Марина

Эпиграф: "Вера в жизнь нас образумит, только тянет вдруг дымком.
          Басра щерит амбразуры. На углах мешки с песком.
          Сори, миссис, не взыщите. Все мы здесь опалены.
          У удачи цвет защитный необъявленной войны.
          Все когда-нибудь оплатит алиментщик по листу.
          Медицинский твой халатик перекинут через стул."


          А. Степанов-Рей.




    Марина появилась в ординаторской нефрологического отделения внезапно, словно
шаровая молния, вплывшая во время грозы в раскрытое окно.
    Все мужчины застыли на месте, невольно приоткрыв рты.
 А мужики собрались здесь в час утренней конференции завидные.
    Во главе с заведующим кафедрой седовласым молодящимся профессором Шматко,
известным сердцеедом,за столом восседали доцент Пшикин, полноватый молодой человек в грибоедовских очках, ассистент Гагов, специалист по искусственной почке, 
волосатый брюнет с Северного Кавказа, рыжеватый угодливый клинический ординатор Подлизец из Житомира, попавший сюда по протекции самого Шматко, как дальний родственник, появившийся в прихожей солидной профессорской квартиры на Песках, добротном районе старого Петербурга, с кругом украинской кровяной колбасы на шее и куриными тушками в руках, так как у него расползся и порвался картонный ящик, в котором он, экономя на такси, пер всю эту снедь аж с Витебского вокзала на троллейбусе № 15.

   Уставился на красавицу даже равнодушный к женщинам эквадорский индеец Хорхэ,
учившийся здесь в аспирантуре. Он как раз явился с процедуры почечной пункции,
которую делал в научных целях для будущей своей диссертации глупой ткачихе с
интерстициальным нефритом не нуждающейся в это страшной кровавой процедуре.
Хорхэ непременно  хотел это сделать сам, впервые в жизни, чтобы потом в своей банановой республике, где он мечтал открыть свою частную клинику, сделать ее не спеша, вальяжно какому-нибудь плантатору или наркобарону. Поставить этот дурацкий, придуманный главным нефрологом республики профессором Шматко для своей докторской диссертации, диагноз, который ни к чему ни обязывал и ничем собственно не грозил. Так: ерунда на постном масле.
   Уговаривая на пункцию, ткачиху эту нежно обхаживал две недели сам красавец Шматко, ежндневно ее консультируя, прикладывая к ее набухающему от одного его появления в палате соску свой никелированный, купленный в Англии стетоскоп, который был по диаметру крупней обычного в два раза, что вызывало лютую зависть профессора Слизнякова, ведавшего в институте кардиологией. Нефролог Шматко не любил слушать сердце, он со студенческих лет плохо различал шумы. Доставал он свой
никелированный прибор редко на самых важных консультациях и брякал что-нибудь невпопад про систолический шум, когда у больного был диастолический, под неодобрительную ухмылку доцента Лыкина, ведущего специалиста города по эхокардиографии.Но в случае с ткачихой он просто ходил полюбоваться на упругую крупнокалиберную грудь.

    Первая жена профессора, дочь академика Папина умерла от рака в прошлом году.
Молодой кандидат наук женился на ней не по любви, а из-за расположения ее всемогущего папаши. Она была старше молодого честолюбивого украинского хлопчика на четыре года.Став профессором, овладев вожделенной нефрологической кафедрой
 после смерти академика Тукмакова, Шматко первым делом повесил на павильоне
мемориальную доску.
Из текста следовало, что Тукмаков тут работал с 1914 по 1974 год.

