082-092. Александр Блок

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . с. 82 – 92

АЛЕКСАНДР БЛОК
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
1880, Петербург – 1921, Петроград

Отец был профессором права в Варшавском университете, а мать литературной переводчицей. Юность
провёл   с   дедушкой  –  ректором   Петербургского  университета,   где  Блок  изучал  юриспруденцию
и  филологию.  Россия  была  «прекрасной дамой»  Блока,  черты  которой  он  находил  то  в  женщине,
раздавленной колёсами,  то в осторожной тоске мимолётного взгляда из-под крестьянского платка.
Блок  был  певцом  распада  и  в  то же время его беспощадным обвинителем – тем самым  гумилёвским
аистом  на  крыше,  видящем  сверху,  как  в  город  с  кораблей  «пробирается  зараза».  Когда  один   из
критиков   обвинил   Сологуба   в   том,   что   «передоновщина»   в   нём   самом,  Блок  горько  заметил:
«Передонов  –  это  каждый  из  нас».  Беспощадность  к  эпохе  Блок  начал  с  беспощадности  к самому
себе.  Однажды  он  проронил:  «В  большинстве  случаев  люди  живут  настоящим  –  то есть  ничем не
живут». Революцию Блок воспринял  как историческое возмездие  за распад  уже сильно  пованивавшей
монархии.  Встретив Маяковского ночью в революционном Петрограде,  Блок  сказал:  «Костры горят…
Хорошо…  – И  добавил:  – А  у  меня  в  деревне  библиотеку  сожгли…»   Призывая  «слушать  музыку
революции»,  Блок тем не менее предвидел удушение российской культуры после того,  как свершилось
мрачно-ёрническое предсказание Пушкина:  «Кишкой последнего попа последнего царя удавим».  Царь,
кажется действительно оказался последним,  а вот страдания народа  оказались  далеко  не  последними.
«Но покой и волю тоже отнимают…  Не ребяческую  волю,  не  свободу либеральничать,  а  творческую
Волю  и  тайную  свободу…»  Для  Блока  в  предстоящем  торжестве  кровавого  бескультурья  места не
было. С одной стороны, его пытались «поставить на службу революции»,  читали  в  агитбригадах конец
«Двенадцати»    так   «В  белом  венчике  из  роз  –  Впереди   идёт   матрос».   С   другой   стороны,   ему
демонстративно не подавали руки за то,  что он «продался большевикам». Волошин по-своему  толковал
конец  поэмы  так:  большевики  ведут  Христа  на  расстрел.  Христианского  смысла  поэмы  не  уловил
никто,  потому  что  формула  «кто не с нами,  тот против нас»  была свойственна не только красным, но
и  белым.    А  Блок  не  был  ни  тем,  ни  другим.   Он,  как  большой  поэт,   не  мог   быть   примитивно
одноцветен.   Кто-то точно сказал,  что «Блок умер от смерти».  Блок умер  вместе со своей эпохой,  с  её
культурой,  одинокими  обломками которой остались Ахматова, Цветаева, Пастернак.

'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(1)
. . . . . . * * *
.
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам,- плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
. . . .
Август 1905
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(2)
. . . . . . НЕЗНАКОМКА
.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.
.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»* кричат.
.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
. . . .
24 апреля 1906, Озерки
                «In vino veritas!»*
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(3)
. . . . . . В ДЮНАХ
.
Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
"Ты мой", "Твоя", "Люблю", "Навеки твой".
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: "Сегодня ночь. Но завтра -
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду - и запою".
.
Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Ее питал. И в ней - всё те же знаки,
Что на моем обветренном лице.
И я прекрасен - нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей.
.
Так думал я, блуждая по границе
Финляндии, вникая в темный говор
Небритых и зеленоглазых финнов.
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
Так открывалась новая страна -
И русский бесприютный храм глядел
В чужую, незнакомую страну.
.
Так думал я. И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку. Потом - вскочила
И, прыгая, помчалась под откос...
.
Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос был - как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.
.
И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она – и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега...
Лежу и думаю: "Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
"Моя! Моя!" – И пусть она мне крикнет:
"Твоя! Твоя!"
. . . .
Июнь – июль 1907,
Дюны
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(4)
. . . . . . * * *
.
О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
.
Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха – позорного нет!
.
Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!
.
Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!
.
И встречаю тебя у порога –
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…
.
Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами – хмельная мечта!
.
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю –
Все равно: принимаю тебя!
. . . .
24 октября 1907
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(5)
. . . . . . * * *
.
По улицам метель метёт,
Свивается, шатается.
Мне кто-то руку подает
И кто-то улыбается.
.
Ведет – и вижу: глубина,
Гранитом темным сжатая.
Течет она, поет она,
Зовет она, проклятая.
.
Я подхожу и отхожу,
И замер в смутном трепете:
Вот только перейду межу –
И буду в струйном лепете.
.
И шепчет он – не отогнать
(И воля уничтожена):
«Пойми: уменьем умирать
Душа облагорожена.
.
Пойми, пойми, ты одинок,
Как сладки тайны холода…
Взгляни, взгляни в холодный ток,
Где всё навеки молодо…»
.
Бегу. Пусти, проклятый, прочь!
Не мучь ты, не испытывай!
Уйду я в поле, в снег и в ночь,
Забьюсь под куст ракитовый!

