Валентин Емелин. Обзор 290-294 номерных

Валентин Емелин. Страница на Стихи. ру:   http://www.stihi.ru/avtor/izvaryag

Должен сразу оговориться – подборка в целом не вызвала особо сильных эмоций, не зацепила глубинных струн души. Значительную долю представленных текстов составляют нарративные стихи и стилизации (что меня, как (некоторым образом) апологета и ценителя нарративной поэзии, могло бы и порадовать), но захватывающих дух открытий не случилось. Хотя многие стихи добротно сделаны и имели все предпосылки и возможности, чтобы выйти на другой уровень, но всегда чего-то не хватало. Разберём представленные тексты чуть подробней.


1. «А позади давно и Крым, и Рим...»

А позади давно и Крым, и Рим,
Сменилось в жизни адресов немало,
А место, где всегда ты был любим,
Все время неизменным оставалось.

Былые убеждения долбя,
Врывались в жизнь шальные перемены,
А место, где болели за тебя,
Все так же оставалось неизменным.

Порой слабел в пути, порой робел,
Рвануть за тридевять земель хотелось,
Но место, где уверены в тебе,
Прописку постоянную имело.

Там каждый лепесток тебе знаком,
Там от неправды правдой отгорожен,
Там ждет всегда тебя родимый дом,
Обычный дом, но нет его дороже.

Крым и Рим поначалу обещали что-то интересное, вроде Третьего Крыма или всех дорог, ведущих в Крым, но – увы. Кроме того, в прошлом выпуске уже были Крым и Рим (тот же автор?). Дальше, к сожалению, всё довольно тривиально. Идея родимого дома, которого нет дороже, стара как мир и здесь она не засверкала неожиданной гранью, да и исполнение где-то на уровне школьной хрестоматии.

2. ***

снов репейная морока –
то внахлест, то набекрень –
так ворона-чернословка
пересмешничала день.

но расцвет космеи алой
жаром выгнал птицу прочь,
сладко в спальне дотлевало
обронённое перо.

Замысловатая зарисовка-виньетка, однако весь текст – ‘то внахлест, то набекрень’. То сквернословящая ворона-пересмешник (скорее уж сорока тогда?), то космея неопалимая... Мне кажется, автор перемудрил с определениями, замешал круто образный ряд – но испечь гармоничное нечто не получилось. «Снов репейная морока» – хорошо, представляю эти цеплючие заморачивающие сны, но дальше представить репьи внахлёст и, тем паче, набекрень – уже гораздо труднее. «Чернословка» была бы хорошей находкой, но не стыкуется у меня с вороной, пытающейся примерить перья жар-птицы… и так далее, вплоть до тлеющего в спальне вороньего пера – сладкий запах палёных перьев оставляю чувственному восприятию читателя.

3."У Сократа выходной"

Длится лет полёт фартовый
В бесконечности к нулю.
Я на свет в норе кротовой
Каплю вечности куплю.

Наберу комет на сдачу,
Звёзды спрячу под полой,
Млечный Путь приколошмачу
К небу солнечной стрелой.

Дальний космос ошарашу –
Пусть трясётся пустота,
Белых карликов раскрашу
В великанские цвета.

Проявлю к богам гуманность –
Не обижу малышню,
Крабовидную туманность
Пошатаю за клешню.

Раздорблю* кусочек сыра
На Венеру и Луну
И от суетного мира
Наконец-то отдохну.

* Дор блю (нем. Dorblu) – марка голубого сыра с плесенью,
наиболее подходящая для изготовления небесных тел.

Лихо и размашисто управляется автор с мирозданием, потрясает космическую пустоту и даже фартово корешится с Крабовидной туманностью – мол, «дай краба, старушка». В целом неплохо, есть фантазия и недюжинный замах, но малопонятно, каким боком тут отдыхает старик Сократ... Кроме того, один поэт уже потрясал мироздание и кричал солнцу в упор: «Слазь, довольно шляться в пекло», то есть автор движется по проторенному млечному путю.
(В скобках умиляет пояснение автора читателям под занавес про сыр – типа это была игра слов, если вы не заметили).

