Возвращение к образу Чела века

(рецензия на новую книгу Д.Н. Юдкина «Вопреки всему»)

Вопреки всему в поле современной русской художественной литературы незаметно ворвался сорокатрехлетний Луганский литератор, Дмитрий Николаевич Юдкин. Родом он из донских казаков станицы Луганской, что расположена на берегу Северского Донца, в двенадцати километрах от города Луганска. Дмитрий Николаевич является руководителем литературно-исторического клуба «РусичЪ», а так же одним из лидеров русского движения на Луганщине.

Его книга под тем же названием («Вопреки всему») вышла в прошлом году в России, в издательстве «Воскресенская типография», тиражом аж 300 экземпляров(!). В книгу вошли роман «Эхом вдоль дремлющих улиц» и публицистические статьи последних лет.

Чего же «нового» сможем мы почерпнуть из сборника провинциального украинского писателя после 23-летней заочной «войны миров» писателей якобы «реалистов», – А. Проханова, Ю. Мамлеева, З. Прилепина, С. Шергунова, Г. Садулаева, В. Галактионовой, П. Краснова, – с творцами вроде бы постмодерна, – В. Сорокина, В. Пелевина, Б. Акунина, Л. Улицкой, Т. Толстой, А. Ильичевского, В. Стогова, М. Шишкина?

Находясь в стремительно разрежающемся пространстве духовного и нравственного развала нации, чтобы почувствовать почву под ногами, Юдкин, подобно многим вышеназванным литераторам, создает свой особый «целостный мир». Для чего и сравнительно небольшое, тянущее лишь на повесть повествование, – НАРОЧИТО и СОЗНАТЕЛЬНО втискивает в рамки классического романа. Единственное, что его отличает от многих ныне живущих авторов, так это то, что целостность его мира определяется не заранее придуманною идей или, как теперь принято говорить, – текст-концептом, но… реальной жизнью.

Так, скажем, та самая космическая «пустота», о которой столько писали В. Пелевин и А. Проханов, по мнению Д. Юдкина стремительно надвигается на нашу жизнь вовсе не из неких метафизических глубин Вселенной (В. Пелевин), и даже не из «гнилого Запада» (А. Проханов), но является изнутри самого русского человека. В полном согласии со свято-отеческой традицией, всем течением романного повествования Д. Юдкин свидетельствует о том, что, так называемая, сторонняя метафизическая реальность, а по простому – бесы, так же точно, как и полностью распластавшийся перед ними Запад, о которых в той или иной степени говорят теперь очень многие, могут лишь соблазнять. И только мы сами, принимая их чуждую природе человеческой души внехристианскую «свободу личности», самим актом этого выбора погружаем самих себя вначале в ледяную внутреннюю, а там уже и обще-житейскую, обще-российскую цивилизационную пустыню.

Главный герой романа Юдкина, бомж Сивый, в миру – Иван Николаевич Крепилин, – в отличие от многочисленных несколько «странных», «аутичных», «шизоидных» персонажей сегодняшних романов и повестей, – человек классически заурядный, что называется, – «обычный». Единственное, что доводит его до состояния некой крайности, как теперь принято говорить, «пограничности», так это его собственная безвольность и буквально с молоком матери впитанная духовно-нравственная расфокусированность. Он истинный сын своего времени, вначале – атеистической, а там и – постхристианской эпох. В застойную пору позднего Совка – он, как и было принято, оканчивает институт, женится исключительно по любви и параллельно этому, обзаведясь, «как и все», нужными связями и знакомствами, строит уютный мещанский мирок, ни в чем, ни единой йотой не выходя за рамки «нравственных понятий» провинциального обывателя поры Позднего Застоя.

Подобные истории, прекрасно описанные в свое время А. Битовым и В. Маканиным, оканчивались обычно медленным обмиранием живой души: постепенно сгущающейся в ней скукой и усыханием любви к супруге. Такое душевное обмирание естественно приводило к ненадолго взбадривающим адюльтерам и к пристрастию к алкоголю. Не избег общей участи и Иван Крепилин: завелась у него и молоденькая любовница, да и страстишка к водочке тоже со временем появилась.

