пять.               
 Таким “нехитрым” способом он возрастную разницу решил сравнять,
 чтобы “ постарше” стать, чтобы меня завоевать, а паспорт оттянул попозже показать.
 Попав впервые в дом, где с дочкою мы жили, он повелительно и строго,  с улыбкою
 игривой, смог сказать:"Отныне на контроле  всё здесь лично я буду держать!"
 Я не смогла при этом устоять, что,  наконец,               
 мужчина берётся семьёю нашей управлять.               
 И понял Александр-Сашуня-Саша,               
 что он был нужен в доме нашем,               
 но без его друзей всем было б краше.               
 И по прошествии лет так семи совместной жизни нашей,               
 я всё-таки сказала Саше:               
 - Я бы любила тебя, если б был ты мне мужем               
 в полном смысле этого слова, и               
 сам ты этого хочешь, но снова и снова               
 ты уходишь к ребятам,               
 снова в баре проклятом, пиво пьёшь, забывая,               
 что очень тебя не хватает  там, где, тебя ожидая, я, молча, страдаю.               
 И, конечно, в такие часы я считала все “за” и “против”,               
 сложив на анализ-весы:               
 «за» - были очень слабы, «против» - очень жестоки, -               
 так и решила я - лучше быть одинокой.

  16 февраля 1990г.
 Выписку из больницы мне не отдали,
 сказали:  «В травмпункт  передали,  так  положено»,               
 -  я же о выписках ничего  не знала,               
 ибо до травмы в больницах никогда не лежала.               
 В травмпункте выписку, рентгенснимки  и               
 амбулаторную карточку умышленно «потеряли».               
 И всё потому, что я на ноги встала,               
 сил у меня с утра лишь на час хватало,               
 а после боль нарастала,  мучила, изнуряла меня и сгибала.               
 Я очень страдала! –  За что?               
 - За то,  что люблю я музыку, песни и танцы?               
 Что попадала в любые сложные вены,               
 и руки мне целовали и «золотыми» их называли               
 и местные и ленинградцы и те,               
 кто лечились в клиниках Москвы, и говорили мне:               
 - И не беритесь! Не попадёте!               
 Потом удивлялись  и извинялись.- Увы!
 Мы – ялтинцы – тоже не лыком свиты!               
 Мы скроены мастером, мастером сшиты!
 Морской водою обласканы, горной – умыты,               
 золотом солнца облиты!               
 Мы – терпения,  мы -  прощения,               
 мы – красоты и любви – фавориты!               
 И с москвичами мы – квиты!

 (это всего лишь дневник 1990-1998гг)