4."Майская сырость"

В тучах ни щёлочки, ни просвета,
до горизонта серо.
Солнце в пути заблудилось где-то,
мокнут душа и тело.
Тонет сирень в бесконечном ливне,
запах и цвет теряя.
Ветер в трубе распевает гимны.
Нет ни конца, ни края

этой тоскливой весенней погоде!
Пахнет противно плесень.
странные тени по стенам ходят,
дом неуютно тесен.
Окна закрыты решёткой влажной
и покрывалом сизым.
Скука у двери стоит на страже
бледно-зелёным сфинксом.
Звуки живые от этой скуки
спрятались в паутине.
Водку в стакан наливают руки,
чай безнадёжно стынет.
В окна тоска заползает, плачет,
в сердце моё стремится.
Надо бы выгнать её, иначе
выход один – топиться.
Всё, что скопилось внутри – прорвётся
вздохом, слезою, словом...

...Гидрометцентр обещает солнце.
Знаю – обманет снова...


Следующая «майская сырость» уже не про небесный сыр, а про земную тоску. Читатель быстро проникается настроением, ему тоже становится тоскливо и беспросветно и в конце хочется топиться. Если это было целью – то автор ее достигает. Герою с подмокшим телом и душой сочувствуешь – ведь если он водку двумя руками наливает (дрожат проклятые – боится не попасть в стакан) – значит дело плохо, может это «белочка» уже...

5."Время Че"

...Вот бы выросла шерсть
погуще и подлинней,
и молочные зубы сменились зараз клыками.
Чтобы встретить во всеоружии детства – смерть.
Отстоять, в схватке с избранным, право на жизнь под солнцем.
А сцепившись с землёй,
шагнуть, не остолбенев.
Кто стоит, тот рискует врасти, превратившись в камень.
Тем, кто скрылся в тени от Хорса, не стать золой.
Но и не засиять всуе дня золочёной бронзой...

Спрячь волчонка внутри,
укрыв от пытливых глаз.
Он ещё не окреп, он не справится с этим миром.
Пусть в тепле проживёт пастельные январи,
переходы взросления. От любопытства гибнут.
Стужа может обжечь
дыханием грубых ласк.
Размывай акварель, покажи, что под ней мир сирый.
Только так, по-другому, зверя не уберечь.
Впрочем, разве спасёшь кого от своих ошибок?

Вот придёт время "Че",
открой перед ним окно.
Пусть взлетает. Забыла сказать – это очень важно:
крылья крохе пришей заранее, без врачей.
Ты ведь справишься с этим сама, без анестезии?
Пусть почувствует боль,
тебе же не всё равно.
Так ему будет легче, когда он об мир пейзажный
обломает большие крылья. Да не неволь,
не держи, оттого наступает шизофрения.

А отпустишь, назад
его не зови, не плачь.
Он уже не вернётся, не будет таким, как раньше.
Пусть узрит, как "крылатых" люди в миру казнят.
Если выживет, встанет на лапы, вцепившись в землю,
и пойдет, побежит.
А следом пойдёт палач.
Вот тогда повзрослеет твой зверь, став на детство старше.
И решит, как прожить свою небольшую жизнь:
в тень уйти или солнце наметить заветной целью.
---
Хорс-бог солнца
Время "Ч"-начало


При всём желании, мне не удалось настроить свои внутренние часы на время «Ч» и пафос стиха мне разделить тоже не удалось. Представил этакую ассистентку доктора Моро без анестезии пришивающую крылья внутреннему волчонку, чтобы он мог их потом с хрустом обломать о сирый пейзажный мир, а потом пойти-побежать прямиком на солнце с палачом за плечами. Боюсь, что ‘наступает шизофрения’...


6. Сказка о принце на чёрном коне.

На святки принцу вороную лошадь
преподнесла казна.
Он знает: чтоб принцессу огорошить
лишь белая нужна.

