И уже нам идиллии той не вернуть

               

Одичало лицо без бритья, а душе
хорошо здесь, средь мяты,  ромашек.
Лягушачья попса целый день в камыше
не смолкает, юродствует, пляшет.
Здесь такие солисты, что «Фабрика звёзд»
отдыхает, иная здесь мода:
то синички свистят, то усердствует клёст
на разлапистой ёлке поодаль.
Отражается в озере берег и всё,
что над ним проплывает по небу.
На озёрах таких Парамонов Васёк
даже в снах и мечтаниях  не был.
Вот он снял карася и опять наживил,
и закинул с мальчишеским рвеньем…
На погосте заброшенных много могил
и заброшенных изб по селеньям.
О недавнем разводе не думать  Васёк
не умеет,  недуг так запущен,
машинально в губах теребит колосок
и следит за стрекозкой снующей.
В поле маки  цветут, иван-чай, васильки –
вы такой красоты не видали! –
наползает туман от вечерней реки
да до нас доползёт он едва ли.
Я такую Россию увидел впервой,
ширь, раздолье, –  и солнышко светит! –
но собачий с надрывом тоскующий вой
вдруг принёс к нам откуда-то ветер.
И щемящее что-то заныло в душе,
напряглось, – не из логова ль волка?
Лягушачий концерт стихнул  вмиг в камыше,
и повисло молчанье надолго.
И уже нам идиллии той не вернуть,
тёплый ветер сменился бореем.
Собирайся, Васёк Парамонов, и в путь,
надо выбраться к людям скорее.
Одичало лицо без бритья, а вокруг
ни посёлка, ни дома простого, –
и тоской одиночества дунуло вдруг
в душу мне из пространства пустого…