Шварцен тод

   Вдоль гнусных бетонных заборов окраинной промзоны в пять утра шел девяностолетний человек. Дед шел уже несколько часов. Дело было в феврале 2000 года. Мороз был градусов двадцать, ветер хлестал в лицо снежной пылью.

   В полночь его привезла в больницу неотложка.Стандартный транспортный диагноз
"нестабильная стенокардия". В приемном покое сделали ЭКГ, сказали, что все в порядке и выставили его на улицу.
   В кармане он судорожно сжимал последнюю десятку. Сердце щемило и трепетало,
синели цианозные губы. Ветеран шел по проспекту мимо сияющих витрин с ненавистными вывесками на языке  новых оккупантов. Мимо проносились иномарки с новорусским жирными харями с золотыми  цепями на толстых выях. Их хотелось выволочь из машин и расстрелять тут же по-партизански, без суда и следствия.


    Он был когда-то марафонцем. Участвовал в забегах Пушкин-Ленинград. Сейчас он пытался дойти до Пулкова, где жил в городке при обсерватории.
    Иногда возле него тормозил "Жигуль" или "Москвич", десятка ночных рвачей не утраивала, и ветеран шел дальше.Он стремился к Пулковским высотам, с которых был виден беспомощно распростертый город.


    В 1941 ему в лицо мела не снежная, а свинцовая вьюга. Батальон морской пехоты в черных бушлатах поднимался в очередную контратаку.
    Сейчас он энергично налегал впалой простреленной грудью на пургу, как будто
снова гнал гитлеровцев от Ленинграда.С каждым шагом прибавлялись силы, хотя на днях при оформлении второй группы инвалидности ему был поставлен диагноз особенно его возмутивший: "Старческая дряхлость!"

   Не без удовольствия он читал на заборах надписи: "Наши за Невзорова!"
"Ленинград был, есть и будет!" Какая-то предательская гнида после "будет" приписала "Есть"...

   Утром ветеран обнаружил в своем почтовом ящике листовку. Она была подписана
"Внутренний Предиктор России". В ней убедительно разоблачался господин Ульянов
из Бланков-выкрестов по матери и калмык по отцу.

   "Пархатые!"- Пробормотал он с ненавистью себе под нос, вспомнив семитские мордочки врачей приемного покоя, выставившие его ночью на верную смерть от мороза.Его больше не мучали главные русские вопросы смутных времен: "Кто виноват и что делать?" В листовке Предиктора все было предельно ясно. Семиты и космополиты. Он вспомнил, что не взял с собой трофейной трости с золоченым набалдашником. Болело простреленное колено.По пояс увязая в снегу, он добрался до деревца на обочине, выломав толстую ветку. Дальше он пошел бодрее, опираясь на нее. Вновь защемило серде, он положил под язык очередную таблетку нитроглицерина.Когда он достиг долгожданного дома в упаковке из сорока таблеток оставалось всего три.

   Вспомнил Таллинский переход, службу в Кронштадте, запись в морскую пехоту.
Бесплодные атаки его роты, которая откатывалась со склона, оставляя на снегу десятки товарищей в черных бушлатах.
  Старик наслаждался теплом квартиры. Мурлыкал жирный кастрированный кот по кличке "Геринг".
  Он сел в кресло, прикрыв глаза. Два фронта входили в Берлин волнами.На перекрестке снова встретил регулировщицу движения Машу, которая стала его женой.
   Эшелон, шедший в Ленинград, развернули на Маньчжурию.
   В семидесятых после событий на Даманском он решил сдать китайские награды в горком.Секретарь ему сказал:  "Оставьте, времена переменятся". Потом рассказал анекдот, что по радио объявили, что всем евреям надо вешаться. Один позвонил:
"А вегевку бгать с собой или выдадут казенную?"


    Утром старый морпех вызвал участкового врача, приготовив толстенную килограммовую карточку с приклееной красной звездой из цветной бумаги,
выданной внуком. Это означало высшую касту "Инвалид  ВОВ."
Вот и опять сидит перед ним эта гладкомордая сволочь при галстуке в дымчатых очках, демонстративно поглядывая на огромные швейцарские часы, стоящие больше, чем его пенсия за год.
    Мерцает очками, загадочно молчит, строчит с ненавистью кучу бесплатных рецептов. Лекарства ветерану не нужны, он давно решил ничего не принимать, но это дефицит, который обменивает у соседей на продукты его преданная жена Маша.
Еще подчеркивает, гад, что нитронг стоит девять рублей! Как будто страна, которую он отстоял в бою, может для него чего-то пожалеть!
  "Интересно", думает инвалид, "сколько надо заплатить этому торопливому субъекту, чтобы лечил нормально и вылечил его от все ста болезней, упомянутых в  карточке, разрастающейся как раковая опухоль?"

  В порыве отчаяния он предложил доктору бутыль самогона, который лечит лучше любого корвалола.
 " Спасибо, Андреич, как я пойду по пятнадцати вызовам с этой бутылью? "

  Проводив участкового, он отправился в магазин, купил на съэкономленную ночью десятку хлеба и молока.
  Мела поземка. Он поднял каракулевый воротник драпового пальто, купленного при жизни вождя.  Опустил уши у шапки-ушанки с облупленным кожаным верхом, которую внук называл "Лупина".
  "Эх, Сталина на них нет, тот бы живо навел в стране уставной порядок!"

  Застив белый свет, нарастала загрудинная боль. Он прислонился к фонарному столбу.

  Тогда они поднялись в полный рост, впереди бежал старшина.Снарядом ему снесло череп, но сосуды шеи видимо затромбировались, и он по инерции продолжал бежать,как
петух с отрубленной головой из его деревенского детства.Безголовый дотянул до немецких окопов, куда и рухнул, вызвав страшную панику."Шварцен Тод!"
   Черная безголовая смерть...Бушлат без головы! Стрельба моментально прекратилась. Что толку стрелять по безголовому?!
   Андреич орудовал автоматом как дубиной, ибо боезапас давно кончился.
А потом, как мясник, много раз бил ножом молодого восемнадцатилетнего новобранца, который подставлял под удары кисти рук, терявших пальцы, и дико визжал: "Муттер,
муттер!"

   Вечером Маша пригласила священника и Андреич исповедовался перед смертью в этом самом страшном своем грехе. Мальчишка тогда все не умирал, умоляюще глядя в глаза озверевшему морпеху.
   Отец Васисуалий молча вышел.


    2000.