ворох плантаций

в искусах платформ обречешь ты себя на суд,
сиреневые грелки колеся. постучится
бардак в древо трясин, в пазуху лыка,
в твердь груза, в парус ласточки.
постучится дверь в глазок немощный,
и, скелет теребя, осина взойдёт единичная,
житейская средь судорог геометрии,
средь пасынков масштабов, средь дивной
гурьбы всенощной. заснёт фитиль и труба
воззовёт праведников злых, бессонных.
разверста речь ночная, зыбкая, одиночная
и пара вокалов зовёт в пудру лобызаний,
в дивную флейту исторжения, в крики кораблей,
что плачут приторно и всесильно. сползаются
корни в домино, выплескиваясь астрологическими
туфлями, дико платающими просып твердей,
агоний, весны. как зов и как шторм пучина
вовлечется, заплачут скромные микробы нашатыря.
в агрономии лейкопластырь взвоет,
похитит пустоту свою всенощную, незыблемую.
рябой отвиснет, зарыдает вселенный,
выкаблучивающийся фартуковыми синяками.
вселенная алтаря и пуговиц разбросанных
выкидышем приуроченным, она взметнется домоседом
в псалтирь кромешную, в яства взъеденные.
лишь в стопке ветер, лишь в привкусах приставка
смерти, лужа медитации, ворох домов и плантаций.