В войну. 20 глава

20 глава

На рождество, вечером, подоив Буранку, Ульяна нацедив в кувшин молока, сказала Майе, что добежит до стариков.
– Неделю уж не заглядывала, надо попроведать, да и с праздником поздравлю.
– Ночь уже, Уль, может завтра, после дойки сразу забежишь? Куда в такую метель? Слышь, как завывает?
– Что-то сердце у меня не на месте, весь день сегодня о них только и думаю. Да и совестно, с нового года ни разу порог не перешла, живём через три дома, самые ближние из родни.
– После фермы ещё толком не обогрелась и опять на холод, – посетовала на неё квартирантка. Одень хоть мою фуфайку, она от печи аж горячая, – силком заставила она подругу переодеться. – Вот так, теперь беги, я пока твою подсушу, с утра она сама как печка греть будет. Я без тебя ложиться не стану, через час не воротишься, по следу сама пойду за тобой, так и знай. Не засиживайся долго, с ног вон валишься. Отдыхать, милая моя, тоже нужно.
– Я туда и обратно, постараюсь по-быстренькому. Всё я помчалась.
Несмотря на то, что метель не стихала вторые сутки, ноги почти не проваливались в твёрдый, набитый снег, глубоко. И если бы не ветер, который то подталкивал будто в спину, то мешал идти, нападая спереди, она бы добралась быстрее. А так до их вечно распахнутой калитки, Ульяна добиралась минут десять. Возле входа в палисадник перед домом, так как шла, опустив голову от разящего лицо жёсткого снега, она буквально столкнулась со свёкром. Который, стоял в старом своём овчинном тулупе на распашку и без шапки. Опираясь на калиточный столбик.
– Емельян Сергеевич, это вы, – окликнула Ульяна, в темноте ни сразу признав родственника и испугавшись. Рассмотрев вновь, спросила, – Вы как, вы что тут стоите? Что-то случилось? Пойдёмте в дом, давайте я вам помогу. 
Ещё минут пять ушло на то, чтобы завести совсем замёрзшего деда в сени. Только усадив его там, на лавку, Ульяна увидела его потерянный, какой-то отрешённый взгляд. Она перепугалась ещё сильнее, растирая его ледяные руки, спросила, – Как вас Евдокия Ивановна только отпустила в такую погоду во двор, она что, в окно не смотрит?
– Уля, это ты? – каким-то слабым голосом, немного придя в себя, спросил старый Васильев, едва скосив на неё глаза.
– А то кто же. Я это папа, я, пойдём, ещё рывочек и до кровати доберёмся, растереть вас всего нужно. Это что вам, шутки что ли, в вашем-то возрасте? Где вообще мама?
– Мама, – сжатым шёпотом повторил Емельян Сергеевич, – Дусечка. Нет её больше, нет ягодки моей ненаглядной. Позвала меня вечерять, сама села. Пока я от печки доковылял, смотрю, руки сложила на стол под голову и спит будто. Решил от усталости старческой, наверное. Есть не стал, рядышком присел, жду. Мыслю, вот и жизнь пролетела, а она всё у меня красавица, словно и семидесяти лет этих с лишним не было. Ждал, ждал и вдруг понял, что она вовсе не дышит. Окликнул её, пульс тронул. Нет его. – Старик, тяжело перевёл дух, продолжил. – Не смог я её, Уличка, на кровать перенести, куды мне. 
Ульяна присела рядом со свёкром и приобняв его, тихо, беззвучно заплакала.
– Вышел, думал, встречу кого, может мимо, кто шатнётся? Попросить хотел, чтобы Гаврила, либо Силантия кликнули. Хоть кому из сынов шепнули, значит, о нас с бабкой. Да, кого в такую пору встретишь? Решил до вас доберусь, летом же доходил, недалече. Не смог, только до калитки силов и хватило. Ты уж дочка, с утра обскажи всем, пусть сберутся, кто сможет, проводить нас с матерью, в последнею дорожку. Я ведь её, ягодку свою, только и ждал, так бы давно откланялся. Ну, теперь, можно, со спокойной душой. Земную свою миссию мы с ней выполнили, след оставили, фамилию продлили. Кто вспомнит добрым словом, и на том спаси Христос. Кто ежели гневным упомянет, что ж, значит заслужили. Бог нам судья. А вообще, жить с Дусей старались, не пряча своих душ по темницам от душевных людей. И особо не выворачивая их перед теми, кто своей не имеет, перед бездушными, стало быть. Дабы не дать таким возможности нагадить в наши. Так меня ещё мой отец учил, Сергей Ильич, лет девяносто назад. А всё помню. Зачерпни-ка мне, Уличка, водички в ведёрке, в горле пересохло. 