Там воля всех вольнее воль
Не приневолит вольного,
И болей всех больнее боль
Вернет с пути окольного!
. . . .
26 октября 1907
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(6)
. . . . . . ПОЭТЫ
.
За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
.
Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и прямо.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
.
Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.
.
Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной…
.
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть,- хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
.
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
.
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!
.
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
. . . .
24 июля 1908
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(7)
. . . . . . * * *
.
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Перед мной сияло на столе.
.
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
.
Летели дни, крутясь проклятым роем…
Вино и страсть терзали жизнь мою…
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою…
.
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
.
Не знаю, где приют твоей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла…
.
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
. . . .
30 декабря 1908
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(8)
. . . . . . НА ОСТРОВАХ
.
Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюбленный.
И хруст песка и храп коня.
.
Две тени, слитых в поцелуе,
Летят у полости саней.
Но не таясь и не ревнуя,
Я с этой новой – с пленной – с ней.
.
Да, есть печальная услада
В том, что любовь пройдет, как снег.
О, разве, разве клясться надо
В старинной верности навек?
.
Нет, я не первую ласкаю
И в строгой четкости моей
Уже в покорность не играю
И царств не требую у ней.
.
Нет, с постоянством геометра
Я числю каждый раз без слов
Мосты, часовню, резкость ветра,
Безлюдность низких островов.
.
Я чту обряд: легко заправить
Медвежью полость на лету,
И, тонкий стан обняв, лукавить,
И мчаться в снег и темноту.
.
И помнить узкие ботинки,
Влюбляясь в хладные меха…
Ведь грудь моя на поединке
Не встретит шпаги жениха…
.
Ведь со свечой в тревоге давней
Ее не ждет у двери мать…
Ведь бедный муж за плотной ставней
Ее не станет ревновать…
.
Чем ночь прошедшая сияла,
Чем настоящая зовет,
Всё только – продолженье бала,
Из света в сумрак переход…
. . . .
22 ноября 1909
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(9)
. . . . . . В РЕСТОРАНЕ
.
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре – фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как нёбо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
. . . .
19 апреля 1910
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(10)
. . . . . . НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
                Марии Павловне Ивановой
.
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
.
Три ярких глаза набегающих –
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
.
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом…
.
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул – и поезд в даль умчало.
.
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
.
Да что – давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
.
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей – довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена – все больно.
. . . .
14 июня 1910
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(11)
. . . . . . ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗМЕЗДИЕ»
            Вторая глава
            (отрывок)
.
        III
.
Востока страшная заря
В те годы чуть еще алела…
Чернь петербургская глазела
Подобострастно на царя…
Народ толпился в самом деле,
В медалях кучер у дверей
Тяжелых горячил коней,
Городовые на панели
Сгоняли публику… «Ура»
Заводит кто-то голосистый,
И царь – огромный, водянистый –
С семейством едет со двора…
Весна, но солнце светит глупо,
До Пасхи – целых семь недель,
А с крыш холодная капель
Уже за воротник мой тупо
Сползает, спину холодя…
Куда ни повернись, всё ветер…
«Как тошно жить на белом свете» –
Бормочешь, лужу обходя;
Собака под ноги суется,
Калоши сыщика блестят,
Вонь кислая с дворов несется,
И «князь» орет: «Халат, халат!»
И встретившись лицом с прохожим,
Ему бы в рожу наплевал,
Когда б желания того же
В его глазах не прочитал…
. . . .
Март  1911
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(12)
. . . . . . * * *