   Во всем институте заметили, что Шматко все чаще стал появляться в обществе
плотной красивой блондинки жены доцента Пшикина. Он помогал ей писать кандидатскую,
пока она оформляла развод, затем честно на ней женился. Как злословили в институте, она пересела из доцентского "Москвича" в профессорскую "Волгу".
   Пшикин все это стерпел, и даже продолжал работать под руководством Шматко,
криво ухмыляясь, когда Подлизец выкрикивал с придыханием, млея от восторга: "Шеф
сказал, шеф велел..."
   Так вот, за спиной стройного моложавого Шматко в палату на обход во главе группы студентов вплывал с бандитской ухмылкой опытного танцора аргентинского танго Хорхэ, лечащий врач ткачихи, ласково поглядывая на обтянутые щегольскими полосатыми брюками ягодицы  наклонившегося над распростертой ткачихой профессора,
ибо ориентации он был несоветской.
   Шматко сумел убедить больную в абсолютной необходимости пункции почки для уточнения диагноза, обещал все сделать сам, но в последний момент передоверил это желающему попрактиковаться в северной варварской стране танцору Хорхэ.
   Тот зверски тыкал визжащую женщину огромной иглой с большим просветом для забора ткани почки аж три раза, пока не попал в самую сердцевину этого маленького органа, повредив все, что можно. Лицо его при этом выражало какую-то почти садисткую радость: дорвался мерзавец до подопытной собаки.
   А сейчас Хорхэ отмывал над раковиной от крови руки, когда в ординаторскую бегом, запыхавшись, прервав доклад дежурившего ночью Подлизца, влетела новый интерн с зардевшимися от смущения щеками.
  Двадцатитрехлетняя Марина , окончившая этим летом Первый Мед имени Павлова, была красива той свежей нетронутой красотой, какя только может быть у девушки, сохранившей еще невинность для будущего мужа, но готовой пасть, как созревший прекрасный плод в руки сказочного принца, которого она готова была увидеть в лице любого из присутствовавших здесь мужчин.
  В углу неодобрительно перешептывались городские ординаторы Оксана и Катя, тащившие на своих плечиках всю черновую неблагодарную работу в отделении.
  Инстиктивно не спеша, уже почти по-хозяйски лишившая сразу дара речи всех лиц мужского пола, как шаровая молния она стала продвигаться сначала по направлению к вспотевшему полному Пшикину, который показался ей солидней всех, но наткнулась на распахнутые глаза Подлизца, в которых был ужас: сейчас так опарафинят на его глазах могущетвенного шефа и станут докладывать о прибытии разведенному Пшикину, который зачем-то снял запотевшие очки и положил их на стол, готовясь встать со своего места при приближении красотки.
   -Красоткьи, красоткьи, красоткьи кабаре, - тихо, но так , что было слышно стоявшему рядом Подлизцу, насвистывал себе под нос эквадорский индеец с истинно южноамериканским темпераментом.
   Подлизец показал Марине глазами на Шматко, который недовольно насупился и стал сосредоточенно листать какие-то бумаги, якобы не обращая на девушку внимания.

   - Марина Викторовна Переяславцева, направлена к вам в интернатуру, - смущенно представилась она, обращаясь к Шматко.
   Тот не сразу поднял на нее глаза, делая вид, что дочитывает нечто чрезвычайно важное, затем элегантно приподнялся, протянул ей зачем-то свою узкую с толстым золотым обручальным кольцом ладонь.
   - Доктор медицинских наук Шматко. А это ваш научный руководитель доцент Пшикин, он будет вашим куратором. Завтра появится из отпуска заведующая отделением. она выделит вам палату, а сегодня осваивайтесь, знакомьтесь с коллегами...
   Марина скромно присела в углу на край стула, плотно сдвинув колени, туго обтянутые капроновыми  чулками.
   На колени эти, готовые,казалось, разорвать упругий капрон рвущейся на свободу перезрелой плотью, бесстыдно уставился соими черными горящими глазами кавказец Гагов, сидевший напротив. Глаза его с поволокой глядели по-бычьи, наливаясь кровью, словно его сейчас пригвоздит копьем пикадор.

  После конференции он буквально подбежал к профессору.
  - Игнат Ильич, можно вас так сказать конфидэнциально, на пару слов?
  - Валяй, Гагов, - насмешливо ответил Шматко, - у тебя конэчно,не хватает кадров на искусственной почке?
  Шматко один на кафедре позволял себе поддразнивать горячего самолюбивого Гагова, имитируя кавказский акцент.
  - Канэчно, профессор.
  - Ты же женатый человек!
  - А зачем Пшикину интерн, у него же два спецординатора?
  - Пшикину-то как раз и нужен, он свежеиспеченный холостяк, - тихо пробормотал себе под нос Шматко, испытывая что-то вроде угрызений совести.
  - Ладно, договаривайтесь сами, мне некогда распределять еще и каждого интерна!