Ульяна, пересиливая свой страх, всё ещё со слезами на глазах, зашла в избу. Увидела, будто действительно дремавшею за столом свекровь быстренько наполнила кружку и вернулась к Анисиму Емельяновичу в сенцы. Сама напоила старика. После чего накрыла его стёганным одеялом, прихваченным с кровати.
– Емельян Сергеевич, вы пока тут посидите, я до соседей стукнусь, пошлю, кого за помощью и вернусь, хорошо?
– Погодь, милая, не тревожь никого до утра, вся деревня уже спит, наверное. Поутру метель утихнет, тады видно будя. Ты знаешь, что, Уличка, передай своей квартирантке, как её, м…
– Майя, – подсказала сноха.
– Вот, вот, Майе Андреевне, кажется, уж больно Леночка в прошлом разе её расхваливала. Пусть она приберёт нашу избу под школу, что они в вашей второй год всей мелюзгой ютятся? Наша-то поболе. Негоже деток без учения оставлять, хошь и война. Живя настоящим, не нужно забывать прошлое, но и не думать о будущем, тоже нельзя. А война. Война, она скоро кончится. И Аниська твой воротится, вот увидишь. Мы вот с матерью не дождались, а ты дождёшься. И всё у вас будет хорошо,– он снова сипло вздохнул. – Ладно, ступай, дочка. Где наше смертное хранится, Евдокия всем вам обсказала. Вчерась Галка Силантия с дочкой забегала поздравляться, она ей опять о том полчаса судачила, чуяла видно, горемычная.
– Бросьте вы, папа, – попыталась отвлечь свёкра от его мыслей о смерти Ульяна. – Пойдёмте в дом, я вас уложу, натру, поспите. До утра с вами побуду.
– Не нужно деточка, лишнее это, – перебил он её. – Ступай, сказываю, оставь нас с бабкой. До утра, чтоб никто не смел соваться. Ты меня услышала? – Ульяна всхлипнув, кивнула. – Тогда прощевай. Передавай от нас с Евдокией всем добрым людям поклон. Где нас схоронить, Гаврила знает. Я ему ещё перед войной место указал. Подойди, Уль, поцелую хоть на прощание. Никого ведь после ягодки и не целовал серьёзно боле, после встречи с ней. – Ульяна подошла, приобняла свёкра, сама три раза поцеловала. – Вот, теперь и помирать не жаль, – улыбнулся невесело старик. Спасибо тебе, дочка. Ступай, ступай родимая.
Ульяна сдержала обещание. Чуть свет, забежав к Родионовой, обсказала вкратце ситуацию и договорилась о подмене. После дошла до ближайшего шурина Силантия. Тот сходил за Гаврилой и только потом, они втроём пошли к старикам. Зайдя в дом, где в печке ещё пламенели угольки, они увидели родителей, сидящих рядом на одной лавке под иконкой, прислонёнными спинами к стене. Голова бабушки лежала на плече у мужа. Тот придерживал её за бок со спины, склонив свою голову на голову любимой. Оба они были мертвы.
В обед следующего дня хоронить стариков Васильевых пришли не только жители Кабелёвки, но и многие, кто их знал из соседних деревень и станиц. Более половины из всех присутствующих принимала на свет именно Евдокия Ивановна. На её руках они подавали впервые свой голос в этом мире. Пятидесяти-, семидесятилетние старики, покуривая, вспоминали, как их в мальчишечьи годы, Емельян Сергеевич, обучал джигитовке и прививал первые навыки владения шашкой. Сколько раз всем им в жизни случалось обращаться к этим старикам за советом. Какими добрыми и отзывчивыми людьми они были. Одна из старушек в толпе сказала, утирая слёзы, – Господь к себе по таким святым дням, только самых лучших, Богоугодных людей прибирает. Царствие им небесное. 
Этот январский день был удивительно тихим и не морозным. С неба падали редкие, но крупные снежинки. Будто бы и оно соболезновало вместе со всеми, собравшимися на кладбище, людьми.
Письмо о случившемся Анисиму Ульяна написала только вечером следующего дня.
После девяти дней, как раз на крещение, Майя Андреевна со старшими своими учениками, взяв у Кузьмы Егоровича лошадь, перевезли в уже прибранную для уроков избу покойных Васильевых, несколько парт из помещения старой школы, занятой эвакуированными. И уже со следующего дня, потянулась сюда детвора за знаниями, как и желал Емельян Сергеевич, со всей округи. Снова и снова поминая бывших хозяев новой школы, добрым словом…
---16.08.2018г.---
Продолжение следует…