Но тут грянула «перестройка», и жизнь несколько обновилась. Открылись невиданные возможности для повышения материального достатка, и умный деятельный постсоветский образованец, – а именно таким-то и был Крепилин, – легко и свободно влился в когорту гонцов за мамонным счастьем.

«Счастье», правда, оказалось довольно призрачным, да и не для всех доступным. Кому-то на деньги из-за «бугра» позволено было скупать заводы, фабрики, целые отрасли бывшего обще-народного и сразу после распада СССР стремительно прихватизирующегося хозяйства, а кому-то, как, скажем, тому же Крепилину со товарищи, – устроили фин.проверку. И вот, чтобы не угодить на годы и годы за решетку, Иван Николаевич делает свой первый по-настоящему самостоятельный в жизни шаг. С территории только-только вылупившейся на свет Украины он убегает от органов правосудия в манящую «открывающимися возможностями» необъятную кладовую природных богатств, – Сибирь. Странное дело, но, впопыхах уезжая от грозившей тюрьмы в Сибирь, Иван Николаевич запамятовал о том, что СИСТЕМА – ВЕЗДЕ ОДНА, и что в Сибири живут такие же, как и он, ушлые постсоветские пареньки, желающие всего, как можно больше и сразу! И у них там, в родной Сибири, – давным –давно всё схвачено; а вот его, гастербайтера и изгоя, понаехавшего за «счастьем», в лучшем случае ждет обычная нефтяная буровая или, если он разучился вконец работать руками, – доля свободного от жилья и от житейских забот бомжа.

Встретившись именно с такою альтернативой, Крепилин подумал, да и решил попробовать пожить без забот житейских, хоть годик – на вольной воле.

Так он и превратился из бежавшего от тюрьмы Ивана в безымянного бомжа Сивого.

Как писал духоносный старец, долгие годы бывший бессменным духовником святой Афонской горы, Архимандрит Софроний (Сахаров): «Свобода для человека – величайшее испытание. А свобода вне Духа Истины: «и истина сделает вас свободными» (Ио. 8,32) – неизбежно ведет в погибель».

Правда, погибель эта, как убедительно показал нам Д. Юдкин, приходит не сразу, но постепенно, когда вольная воля от всех обязанностей, житейских забот и долга оборачивается помалу полным и неизбывным рабством. Рабством у обстоятельств, рабством у незаметно множащихся грехов, а там и простой зависимостью перед каждым приписанным к месту встречным.

Пожалуй, описание состояния вечно сосущего человека голода и жизни ради куска макаронных окаменелостей плюс обретения хоть какой-то норы для роздыха, – одни из самых сильных страниц романа. В литературном смысле эти страницы во много раз превосходят описания голода в одноименном романе Нобелевского лауреата Кнута Гамсуна. В отличие от норвежского литератора, блестяще описавшего муки голода принципиального журналиста, не желающего идти на сделки с собственной совестью; Юдкин показывает нам муки бывшего человека, который вместе со всеми человеческими привязанностями и служениями постепенно освободился едва ль не от всех желаний, кроме сосущего его изнутри утробы Голода с большой буквы. У Сивого, – так теперь кличут его товарищи по «свободе», – нет уже ни возвышенных, ни низменных устремлений. Он практически позабыл о прошлом своем и не чает надежд на будущее; живет одним беспросветно длящимся настоящим: поел, почесался, соснул часок, поднятый голодом, выбрался из укрытия, украл что-нибудь или нашел бутылку, купил пирожок, поел и снова вернулся к «себе» в нору, где и забылся сладким, почти беспробудным сном. Единственное, что ещё хоть изредка заставляет Сивого внутренне содрогаться и вспоминать о том, что он – все-таки человек, – это его где-то там, в параллельном мире, живущая дочь, Ирина. Именно память об этой хрупкой, пятнадцатилетней девочке вернула Сивого из Сибири, позволила ему выжить парочку зим в Москве, отвела от столичных помойных пажитей и привела его на истоки, туда, где он теоретически мог бы с Ириной встретиться. Да вот беда, эта встреча могла бы иметь хоть какой-то смысл, если б у Сивого появился наималейший шанс на возвращение из подполья, куда загнала его «свобода», – к самой обычной «мещанской» жизни.