.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
. . . .
10 октября 1912
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(13)
. . . . . . СЕДОЕ УТРО
                Утро туманное, утро седое…
                Тургенев
.
Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмешь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я – который раз подряд –
Целую кольцы, а не руки…
В плече, откинутом назад,-
Задор свободы и разлуки,
Но еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной…
И взгляд, как уголь под золой,
И голос утренний и скучный…
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Не этот голос пел вчера
С гитарой вместе на эстраде!..
Как мальчик, шаркнула; поклон
Отвешивает… «До свиданья…»
И звякнул о браслет жетон
(Какое-то воспоминанье)…
Я молча на нее гляжу,
Сжимаю пальцы ей до боли…
Ведь нам уж не встречаться боле.
Что ж на прощанье ей скажу?..
«Прощай, возьми еще колечко.
Оденешь рученьку свою
И смуглое свое сердечко
В серебряную чешую…
Лети, как пролетала, тая,
Ночь огневая, ночь былая…
Ты, время, память притуши,
А путь снежком запороши».
. . . .
29 ноября 1913
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(14)
. . . . . . * * *
.
О, я хочу безумно жить:
Всё сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!
.
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,-
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:
.
Простим угрюмство – разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!
. . . .
5 февраля 1914
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(15)
. . . . . . * * *
.
Земное сердце стынет вновь,
Но стужу я встречаю грудью.
Храню я к людям на безлюдьи
Неразделенную любовь.
.
Но за любовью – зреет гнев,
Растет презренье и желанье
Читать в глазах мужей и дев
Печать забвенья иль избранья.
.
Пускай зовут: Забудь, поэт!
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет. Покоя – нет.
. . . .
1911 - 6 февраля 1914
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(16)
. . . . . . * * *
                Зинаиде Гиппиус
.
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.
.
Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.
.
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье,-
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое!
. . . .
8 сентября 1914
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(17)
. . . . . . ПЕРЕД СУДОМ
.
Что же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня,
Вот какой ты стала – в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!
.
Я и сам ведь не такой – не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Я смотрю добрей и безнадежней
На простой и скучный путь земной.
.
Я не только не имею права,
Я тебя не в силах упрекнуть
За мучительный твой, за лукавый,
Многим женщинам сужденный путь…
.
Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь твою,
Более, чем судьям, мне знакомо,
Как ты очутилась на краю.
.
Вместе ведь по краю, было время,
Нас водила пагубная страсть,
Мы хотели вместе сбросить бремя
И лететь, чтобы потом упасть.
.
Ты всегда мечтала, что, сгорая,
Догорим мы вместе – ты и я,
Что дано, в объятьях умирая,
Увидать блаженные края…
.
Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута?
.
Не до нас ей, жизни торопливой,
И мечта права, что нам лгала.-
Все-таки, когда-нибудь счастливой
Разве ты со мною не была?
.
Эта прядь – такая золотая
Разве не от старого огня?-
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!
. . . .
11 октября 1915
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(18)
. . . . . . * * *
.
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла – принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё – зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
.
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
. . . .
29 февраля 1916
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(19)
. . . . . . КОРШУН
.
Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг. –
В избушке мать, над сыном тужит:
.
«На хлеба, на, на грудь, соси,
Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
.
А ты всё та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.-
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
. . . .
22 марта 1916
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(20)
. . . . . . СКИФЫ
                Панмонголизм! Хоть имя дико,
                Но мне ласкает слух оно.
                Владимир Соловьёв
.
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
          Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
          С раскосыми и жадными очами!