Но, покорённый норовом и статью,
стремглав вскочил в седло.
Подумалось: "Ведь буду с ней блистать я".
И парня понесло.

Принцесса в замке сохнет по венцу и
в тоске проводит дни,
а принц на чёрной лошади гарцует —
поди-ка догони.

Вот веселый стишок о том, как принц принцессу на лошадь променял. Огорошенная принцесса – это неплохая находка. Правда вызывает сомнение соседство православных святок и европейского принца, персонификация казны и применение наречия ‘стремглав’ с глаголом вскочить (в стремена?). Доработать бы его. А пока – забавный пустячок.


7. Драгоценный

Ты наш яхонтовый, смарагдовый,
Проходи и отведай чарочку.
Как же счастливы, как же рады мы.
Лучший гость, дорогой подарочек.

Сядь-присядь у стола к окошечку.
Прочь пошли, голодранцы-пьяницы!
Али печева, аль окрошечку,
Оленина доколь изжарится?

Ох, несем уже, наш рубиновый.
Вот утри-ка с дороги рученьки.
Мож анисовой? Можа тминовой?
Для тебя, наш свет, все лишь лучшее.

Может музыки к сладкой трапезе?

Эй, не дрыхни, дед! Шпарь на скрипице!
Пей, золотенький, на девиц глазей –
Чай не сахарны, не рассыплются.

Талисман – тьфу-тьфу – отведи беду.
Всяк беги сюда, привечай-встречай.
На дороженьке, на большом ходу,
Хорошо наш гость поразбойничал.

Как не выкатить пира целого?
Отдохни, душа, вволю бражничай.
Мы пока тебя, драгоценного,
Продадим за золото стражникам.

*
Но приметлива дочь хозяйская,
Подоспелая малолеточка,
Гостю на ухо шепчет ласково:
«Уходил бы ты незамеченным.

Ох, побьют тебя, чернобрового,
Поведут в цепях, синеглазого.
На зады б тебе на дворовые,
Конь твой там уже ждет привязанный.

Приходил бы ты через год-другой,
Расцвела бы я розой-венчиком,
На коня бы сам подхватил рукой,
Да умчались в ночь, ветром венчаны.

Пусть ругали бы хоть бесовкою,
Ох и славной бы стали парою.
Говорят я дочь не отцовская,
А прижитая Кудеярова...»
*

Он колечко ей с изумрудами
Тайно в рученьку с благодарностью
Ветра во поле неподсудного...
«Подрастай пока, повстречаемся»...


Хорошо сделанная стилизация под народную балладу. Небольшие неуклюжести вроде, ‘на большом ходу’ и избытка сослагательного наклонения не портят общего впечатления. Закончить бы её до первой звезды – было бы оригинально, но автору обязательно нужно выложить весь джентельменский набор: и кабацкую дочь, и колечко, и чисто поле с ветром... А так получилась не более, чем стилизованная баллада с сомнительным нравственным содержанием.


8."Тепло. Но бабье лето на изломе..."

Тепло. Но бабье лето на изломе.
И в этот день я признаюсь в простом —
Что был виновен лишь в немногословье
Своем.

Да, это так. Но за стихов отраду,
За их неистребимый непокой
Я буду доверительно оправдан
Тобой.

И знаю — в лабиринтах дней тревожных,
В глухих хитросплетеньях бытия
Нет никого нежнее и надежней
Тебя.

Не зря же ночью тихой и безлунной
У дымчатых созвездий на виду
Опять к тебе по долгому безлюдью
Иду.


К сожалению, текст не вызвал эмоционального отклика, образы показались вторичными, стертыми. Хотя автор, я уверен, писал всерьёз, банальности ‘стихов отрады’, ‘дней тревожных’ и ‘тихой и безлунной ночи’ мешают в это поверить. Да и форма «стишков-порошков» не очень этому способствует… Нет, не легло.

