***

эта незаполнимая полость
в нём,
где квартировал твой возглас,
твой возраст,
накрыта чёрною простынёй,
ибо иной не приемлет ослеплённый хрусталик;
простыня просвечивает полостную чернь,
когда он берётся глядеть на лица,
не трудящиеся походить
ни единой чертой на твои;
и он сызнова берётся за свой стакан,
вгрызается пальцами в клавиши
и гладкую их белизну
отесать стремится к твоей мраморности.
но ноты под ним неживые,
они шипованные растения,
к уколу ведущие, исполненные отравой,
что точит уже косу.
а ты глядишь на него из-за всех углов,
со всех тумб и ламп
улыбаешься и сворачиваешься как кровь,
уменьшаешься как интервал.
и полость откликается на твоё сужение,
и вторит движениям,
и просит соединения.
но чёрная простыня
ослепляет его вторично,
опускает на пол и шуршит близ ушей,
и пахнет как оба вы пахли в ней,
не имея крепи костей.
и лейпцигский друг ему снова играет арии из "страстей",
чтоб снова полость была полнима звуками и тенями,
кои даже дьявол не сотворит не вами.