Для вас – века, для нас – единый час.
          Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
          Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал
          И заглушал грома, лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
          И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток
          Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
          Когда наставить пушек жерла!

Вот – срок настал. Крылами бьет беда,
          И каждый день обиды множит,
И день придет – не будет и следа
          От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,
          Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
          Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
          И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
          И с ненавистью, и с любовью!…

Да, так любить, как любит наша кровь,
          Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
          Которая и жжет, и губит!

Мы любим все – и жар холодных числ,
          И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
          И сумрачный германский гений…

Мы помним всё – парижских улиц ад,
          И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
          И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,
          И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
          В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы
          Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы,
          И усмирять рабынь строптивых…

Придите к нам! От ужасов войны
          Придите в мирные обьятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
          Товарищи! Мы станем – братья!

А если нет – нам нечего терять,
          И нам доступно вероломство!
Века, века вас будет проклинать
          Больное позднее потомство!

Мы широко по дебрям и лесам
          Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
          Своею азиатской рожей!

Идите все, идите на Урал!
          Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
          С монгольской дикою ордою!

Но сами мы – отныне вам не щит,
          Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
          Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн
          В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
          И мясо белых братьев жарить!…

В последний раз – опомнись, старый мир!
          На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
          Сзывает варварская лира!
. . . .
1918
'– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(21)
. . . . . . ДВЕНАДЦАТЬ
.
                1
          Черный вечер.
          Белый снег.
          Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
          Ветер, ветер –
На всем божьем свете!

          Завивает ветер
          Белый снежок.
Под снежком – ледок.
          Скользко, тяжко,
          Всякий ходок
Скользит – ах, бедняжка!

          От здания к зданию
          Протянут канат.
          На канате – плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается – плачет,
Никак не поймет, что значит,
          На что такой плакат,
          Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
          А всякий – раздет, разут…

          Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
          – Ох, Матушка-Заступница!
          – Ох, большевики загонят в гроб!

          Ветер хлесткий!
          Не отстает и мороз!
          И буржуй на перекрестке
          В воротник упрятал нос.

А это кто?– Длинные волосы
И говорит в полголоса:
          – Предатели!
          – Погибла Россия!
Должно быть, писатель –
          Вития…

          А вон и долгополый –
          Стороночкой и за сугроб…
          Что нынче не веселый,
                Товарищ поп?

          Помнишь, как бывало
          Брюхом шел вперед,
          И крестом сияло
          Брюхо на народ?

          Вон барыня в каракуле
          К другой подвернулась:
          – Уж мы плакали, плакали…
                Поскользнулась
          И – бац – растянулась!

                Ай, ай!
                Тяни, подымай!

                Ветер весёлый.
                И зол и рад.
                Крутит подолы,
                Прохожих косит.
                Рвет, мнет и носит
                Большой плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
                И слова доносит:

                …И у нас было собрание…
                …Вот в этом здании…
                …Обсудили –
                Постановили:
На время – десять, на ночь – двадцать пять…
                …И меньше ни с кого не брать…
                …Пойдем спать…

                Поздний вечер.
                Пустеет улица.
                Один бродяга
                Сутулится,
                Да свищет ветер…

                Эй, бедняга!
                Подходи –
                Поцелуемся…

                Хлеба!
                Что впереди?
                Проходи!

          Черное, черное небо.

          Злоба, грустная злоба
               Кипит в груди…
          Черная злоба, святая злоба…

                Товарищ! Гляди
                В оба!

                2
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни
Кругом – огни, огни, огни…

В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!

                Свобода, свобода,
             Эх, эх, без креста!

                Тра-та-та!

Холодно, товарищи, холодно!

– А Ванька с Катькой в кабаке…
У ей керенки есть в чулке!

– Ванюшка сам теперь богат…
– Был Ванька наш, а стал солдат!

– Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою, попробуй, поцелуй!

               Свобода, свобода,
          Эх, эх, без креста!
          Катька с Ванькой занята –
          Чем, чем занята?..

                Тра-та-та!

Кругом – огни, огни, огни…
Оплечь – ружейные ремни…

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь –

                В кондовую,
                В избяную,
          В толстозадую!
          Эх, эх, без креста!

                3
Как пошли наши ребята
В Красной Армии служить –
В Красной Армии служить –
Буйну голову сложить!

Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житьё!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружьё!

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови –
          Господи благослови!

                4
Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит –
Елекстрический фонарик
          На оглобельках…
          Ах, ах, пади!

Он в шинелишке солдатской
С физиономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
          Да покручивает,
          Да пошучивает…

Вот так Ванька – он плечист!
Вот так Ванька – он речист!
          Катьку-дуру обнимает,
               Заговаривает…

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом…
          Ах ты, Катя, моя Катя,
               Толстоморденькая…

                5
У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!

          Эх, эх, попляши!
          Больно ножки хороши!

В кружевном белье ходила –
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила –
Поблуди-ка, поблуди!

          Эх, эх, поблуди!
          Сердце ёкнуло в груди!

Помнишь, Катя, офицера –
Не ушел он от ножа…
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?

          Эх, эх, освежи,
          Спать с собою положи!

Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала.
С юнкерьем гулять ходила –
С солдатьем теперь пошла?

          Эх, эх, согреши!
          Будет легче для души!

                6
…Опять навстречу несётся вскач,
Летит, вопит, орет лихач…

Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..

Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!
Вскрутился к небу снежный прах!..

Лихач – и с Ванькой – наутёк…
Ещё разок! Взводи курок!..

Трах-тарарах! Ты будешь знать,
. . . . . . . . . . . . . . .
Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где?– Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Что, Катька, рада?– Ни гу-гу…
Лежи ты, падаль, на снегу!