9. Лилии

(Из цикла «Вариации»)

Есть в графском парке чёрный пруд,
Там лилии цветут...

Ю. Ряшенцев

А всё могло бы быть иначе:
любовь, семья, наследник...
Но
я в пруд, где лилии, упрячу
тебя с собою заодно.
Исчезнет граф – проснётся воин.
Тебе – покой на дне пруда,
а я покоя не достоин.
мне – бой до Страшного суда.
Ты будешь мне во сне являться
с чистейшей лилией в руках
всегда юна, всегда – шестнадцать,
меня оставив в дураках.
Вода, русалку принимая,
не отпускай из глубины.
Ей не дано увидеть рая,
а мне – не искупить вины.

И ещё одна (как бы) баллада. Но если первая была хоть выдержана стилистически, то эта, при всём её пафосе, сразу сбоит на таких строчках, как: ‘я в пруд, где лилии, упрячу/ тебя с собою заодно’ или ‘меня оставив в дураках’. Не срастается и сюжетная линия: граф за бытовое убийство возлюбленной наказан возможностью биться до Страшного суда? Этому любой викинг бы позавидовал – вечная такая Валхалла. А почему героиня, сильно смахивающая на Офелию, не увидит рая? Она же, в отличие от неё, не самоубийца, а жертва, мученица непорочная? Непонятно. Не удалось поверить автору, увы.


10."Клад"

«Да где же он, где же?» - шуршит, будто мышь в шкафу,
В комоде, где слоники вечно бредут в Китай...
А то вот присела растерянно на софу.
Не комната прям, а раскопанный в хлам Клондайк.

«Ну что ты хлопочешь, какой потеряла клад?
Пригрезилось, видимо, что тут у нас искать?»
Поджала губу, поправляет цветной халат
И жестом привычным в пучок заправляет прядь.

«Я знаю. Увидишь, когда, наконец, найду.
Представь себе клад – и с камнями, и золотой».
Опять зашуршала. Придумает ерунду.
Дырявая память поднимет незнамо что.

«А ты вот в буфете еще помаши кайлом».
Ведь спину прихватит, еще не хватало слечь.
«И точно, да вот же он в ларчике за стеклом!»
Идет и гордится, что поиски стоят свеч.

«Я, может, не вспомню, ходила ли в магазин,
И спутаю, старая, нынешний вид купюр,
Но помню другое – родился наш старший сын,
И ты подарил мне гранатовый гарнитур».

У зеркала серьги наденет, кольцо, кулон...
Вздохнет и у глаз незаметно махнет платком.
Разъехались дети, осталось тонуть в былом.
Вот знаю, подсядет и станет листать альбом.

«Смотри же, смотри, видишь, платьица, каблучки...
А вот мы на речке, а, видишь, зима, пальто...»
Она не узнает, что стали худы очки,
И только размытые тени глядят с листов.

«А помнишь, в Крыму, – я такая тогда была...
И ты мне такое шептал – хоть совсем растай».
«Да вроде бы ты не меняешься – вот крыла,
Вот нимб...» – усмехаюсь и дальше прошу листать.

*
Ну, да, усмехнется, похлопает по руке,
И сердцу спокойно, я знаю, он тоже рад
Тому, что гранаты плывут в золотом песке,
Тому, что я все же смогла отыскать свой клад.

Трогательный рассказ о стариках и нестареющей любви. Слоники вечно бредут в Китай, старые фотографии предсказуемо будят воспоминания. При всех несовершенствах (взять хотя бы образ кладоискателя – Клондайк – это не совсем поиск зарытого кем-то сокровища, это именно «махать кайлом» и мыть породу; строчка «в буфете еще помаши кайлом» смещает образ поиска определенной вещи к страрательству; или гранаты (особенно гранаты в золотом песке) хоть и ассоциируются с гранатовым браслетом, но всё же несколько напрягают тройным смыслом) читатель всё равно радуется бесхитростному, несколько многословному и чуточку ироничному повествованию. Эх, подработать бы его ещё немного технически...