  Профессор ушел, сопровождаемый Подлизцом и Хорхэ, по своим важным наукообразным делам. В кабинете, пока Подлизец варил кофе, а Хорхэ открывал коробку конфет, поднесенных ему выписанной вчера ненужной теперь ткачихой, профессор сладко потягивался, размышляя.
   - А что, Гриць, не пора ли тебе жениться?
 Добродушно обратился он к Подлизцу. Григорий густо покраснел.
   - Я приехал учиться, а не жениться!
   - А что, Хорхэ, может ты ее увезешь в свой Лабрадор?
   - Не Лабрадор, а Эквадор, наша страна на самом экваторе.Я женюсь, когда встану на ногу, буду иметь клинику. Хотя женщины такие бывают противные!
   - Не на ногу, а на ноги, это наша русская народная пословица, поправил Хорхэ Гриша. - Шеф, кофий подан!
   Они сели пить кофе, обсуждая теперь серьезный вопрос: годовой план научной работы кафедры.

   - Ладно, у Пшикина будет докторская, он ее семь лет пишет, сейчас у него стало больше свободного времени, - цинично рассуждал вслух Шматко, - У вас, ребята. запланировано две кандидатских. Ты, Хорхэ, в морге еще потренируйся на трупах делать пункцию почки, ни хрена у тебя не получается. измучил, понимаешь ли, бедную ткачиху. А ты, Гриць, организуй с Гаговым, он очень уважает это дело, пикничок с шашлычком и коньячком в Озерках на берегу озера, бабки я выделю.
Я пригласил заведующего кафедрой биофизики, нам надо для научной работы использовать их аппаратуру, у нас ничего ведь нет, как в экваториальной Африке.
Эх, хлопцы, нам бы электронный микроскоп! А через год защитите свои диссертации.
И тогда мы на отвальной споем: "До свидания, Хорхэ,не забудем мы, нет весь на
крови и порохе твой родной континент!"
    " И голубой контингент от Александринки",- Хмуро подумал Подлизец, ревновавший Хорхэ к хозяину.
    А вслух сказал: - В гости приедем к тебе, Хорхэ, хавать бананы! А девочки там шоколадные!

   - Ладно, Гриць, бери проектор и слайды. Хорхэ понесет вон те две большие таблицы.У меня лекция на четвертом курсе.

    Шматко лениво поднялся, взял папку с конспектом и пошел к выходу.
    За ним шел Хорхэ с указкой и таблицами. Григорий, неловко зажав под мышкой проектор, закрыл кабинет на ключ и бросился догонять ушедших вперед коллег.
    - Вот, пожалуйте, ваш ключ, Игнат Ильич!

    " В нашем деле главное вовремя прогнуться. Не подмажешь, не поедешь. Лет
через пятнадцать Ильич будет на пенсии стричь кусты на даче, а за мной вот так
будут молодые гаврики таскать причиндалы," - Думал Подлизец, поспевая за шефом.

   А это время в мужской уборной на третьем этаже состоялся обмен мнениями о новом интерне между курящими мужчинами: доцентом Пшикиным, ассистентом Гаговым
и примкнувшим к ним спецординатором Степновым, готовившемся убыть в загранкомандировку.
  - Вот, Стэпнов, нэ захотел ты работать у меня, кем прикажешь тебя заменить?
Как, ну как, а? Пшикин, уступи мнэ свой новый кадр!
  - На чужой каравай рот не разевай, - засмеялся Пшикин. - Мне Мариночку, красотулечку лично шеф презентовал в качестве отступного. А она девка на выданье!
А ты среди своих медсестер, если так приспичило, раскрутись.
   Во-первых Игнат мне ее передал, а во-вторых. давай по-хорошему, сколько ты и чего за нее хочешь?