В принципе, Сивый – в душе – не бомж; и об этом ему напрямик отрезал старый московский бездомный авторитет, всеми бродягами уважаемый Бомж по призванию, Аристарх:

– Возвращайся к людям. К обыкновенным и работящим. Не бродяга ты, а мужик. Свобода наших Челкашей не для тебя. Надо быть там, где твоя душа...

Сказано хорошо, по-писательски «сокровенно»; да как тут вернешься к «нормальной жизни», когда твоя воля вконец расслабленна, а от твоей фигуры за километр разит мочою и отщепенчеством? Вот и приходится жить рефлексами да простыми, исподволь возникающими желаниями: голодом, тягой к теплу и к сну, ну и редкими спариваниям с такими же, как и ты, бездомными, женского пола, свободолюбицами.

Назвать эту жизнь животной, – как-то язык не поворачивается. Для животных подобное бытие – естественно и нормально. А вот для Человека, венца творенья, наделенного свыше живой душой, и вечно томящимся по чему-то «иному» духом?!.. Боюсь, что такое определение, мягко сказать, сомнительно…. А вот для многих наших нынешних литераторов, симпатизирующим героям, обособляющимся от обыденности и от судьбы, мотивированной житейскими контекстами, конечное состояние абсолютно свободного от всех человеческих уз Сивого, – возможно, и прояснит причину, отчего это их так часто тянет к воспроизведению встречи с небытием. Вспомним «Синюю кровь» Ю. Буйды, «Бураттини» М. Елизарова, «Пражскую ночь» П. Пепперштейна, «Ереси» Э. Лимонова, «Письмовник» М. Шишкина, «Математика» А. Илличевского, «Всякий капитан – примадонна» Д. Липскерова, «Черную обезьяну» З. Прилепина, «Русского пациента» А. Потемкина, «Заполье» П. Краснова, «Беглеца из рая» В. Личутина. Вспомним и промолчим, чтобы не впасть и нам в банальное осуждение, а с ним и в «небытие».

Однако, вернемся к Сивому.

Как мы узнаем из дальнейшего хода повествования, – в душе у этого «беглеца из социума» много хороших и добрых качеств: он, в общем-то, не злобив, не завистлив, не агрессивен по пустякам, в меру смел и решителен, даже порой – участлив к бедам и немощам окружающих. Просто, оказавшись на самом дне постсоветского человейника, этот бывший образованец, привыкший к жизни на всем готовом, не находит в себе ни сил, ни воли, чтобы хоть как-то противостоять вновь сложившимся обстоятельствам.

И в этом он, прямо скажем, всецело – один из нас.

Являясь конечным продуктом советского воспитания, человеком с напрочь отбитой волей к самостоятельному поступку и с почти вытравленным желанием к серьезной борьбе за жизнь, он только и может, что «верить в лучшее», а, точнее, едва-едва мечтать о возвращении к своей дочери в качестве любящего её родителя.

Но вот, как ни странно, даже эти безвольные, скорее, мечтания, чем молитвы, Господь вменяет Сивому в «праведность». И это прекрасно показано Д. Юдкиным.

Однажды на местном рынке избитый, синюшный Сивый «совершенно случайно» сталкивается с бывшим лучшим своим школьным и институтским товарищем, а ныне успешным предпринимателем – Борисом Борисовичем Кандауровым. Тот с трудом узнает в бомже едва ли не единственного своего друга детства, всегда прилизанного отличника Ванюшу Крепилина. И хотя Борис Борисович, сам с превеликим скрипом выкарабкавшийся «в люди», принципиально не помогает всяким там нищебродам, встречающимся по жизни, но в этом конкретном случае он вдруг почему-то напрягся, «дернулся... И, как бы ещё сомневаясь, обратился лицом к никчемному для него человечишке».

Почему он так поступил? – остается загадкой, как для самого Бориса Борисовича, так и для нас с вами. Но в этих непредсказуемостях и заключается «тайна» жизни. И за эти и моменты «истины» мы и любим нашу литературу.

Одним словом, перед «безвольным» Сивым «совершенно случайно» слегка приоткрывается дверь к возвращению к образу Чела века. И вот он не сразу, но постепенно, то падая, то вставая, всё-таки начинает подъем из бездны пустопорожней вольницы к элементарной социализации.