11."Горюшко"

Горюшко, горе моё, причитала Аксинья,
гладя Егорку по темени грубой ладонью.

Он, приминая щекой сарафан тёмно-синий,
втягивал тонкую шею в костлявые плечи.
Писк доносился из погреба сквозь половицы,
напоминая о маткиной чёрной гармони.
Тятька придёт с сенокоса и станет браниться,
думал Егорка, а матка укрывшись в запечье,
заголосит, запоёт, чтоб не слышать страданий.

Сына жалела Аксинья, купала в полыни.
Горечь держала Егорку от слепня в сохране,
вша не заела.
Крапивой стегала – лечила.
...Хворь изгоняла людскую, как ейная бабка:
травами, медом, словами, да шкурой овчиной.
Вышедших духом умела, радея оплакать.
К батюшке бегала в церковь, просила кадило,
ладаном душным дышать на болезного сына,
ежели розгами тятька учил разуменью.

Банной водой омывать, мазать жиром гусиным
нынче опять ей костлявые плечи, да спину.
- Что натворил-то доселе, ой, горюшко, горе!
Матка тянула слова в аккурат песнопениям
благочестивым. Егорка внимая, не вздорил,
лишь приминал головой сарафан тёмно-синий.

Дюже страдала Аксинья за сына проказы,
чёрну гармонь доставала и выла собакой,
чтоб не мутился от страха за "горюшко" разум.
...Чай не прибьёт, а прибьёт, так на всё Божья милость.
В помощь Егорке давала косицу из лыка:
- Шибче кусай, не стенай на потеху зевакам!
...Надо же, думала баба с блаженной улыбкой,
неспрося кошку привадил, она окотилась.

Ещё одна неплохая нарративная стилизация. Умело сделанная, смакующая псевдо-крестьянскую речь. Такое «кому на Руси жить нехорошо». Хотя тоже далеко не без огрехов (наверное, не божья милость в том, что тятя прибьёт, а божья воля; не быстрее кусать косицу надо бы, а глубже; «на потеху зевакам» предполагает, что зверский тятя совершает экзекуцию над отпрыском на лобном месте; неспрося сбивает ритм в последней строке и т.п.). Но в целом картинка тяжёлой детской доли на Руси крестьянской возникает в глазу и ухе читателя, как и скрытый протест против тупого домашнего насилия.


12."Жара"

(Из цикла «Из дальних странствий»)

Скрываясь от жары у барной стойки,
Потягивая пиво из бокала,
Я ощущаю прелесть перестройки
Внутри себя.
Волною набегала
Прохлада, изгоняя жар из тела,
Желания и мысли пробуждая.
А небо было нестерпимо белым,
И воздух над полями словно таял.
Мы к югу приближались незаметно.
Бегущие по берегу мальчишки
Нас обогнали и пропали где-то
За маревом.
Печёт без передышки
Зависшее над Нилом солнце злое,
По волнам скачут солнечные зайцы,
И духота ложится толстым слоем
На всё вокруг.
Бокал сжимают пальцы –
Прохладное, живительное чудо
В невероятной африканской домне.
...а у реки пасутся три верблюда...
Идём на юг...
Зачем?
Уже не помню...

Действительно, как и заявлено, путевая зарисовка из круиза по Нилу, довольно техничная. Осовелый от жары и пива герой вяло гадает, зачем он в него отправился, а читатель – зачем читает. Но атмосферненько так и экзотичненько, верблюды опять же, целых три... Не зацепило.


13. Жемчужина Шин

На ярмарке в Скарборо шумно при свете дня,
А впрочем, и к ночи торговля на нет не сходит.
У выгона с краю купец торговал коня –
Такого, какого и быть не должно в природе.

Весь черен, по шкуре броня прорастает сквозь,
По гриве вдоль шеи шипы со стальным отливом,
Зрачки вертикальны, в глазах желтизна и злость,
А в землю страшенные когти вонзились криво.