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

                7
          И опять идут двенадцать,
          За плечами – ружьеца.
          Лишь у бедного убийцы
          Не видать совсем лица…

          Всё быстрее и быстрее
          Уторапливает шаг.
          Замотал платок на шее –
          Не оправится никак…

          – Что, товарищ, ты не весел?
          – Что, дружок, оторопел?
          – Что, Петруха, нос повесил,
          Или Катьку пожалел?

          – Ох, товарищи, родные,
          Эту девку я любил…
          Ночки черные, хмельные
          С этой девкой проводил…

          – Из-за удали бедовой
          В огневых её очах,
          Из-за родинки пунцовой
          Возле правого плеча,
          Загубил я, бестолковый,
          Загубил я сгоряча… ах!

          – Ишь, стервец, завел шарманку,
          Что ты, Петька, баба, что ль?
          – Верно душу наизнанку
          Вздумал вывернуть? Изволь!
          – Поддержи свою осанку!
          – Над собой держи контроль!

          – Не такое нынче время,
          Что бы нянчиться с тобой!
          Потяжеле будет бремя
          Нам, товарищ дорогой!

          И Петруха замедляет
          Торопливые шаги…

          Он головку вскидавает,
          Он опять повеселел…

                Эх, эх!
          Позабавиться не грех!

          Запирайти етажи,
          Нынче будут грабежи!

          Отмыкайте погреба –
          Гуляет нынче голытьба!

                8
          Ох ты горе-горькое!
              Скука скучная,
                Смертная!

          Ужь я времячко
          Проведу, проведу…

          Ужь я темячко
          Почешу, почешу…

          Ужь я семячки
          Полущу, полущу…

          Ужь я ножичком
          Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воронышком!
          Выпью кровушку

          За зазнобушку,
          Чернобровушку…

Упокойся, господи, душу рабы твоея…

                Скучно!

                9
Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового –
Гуляй, ребята, без вина!

Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.

Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.

                10
          Разыгралась чтой-то вьюга,
               Ой, вьюга, ой, вьюга!

          Не видать совсем друг друга
               За четыре за шага!

          Снег воронкой завился,
          Снег столбушкой поднялся…

          – Ох, пурга какая, спасе!
          – Петька! Эй, не завирайся!
          От чего тебя упас
          Золотой иконостас?
          Бессознательный ты, право,
          Рассуди, подумай здраво –
          Али руки не в крови
          Из-за Катькиной любви?
          – Шаг держи революционный!
          Близок враг неугомонный!

          Вперед, вперед, вперед,
               Рабочий народ!

                11
          …И идут без имени святого
               Все двенадцать – вдаль.
                Ко всему готовы,
                Ничего не жаль…

          Их винтовочки стальные
          На незримого врага…
          В переулочки глухие,
          Где одна пылит пурга…
          Да в сугробы пуховые –
          Не утянешь сапога…

                В очи бьется
                Красный флаг.

                Раздается
                Мерный шаг.

                Вот – проснётся
                Лютый враг…

          И вьюга пылит им в очи
                Дни и ночи
                Напролет!…

                Вперёд, вперёд,
                Рабочий народ!

                12
…Вдаль идут державным шагом…
– Кто ещё там? Выходи!
Это – ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…

Впереди – сугроб холодный.
– Кто в сугробе – выходи!
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…

– Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались – поколочу!

…Скалит зубы – волк голодный –
Хвост поджал – не отстаёт –
Пёс холодный – пёс безродный…
– Эй, откликнись, кто идет?

– Кто там машет красным флагом?
– Приглядись-ка, эка тьма!
– Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?

– Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
– Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах!– И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…

                Трах-тах-тах!
                Трах-тах-тах!
…Так идут державным шагом –
Позади – голодный пёс.
Впереди – с кровавым флагом,
          И за вьюгой неведим,
          И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
          В белом венчике из роз –
          Впереди – Исус Христос.
. . . .
1918
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
// дополнительные биографические сведения:
                Александр Александрович Блок
                родился  – 16 (28) ноября 1880, (Санкт-Петербург)
                умер        – 7 августа 1921, (Петроград)
                прожил   – 40 лет
.
// другие заметки:
1)_2017 (137 лет со дня рождения) – http://www.stihi.ru/2017/11/28/1449
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . З Н А Й « Н А Ш И Х » ! . . . . . . . . . . . . . . . . .  http://www.stihi.ru/avtor/mc00001
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сергей Мигаль Екб . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  http://www.stihi.ru/avtor/mc001