Согласно учению Дионисия Ариопагита всякое движение в любви и в согласие, в том числе и движение судеб, – круговращательно. Падение же всегда направлено резко и прямолинейно вниз. А вот возвращение из состояния падшести у каждого человека своё, индивидуальное, и происходит оно по кривой и в гору. Правда, редкие из упавших возвращаются в лоно Отчее. «Ибо узки врата и тесен путь… и немногие находят его» (Ио. 14,6).

Так не смог найти правильный «Путь» Баркашик, молодой, романтично настроенный бомж, начитавшийся сочинений сегодняшних патриотов, больше уповающих на собственные силы и на святую ненависть к врагам России и Бога, в частности – к жидо-масонам, чем на Любовь и на Истинную Свободу духа сораспявшихся со Христом Спасителем. С одной стороны, –добрый, любящий, помогающий всем желающим вновь обрести себя, а с другой, – резкий в суждениях и крайне непримиримый, Баркашик совершенно закономерно напарывается на нож «сотоварища по борьбе», и оставляет после себя только яркий печальный след одной из возможностей не прихода к Истине.

Сивый же, как ни странно, из состояния полнейшей душевно-духовной разобранности и расхристанности, когда Богом данное ему имя поневоле превращается в кличку, а существование – в ад при жизни; с помощью друга детства и больше милостью свыше, чем своими собственными расслабленными силенками вновь обретает Имя, Отчество и Фамилию. А там – и родную дочь, родину, память, веру. А в самом конце романа Господь дает Крепилину ещё и уникальный шанс умереть за други своя. И Иван Николаевич, не раздумывая, сует в руки рядом стоящему с ним бомжу букет свежесрезанных роз, любовно приготовленный им ко Дню рождения его дочери, и бросается на помощь гибнущему в огне пожара мальчику.

Крепилин несет тощенького Ашота на руках. Сквозь бушующие клубы огня и дыма он всходит на одиноко торчащую перед ними балку и, осторожно ступая по ней, направляется к выходу из рушащегося дома.

На этой высокой ноте и заканчивается роман.

И только захлопнув книгу, мы вдруг начинаем отчетливо понимать, что, если бы не этот уникальный шанс, данный Крепилину свыше, то погибать бы нашему безвольно плывущему по течению жизни герою почти что наверняка. Ведь его друг-«спаситель», Борис Борисович Кандауров, уже твердо решил из Ивана Николаевича, пока ещё только складского грузчика, сделать в ближайшем будущем главбуха всей своей коммерческой компании. А, учитывая нашу сегодняшнюю предпринимательскую реальность, – это почти неизбежно привело бы безвольного добряка Крепилина в лучшем случае – на скамью подсудимых. А в худшем, – к полному порабощению у князя мира сего, – мамоны.

Кроме точно и честно проанализированной судьбы простого постсоветского человека в эпоху открывшейся перед нами вольницы, в основном, – это погибельные пути индивидуалистической «свободы духа» вне Христова крестоношения, – в романе «Эхом вдоль дремлющих улиц» Д. Юдкин точно и зримо воспроизвел образы современной женщины, бывшей супруги Ивана Николаевича, Веры Александровны, его бойкой эмансипированной дочери, Ирины, а так же бомжей и служащих компании Кандаурова. Одним словом, в отличие от многих ныне пишущих литераторов, провинциальный Луганский писатель «вопреки всему», сделал решительный шаг по направлению к возвращению в лоно классического русского реализма. Широкое, чисто романное дыхание Д. Юдкина, его простой, всем доступный стиль, прекрасное чувство драматургии характеров, а так же сочувственное вдумчивое отношение к духовным проблемах современников, вселяет надежду на то, что со временем этот писатель вырастит в крупного постсоветского эпического художника уровня Михаила Шолохова или Льва Толстого. Тем более, что родом он из Луганска. То есть, – из того места, где, возможно, в огне и в муках начинается возрождение русского национально-религиозного самосознания. А ведь ничего «случайного» в Божьем мире-то – не бывает….

Член Союза Писателей России И.И.Жук (г.Москва)