«Глядите, какую диковину я припас!
Во всей метрополии зверя чудней не сыщешь!
Рискуя, я тварь эту с севера вел для вас
Из самого-самого дикого приграничья,

Где хаоса орды грозят затопить предел
Людских поселений... где кровь на камнях буреет,
Где страх затаился в земле, в небесах, в воде,
Где скрыта нездешним туманом Гиперборея.

Богатому лорду под стать сей чудесный конь.
Завидовать станут соседи – каков наездник!
Тому я под честную сделку сожму ладонь,
Кто золота больше отвалит на этом месте».

И всякий кричал, что кошель у него набит,
Никто не хотел уступать, а купец все медлил,
Как вдруг появилась девчонка – чудна на вид –
И всем заявила: «Скакун – не про ваши земли.

Я выкуплю горного чарка, сведу домой,
В наш край – вы боитесь его, почитая диким,
Там Черные замки и Стражи хранят покой
Остатков империи, мнящей себя великой.

Мы тварей тумана оружием гоним прочь,
Мы земли свои бережем, да и ваши тоже,
От тех, кто не просто скотину готов сволочь,
А всех бы людей с удовольствием уничтожил».

Купец усмехался, презрительно говорил:
«У вас и другая война, и другой обычай,
Вы денег не цените – вот вы и дикари.
И нечем платить по карманам у приграничной».

Она отвечала, пока раздувала спесь
Купца-златолюбца, и грубо смеялись дурни:
«Владею я вещью, что будет ценна и здесь.
Жемчужина Шин у меня на серьге ажурной».

И все замолчали, как будто лишились рта,
Ведь можно дворец сторговать за такую цену.
«Она лишь моя, - продолжала девчонка та. –
И все же за чарка ее я отдам заменой.

Лазурными бесами тварей зовут у нас –
Ордою они собрались и опять напали.
Мы встали со Стражами вместе в тяжелый час.
Довольно случилось работы для доброй стали.

Они вдвое выше мужчины, сильны, быстры,
Рога будто сабли, а когти ножа острее,
Глаза под наростами – мутные две дыры,
Шипы, переполнены ядом, торчат из шеи.

Не просто сразиться, непросто его достать...
Мы учимся с детства движению и удару,
Затем, чтоб не трусить, коль скоро момент настал
Для битвы с врагом, что у вас назовут кошмаром.

За то, что удар мой был выверен и разящ,
В тот раз я склонилась над телом, от крови черным,
По праву победы разрезав гортанный хрящ,
Достала жемчужину Шин у него из горла.

Жемчужина алого цвета... Не вам понять
Значение символа силы руки и духа.
Но ты, метрополлин, теперь мне отдашь коня,
За то, что получишь серьгу у меня из уха».


Да, эпичное фэнтази получилось. Не ‘Игра престолов’, конечно, но уже где-то близко. Конь-металлист и кровавая жемчужина, чёрные замки, стражи, бесовская орда – все нужные компоненты имеют место быть. Вопрос ‘зачем это всё было?’, наверняка возникающий у некоторых читателей, тут не особо уместен – красиво же, да и стиль выдержан, все атрибуты налицо, к технике особых претензий нет. Любителям жанра понравится. Эту балладу можно петь бесконечно, хватит на несколько сезонов сериала. Но вот насколько трогает она читателя?


14."Хочется космосов"

Как начитаюсь про "чудной поры увядание",
хочется космосов, расовых эросов, вирусов.
Нет, не смертельных, а так, чтоб дойдя до кондиции,
встретившись с Марой* глазами, цепляться за жизнь.
- Андерсон, крикнуть, прощай! До свидания, Дания!
Перепугав придорожных волнительных чибисов,
скрыться от текстов и букв, как от мили...полиции.
Мимо ушей пропустив: "мне не встать, обернись..."