  - Вы монетку бросьте, - предложил смеющийся Степнов.
  - Он мухлюет!-Сказал Гагов. - Хочешь барана на шашлык?
   Степнов вытащил подаренный Хорхэ эквадорский песо:- Орел или решка?
  - Он кавказский орел! - Кивнул в сторону Гагова Пшикин. - Куда нам дуракам чай пить!
  - Нэт! - Воспротивился Гагов. - Пусть я буду ставить на рэшку!

  Степнов, как футбольный арбитр в обществе капитанов команд,подбросил монетку.
  - Рэшка, - Радостно взвизгнул Гагов, усы его агрессивно встопорщились.
  Он с неприличной поспешностью покинул уборную и рванулся по коридору, чуть не сбив санитарку с переполненным судном.

   А в ординаторской городские ординаторы Оксана и Катя уже рассказали Марине
кто из мужиков женат, кто нет и кто на что способен.


- Дэвки ваши будут наши, радостно напевал Гагов, влетая в ординаторскую.- Наш
профэссор пэредумал,- обратился он к Марине, - Я буду вашим куратором!
- Вас Аслан или Ослан величать? - Невинно спросила Марина.
  Оксана и Катя откровенно расхохотались.
  Гагов, нежно придерживая Марину под локоток, повел ее на второй этаж в свои кровавые владения.
  Увиденное показалось Марине адом, фантасмагорией. Это был страшный мир аппаратов, вращающихся деталей пронизанных трубками с кровью, которая, миновав японский фильтр, закачивалась со всеми своими разбитыми как сердце Гагова эритроцитами обратно в больных. На кушетках лежали жнлтоватые страшные люди с тонкими, как паучьи лапки руками и большими животами,испещренными синеватыми прожилками. Все это охватила Марина одним взглядом и зажмурилась в ужасе,
содрогнулась от отвращения, не таким, а красивым и возвышенным представляла она служение отечественной медицине в качестве врача .
Завидная стезя, прекрасный мир бескорыстных и самоотверженных благородных людей в белых халатах остался в девичьих мечтах.
- Вот бэри историю болезни, это твой первый и пока единственный больной, он поступил вчера в реанимацию, - доносился сквозь шум работающей искусственной почки голос Гагова, которого как мужчину она не воспринимала. "Хачик, какой-то
наглый, мандаринами бы ему торговать на Мальцевском рынке".
- Диагноз хронический гломерулонефрит, мембранозно-пролиферативная форма. Хроническая почечная недостаточность третьей, - бормотал Гагов, пожирая ее глазами. И еще что-то про пролиферацию мембран, сливающиеся "пэтли" при простой форме заболевания и сохранении долек при дольчатой форме. Она его не слушала, читала данные больного: Двадцати шести лет Красницкий Алексей.

   Вспомнилось стихотворение Павла Васильева: " Вот уж к двадцати шести путь мой
движется годам, а мне не с кем отвести душу, милая мадам!"


  Итак Марина с историей болезни под мышкой вышла из десятого корпуса на улицу.
"Десятка" была самым некрасивым, даже омерзительным строением на территории институтского городка, напоминающего городок какого-нибудь престижного Гарвардского университета. Десятый корпус был построен два года назад из банального красного кирпича, тогда как больница имени Петра Великого, где базировался Санитарно-гигиенический институт,возникла еще до революции. Это было выдающее творение архитекторов Клейна и Розенберга, стилизованное под архитектуру
петровских двенадцати коллегий.
  У входа посетителей встречал бронзовый Мечников, сидящий у микроскопа. Вглубь тянулись тенистые зеленые аллеи. В глубине территории был единственный четырехэтажный корпус на третьем этаже которого располагалось реанимационное отделение.В предбаннике реанимации Марина надела зеленые бахилы и марлевую маску на лицо.
  Больной оказался брюнетом с крупной седой прядью.
- Я Марина Викторовна, ваш лечащий врач.
- Гюльчетай, открой личико!






