Часть четвертая. Голгофа

                Пятница. Пятый час Искупленья...

Опрокинулся свод
чашей перекаленной эмали.
Зной одрябл,
и прогоркл…
Замесив горизонт в желатин,
виснет солнца отёк,
перетянутый марева марлей.
Мир застыл в столбняке,
заскорузл,
и предсмертно затих…

А ему, на кресте,
в мираже пересохшего бреда,
все мерещился сад,
истонченные пальцы олив,
пепел листьев…
Он брел,
увязая в невиданных прежде,
кособоких сугробах,
занесших бездомье земли.
               
Выл в лощине Матфей..
Обезумев и обезголосев,               
клял Творца, что смотрел               
на Голгофу, не пряча лица.               
Ногти впалую грудь               
раздирали, кровавя в полоски,
а пророк на кресте,
все не мог додышать до конца…

Но уже высота,
передернувшись сеткой конвульсий,
заклубилась, осев _
залохматясь грохочущей тьмой,
молний рванные швы,
затянув гальванический узел,
захлестнули петлей
белизну Ершалаимских домов!..

Зубчатой бахромой почерни
стерт был Ершалаим начисто… *
 (   Примечание ):
«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…»                М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Край черной, клубящейся грозы, наползающий на Ершалаим, смыкается с обуглившимся краем листка рукописи Мастера, который держит в руках Маргарита…
Смыкаются «вчера» и «сегодня».

*Последней фразой на угольной кромке этого листка тоже будет:
«Зубчатой бахромой почерни
стерт был Ершалаим начисто…»
             
               
      «На изуродованном лице Крысобоя не выражалось ни жалости, ни               
       сострадания, и, казалось, что великан-кентурион способен ходить
       так день и ночь, и еще день, - словом, столько, сколько будет нужно.»
М.Булгаков  / «Мастер и Маргарита» /



                НАРЯД НА ГОЛГОФУ («Литературный Азербайджан» 91г)   

… Бичами протуберанцев,
                мир выхлестан до кости.
Недвижимо встала стража.

                (Туда- и- сюда – один.)
               
Светило горит на бляхах
                вскипающим серебром.
Ты принял присяги клятву.

                (Три шага, и – поворот…)

Впечаталась в грунт полого,
                разлаписта, тень крестов.
Вышагиваешь – колоссом –
                бездумный, солдатский долг…


И, если велит порядок,
                безвинных приговорить,
ты будешь нести наряд свой,
                спиной ощущая Рим.


Ни злобы, ни состраданья,
                ни благости, ни греха,
мгновеньем, не испытаешь,
                уверовавши в приказ.


Не тот, кем дела вершимы,
                не тот, кто обыкновенн,
вышагиваешь –
              машиной! –
                не вождь, и не человек.


Ты – только опора власти.
                Не сволочь и не садист.
В неведеньи зла и блага…
                (Туда- и- сюда – один.)


Туда - и - сюда   – дорожку
                протаптываешь за часы,
трамбуя хрустящей крошью
                подобие полосы…


Империи ссыпет Хронос
                в зыбучую пыль часов,
а ты все на той дороге,
                трамбуешь пятой песок.


  Под маревом раскаленным,
                Историю наследив,
  идешь  _  неодушевленным.
                ( Туда - и - сюда – один.)


Вышагиваешь –
             не-виновен! –
                карательный свой парад:
Три шага, и – остановка.
                Три шага, и – поворот…


               

               
 «… но один человек там все-таки был… Теперь, сидя на камне , этот 
    чернобородый, с   гноящимися от солнца и бессонницы глазами,               
    человек тосковал ».
                М.Булгаков  / «Мастер и Маргарита» /

                МАТФЕЙ

Минуты меры собачьей веры
на Бога – в чудо мгновенной смерти.
А солнце в сини заиндевело,
застыло солнце на том же месте…

Минуты меры неразуменья
Его избранья Господней местью: -
«Бегут минуты, и нету смерти!
Господь, зачем Ты их ход замедлил?»

...Бросали кости. Хитона мерку,
легионеры, давясь от смеха,
мечом делили: - «Оставил смертник.
«Царь Иудейский!», Спаситель мира!» *

Ах, если б можно, от муки смертной,
Его б избавить своей заменой!...
От неуменья полунемея,
                просить у Бога Его знаменья!..