Но, возвращаясь в себя, в двадцать первый, без компаса,
с диким желанием нового, сильного, хлесткого,
на монитор выплывают челны Сеньки Разина,
машут гагары крылом и о чём-то кричат.
Хочется выйти из комнаты, сблизится с Хроносом,
в длинном, пустом коридоре наткнувшись на Бродского.
...Он бы загнал меня в комнату, встречу отпраздновать,
и рассказал, как наощупь блуждать по ночам.


Эклектичный коллаж, составленный из имен и цитат – в одной компании и не совсем точный Пушкин, и Андерсон, и Стенька, и призрак Бродского; Мара и Хронос преодолевают религиозную несовместимость; соседствуют чибис с чибисятами из советской детской песенки, гагары (видимо, из Песни о Буревестнике) и заглавная композиция группы Город 312 из альбома десятилетней давности – впечатляющий коктейль, взболтав и выпив который, автору «хочется космосов, расовых эросов, вирусов». Только вот смешивая все эти разнородные ингредиенты в произвольной пропорции, трудно получить что-то гармоничное. Разве что «наощупь блуждать по ночам»…

15.Последний поцелуй Ундины

Прохладная морская вязь
Вплела шутя, почти смеясь,
Меня в солёную пучину.
Медузы мягче и сочней
Из уст моих течёт елей —
Волшебен поцелуй Ундины.

Я бестелесна и легка,

Могу взлететь на облака
И там, за пазухой у Бога,
Смотреть на дом, что был у нас,
Как поливает сад луна
И груши в трещинах от сока.

А утром я прольюсь дождём
На этот чёртов старый дом
И у двери разлягусь лужей.
А ты шагнёшь через меня,
Пойдёшь во двор кормить щенят
С другой, живой и самой нужной.

Но с древа смотрит липкий плод,
Он искушает, он влечёт,
Свисая с ветки змеедлинной.
Она тебе его даёт
И сок с дождём втекает в рот —
Последний поцелуй Ундины.

И снова баллада… Почти Жуковский. Ретро-словарь: и уста, и пучина, и древо, и искушение сталкивается с прозаизмами – «чёртовым домом», «разлягусь лужей» и с «кормлением щенят во дворе». Сюжет тоже представляет собой столкновение библейской Евы и языческой Ундины в извечном любовном треугольнике.

Однако опять смущают швы и нестыковки. Ундина – дух воды, волна, соответствует образу русалки. Почему в первой станзе из её губ течёт елей (то есть ароматизированное растительное (оливковое) масло) – один Бог (с заглавной, то есть это ветхозаветный Бог Авраама, Исаака и Иакова) знает – коль скоро она у него за пазухой, несмотря на свою языческую сущность. Далее, видимо, следуя круговороту воды в природе, дух воды испаряется (воспаряет) в облака (за пазуху Бога) и наблюдает, как женщина, что заняла её место (героиня, видимо, утонула или была утоплена) кормит мужа покойной сочным плодом (почему-то для разнообразия грушей, а не яблоком или смоквой), воспроизводя сцену грехопадения Адама, а чтобы не было сомнений, автор делает ветку змеедлинной. Ундина на прощание целует любимого водой дождя (забыв правда, что только что была водой лужи). Интересная задумка в целом, но постановка нуждается в режиссёрской доработке.


Итак, что же у нас в сухом остатке? Поскольку, как я уже писал, откровений не случилось, я применил тест на запоминаемость для определения первых трёх мест. Так получилось, что мне пришлось сделать довольно большой перерыв, прежде чем я вернулся к подборке. И я попытался определить наиболее запомнившиеся после двухнедельного перерыва стихи:

1. «Клад» – запомнились слоники, бредущие в Китай и немного неуклюжая, но трогательная и хрупкая атмосфера стиха;
2. Горюшко – запомнилась окотившаяся кошка, черная гармонь и малец, трогательно приминающий многострадальной головёнкой сарафан матери;
3. Жемчужина Шин – запомнилось слово «метрополлин» и нескончаемая, плавно текущая сага-фэнтези.

Безусловно, это абсолютно субъективная оценка. Спасибо и пожелания творческих успехов всем авторам.