  Тупо ухала, сотрясая древнюю землю Междуречья, иранская артиллерия. Когда капитан Красницкий из группы советских военных специалистов появлялся в зоне ее
досягаемости, он всегда следил, чтобы на нем было чистое белье на случай попадания в госпиталь и на самый распоследний случай прямого попадания снаряда.
Сейчас он колесил на зеленом  "Уазике" по обстреливаемой Басре, выполняя спецзадание. Поездку предусмотрительно не санкционировал генеральный консул.
Разумеется консул дал устное добро, но, если бы военнослужащий попал бы под снаряд, его вдове не пришлось бы получать за него пенсию, ибо он пребывал как бы в самоволке.Он подъехал к зданию, которое арендовала у миллионера домовладельца
советское генконсульство. Все сотрудники давно эвакуировались  в  Северную Румейлу, поселок нефтяников в ста километрах от Басры, изнывая там от безделья, так как никто к ним не обращался. Надо было вывезти из помещения бывшего консульства массивный сейф, произведенный в викторианской Великобритании,
украшенный выгравированными на дверцах изображениями геральдических львов.

  Машина мчалась по пустынным улицам с множественными разрушениями от обстрелов,
таким представлялся Сталинград в 1942 году. На каждом перекрестке бросались в глаза мешки с песком, прикрывавшие окна первых этажей, оставляя бойницы для стрельбы из стрелкового оружия на случай прорыва в город иранской пехоты, отмороженных подростков с автоматами Калашникова и зеленой повязкой шахида на лбу. Это был как бы прямой пропуск в рай в случае гибели в бою с врагом.

  Два генконсульства располагались напротив друг друга через улицу. Индийское было совершенно цело, над ним бодро развевался национальный флаг.
  В советское попали несколько снарядов. Один из них угодил во фронтон этого двухэтажного особнячка в самое основание флагштока.Поэтому флагшток был надломлен у самого основания и флаг с серпом и молотом свисал со склоненного древка к самой
земле.
 Сторож, мрачноватый араб с морщинистым лицом, отрыл массивную дверь. Они шли,
хрустя осколками стекол под ногами, по залам, где в витринах стояли подаренные советскими кораблями модели судов, красивые ветвистые кораллы. перламутровые раковины, портреты Че и Фиделя, которые преподнесли моряки с острова свободы.
Все это добро было в панике брошено, эвакуация состоялась под артобстрелом,
напоминая паническое бегство из Москвы в 1941 году. Сторожу пришлось сунуть пять динаров, он позвал коллегу из индийского дипредставительства. Втроем еле-еле выволокли сейф и погрузили в машину.



   Вспоминая жуткий позавчерашний день, капитан зябко ёжился, несмотря на жару.
Вроде бы поднималась температура с ознобами и проливными потами. Утром он помочился кровью, но не обратил особого внимания, надо было ехать за ценным сейфом.
   Позавчера он подсел в вахтовый автобус в котором ехала на смену на нефтяную вышку группа буровиков. Вдоль болота с редкими плетеными хижинами болотных арабов, похожих на небольшие ангары, по дамбе была проложена грунтовая дорога.
Трое иранских диверсантов подплыли на своей финикийской лодке и устроили в самом узком месте засаду. Внезапный автоматный огонь прошивал автобус насквозь, все попадали на пол, в том числе и сопровождавший машину пожилой иракский ополченец, явно призванный из глубокого запаса.Он бросил автомат и упал на дно автобуса,
закрывая голову руками.
Один из рабочих был убит наповал, несколько были ранены и громко кричали от боли и страха.
   Красницкий, ехавший в гости к приятелю, старшему инженеру, тоже пострадал: пуля разбила дорогущую бутылку виски, стоившую целых пятнадцать динаров.
   Он яростно вырвал у лежащего охранника автомат, разбил заднее стекло и стал яростно отстреливаться, сразу поразив одного из нападавших. Двое других подхватили его под руки и потащили с дамбы вниз в лодку, на которой быстро скрылись в темноте. Капитан зашел по пояс в воду, стреляя вслед.
   Когда он опомнился, автобус давно уехал.Назад в Румейлу, коло десяти километров капитан шел пешком. Брюки промокли, дул резкий ветер.В полелок явился утром. Раненым ставили капельницы в медпункте, вводили противошоковые растворы. Готовили к отправке в полевой госпиталь.

  Тело убитого наповал отправили в морг Басры, предварительно вызвав иракскую полицию. Нужно было это тело оттуда забирать для дальней эвакуации в Союз.
  Вместе со старшим врачом они выхлопотали у генерального директора нефтяного контракта автобус с водителем и отправились  снова в Басру. Надо было раздобыть временный гроб для эвакуации  в Багдад, где посольство обещало выделить цинковый гроб для перевозки тела на родину.

  Итак, автобус быстро несся по простреливаемой набережной реки Шатт-эль-Араб,
образовавшейся из слившихся в одну могучих Тигра и Ефрата. В бухте было несколько полузатопленных судов, нос одного из них почти вертикально смотрел в небо.
  Остановились у глинобитного строения гробовой мастерской. Свободных изделий не оказалось, так как  вчера снаряд угодил в рейсовый автобус.Красницкому бросились в глаза родные зарядные ящики с советской маркировкой, дерево здесь было в дефиците. Мастер посоветовал обратиться в армянскую церковь. Там тоже гроба не оказалось. Посетили англиканскую церковь. Оставался неохваченным католический костел, располагавшийся посреди полностью разрушенного квартала.
Видимо. дева Мария покровительствовала этому храму. ибо в него чудесным образом не попал ни один снаряд.Двор в виде каре окружал пальмовый оазис с бронзовой фигуркой девы Марии и фонтанчиком. Вода стекала в огромную натуральную перламутровую морскую раковину. Падре в круглых старомодных очках пятидесятых годов  говорил по-польски. Он показал гроб из красного дерева с золочеными ручками за тысячу динаров. Несолоно хлебавши экспедиция повернула обратно.
Проехали одноэтажный  глинобитный  Умм-Каср, старую Басру времен тысячи и одной ночи.


   Было решено собрать третью экспедицию в морг Басры. Неясно было какое министерство нефтяное или газовое заплатит за гроб, поэтому плотник сколотил высокий ящик из толстенных досок, оставшихся от присланного из СССР нефтедобывающего оборудования. Это издели погрузили в грузовик. Опять поехали Красницкий, врач и шофер. По пути капитан рассказал доктору про кровавую мочу, что очень врача обеспокоило. Он произнес термин "мясные помои"

 и предположил острый
гломерулонефрит.



       У здания морга центральной больницы города Басра толпилась черная масса женщин в абаях, рвавших на себе волосы, оплакивая погибших в ходе вчерашнего арт-
обстрела родственников.
       Подкатил грузовик, из кузова выгружен чудовищного размера прямоугольный ящик из необычно толстых досок.С торца соседнего здания на происходящее взирало
огромное изображение похожего на Сталина Саддама Хусейна в каске.Военные. опасаясь прослушки. в помещениях называли его Семен Харитонович.
       Женщины, еще сильнее завывая, стали с любопытством окружать нестандартный этот ящик. В воздухе повис вопрос: какая-такая невиданная религиозная конфессия
так обращалась со своими покойниками?
       Врач получил протокол вскрытия, после чего ему было предложено забрать тело. Сторож открыл дверь. Картина была страшная: месиво тел извлеченных из-под развалин с соответствующим ароматом.Шоферу стало плохо. Тогда обнаженное тело взяли за руки и ноги Красницкий с доктором, раскачали и перекинули через высокий борт ящика.Арабки с негодованием отворачивались.Эти люди непонятно какого рода-племени с грохотом швырнули тело, погрузили ящик в кузов и стартовали на скорости в направлении выезда из города.
  - Сафари советик! - Объяснил сторож морга женщинам.


  Красницкого положили в полевой арабский госпиталь.В то время как он там лежал по лагерю распространились слухи, что его супругу видели выходящей утром из вагончика где жил его лучший друг майор Кузин.
  На прямой вопрос дала ответ: он не ценил ее в достаточной мере как женщину и человека, а Кузин оценил и даже хотел развестись с женой, оставшейся в Союзе.
Но та встретила его в аэропорту и заявила, что ждет ребенка, что заставило благородного майора сохранить семью.
   По прибытии в Ирак инструктаж с женами проводил советник посольства товарищ
Миломонов: : "Женщины в советской колонии дефицит, разрешено в воюющей стране находиться только медикам и переводчикам.На вас будут устремлены сотни похотливых мужских глаз.Вам будут говорить, что вы самая лучшая, необыкновенно красивая.
Не верьте этому, не нарушайте правила поведения советских людей за рубежом.
В городе не носите короткие юбки, оскорбляя чувства мусульманского населения."
   В обязанности этого советника входило также отслеживание того сколько совзагранработники отправляют на долларовый счет в Союз и какую сумму оставляют себе на пропитание. Рекомендовалось слишком бережливых прижимать, чтобы не продавали на рынке вещи за динары, увеличивая свое благосостояние.

   Сейчас , понимая, что умирает, он искренне влюбился в эти идеальные маринины  коленки. Утром дежурная сестра доложила Марине, что Красницкий изгнал из палаты жену и пригрозил ей разводом.
   Разговоры  Марины и капитана подслушала милая и тихая всегда приветливо улыбающаюся Марине старушка-инфарктница, причем хрычовка эта поделилась своими наблюдениями с медсестрами.
   Был февраль. по городу шла вторая волна эпидемии гриппа.Марину вызвал к себе профессор. Он долго смотрел на ее выдающийся бюст. Потом обратился к Полине Абрамовне, секретарю парторганизации: - Слухи разные, понимаете-ли ходят,
не хочет ли доктор нам все прояснить?
   Марина вплотную приблизилась к Шматко и шепнула, что Полине Абрамовне место на
ее исторической родине, а с профессором она готова переговорить без свидетелей.
   - Правильно,- обрадовался Шматко, который мечтал пригласить Марину к себе на дачу, где работал с аспиранткою над диссертацией, но интерны диссертаций не писали.- Оставьте нас, Полина Абрамовна,она ведь не член партии, я сам с ней переговорю.
   - Есть два варианта вашего устранения из клиники, пока ситуация сама-собой не разрешится: работа на овощебазе или в качестве участкового терапевта на месяц по случаю мобилизации на эпидемию гриппа.
   - Есть еще вариант. Вы дадите мне неделю отгулов за лишние ночные дежурства.
   - Конгениально! Согласен. Исчезни с глаз моих!
   - Полагаете, что больной Красницкий уже умрет?
  Шматко слегка покраснел:
   
   - Цинизм, понимаете-ли. Вы еще слишком неопытны и молоды, чтобы такое себе позволять!
   Марина пошла к непосредственному начальнику Гагову.- Меня Шматко отпустил
на неделю. Возьмите моего больного из реанимации на искусственную почку.
   - Ты что, Маринка! Там креатинин и мочевина вообще туши свет! Запрэдэльно все,
только ценные японские фильтры пэрэводить, звонили из обкома, поступает номэнклатурный больной.

  - А так? - Марина слегка погладила по плечу, многозначительно посмотрев в налившиеся кровью готовые выскочить из орбит глаза.
  - Лады! - Закричал ей в спину перевозбужденный кавказец, но она не обернулась.            

   
  - Куколка твоя тебя кинула!- Подзадоривал Подлизец Гагова в курилке.
  - Какая-то нежить, понимаешь, полутруп девку уводит из стойла! - Горячился Гагов.- Я тоже готов развэстись, может быть!
  - Остынь, Аслан, даже если ты десять раз разведешься, она за тебя не пойдет.
Нет в тебе романтики, сразу за жабры и в койку...


  Когда Марина вернулась, ей сообщили, что Красницкий умер.
   Старшая сестра принесла золотое  кольцо с колумбийским изумрудом и стихи.
- Это он велел вам передать!

 Марина прочла:

   "Персияне рвались к Басре. Как копейка белый свет.
    На позиции в Умм-Касре мы держали свой ответ.
    Нас эпоха не состарит. Молодыми гибнем мы.
    Всех по полочкам расставит геометрия войны."


    1976. Басра. Ирак.






































м