… В лицо дохнуло. Потом – заметней.
Валился запад, свинцом замешан, -
полз катаклизма, в клочкастом мехе,
бугристый сумрак, и бухал медью!..

Над местом казни смеркалось. Смерклось.
Во тьме над миром прошли кометы, -
то гроздий  гнева над местом смерти
гроза сверзала с небес каменья.


Тьма рокотала, накрыв предместье,
и солнце скрылось во мгле затменья, -
клубился сумрак Его знаменья,
но мир знамения не заметил.

«Славь игемона!..» - Смертельной меткой
копье меж рёбер ударит метко,
и скажут: «Мертв Он..»,
                чтоб непомерно
груз тела обвис в безлюдье мира.

Омоет руки свои наместник.
Он ничего уже не изменит.
И пусть воздаст запоздалой местью, -
Из лап креста не сорвется смертник.


*(примечание): Согласно Евангелию, во время казни Христа на Голгофе, римские
легионеры делили мечом  Его хитон и издевались над Ним: «Царь Иудейский!
Спаситель мира!.. Ну что же, если сможешь,  -  сойди с креста!..».

Но один из них, во время начавшейся бури, содрогания земли, накатившей тьмы, комет,
прорезавших мрак,  -  услышал глас  Творца из бури: «То есть Сын Мой Единственный!»,
и  - уверовал.
                *************************


…Под ветра гул, и кровель скрежет,
стянув в воронку небеса,
мир  -  в перекосьи  застарелом  -               
ломала  - через крест  -  гроза! *    
               
Завеса  Храмовая с треском
рвалась, как с раны рвется бинт…**
_И содрогался  Храм от крена _
 его фундамент был  разбит!***

И, в зыбкой тягости прозренья,
вдруг цепенел легионер,  -
тугой накат вселенской речи,
поймав в души дрожащий нерв…

Когда  - через три дня  - воскреснув,
очнулся мир от столбняка,               
он перестал быть тем, чем прежде,
поймут народы и века.

*Гроза ломает основы мировоззрения языческого мира через балку креста.
** Во время казни, храмовая завеса разорвалась надвое.
*** Фундамент Второго Храма, во время грозы, раскололся.

Предзнаменования сбудутся через тридцать лет. Все, предсказанное Им и пророками
(«Плач Иеремии»)  - осуществится. Римские легионы осадят  Иерусалим, возьмут его,
разрушат Храм, и народ иудейский  будет обречен  на Изгнание и Рассеяние, продлив-
-шееся две тысячи лет…




(СКОЛ)

«Славь игемона!»
                - И – ге – мон …
Было такое.
           Грунт был мерзл.
Где они?
                Без вести.
                Без имен…
«Славь игемона!»
                - Мертв,
                мертв,
                мертв…



                Афраний : Казнённые погребены
                Всё выполнено, прокуратор.
                Нет, не в канаве у стены, -
                в пободии могилы братской!




                (Пилат  - Афраний)


            Пилат:

-Напиток предлагали?

            Афраний:

- Да, конечно. Он отказался.

            Пилат:

- Кто именно? Кто именно, из трех?

            Афраний:

- Простите, игемон, недосказал я.
Тот, кто в последний миг приговорен,
был крест занять разбойника Вар-раввы.       
Га-Ноцри Иешуа.
                Крест едва
веревками поднять успела стража,
он начал проборматывать слова,
какие-то… А после впал в забвенье.
Лишь иногда приоткрывал глаза,
как будто б в спазматичные мгновенья,
кому-то, что-то, силился сказать…
Он вел себя, поверьте мне, так странно.
Я видел многих, кто прогневал Рим.
Он улыбался рта  опухшей раной,
и, кажется, еще благодарил…

          Пилат:

- Кого?

          Афраний:

- Не представляю, право. Извините.
Должно быть бредил в смертном мираже.
Я разобрал: - «Не надо, не вините,
вы никого за отнятую жизнь!..»



            Пилат:

- А этот? _
             глянул на Афрания  _
Ну этот!  _
             с нотой раздражения  _
что деньги получил от Храма.
_ Его зарезать угрожали?

Иуда… Да.
          - В проклятом городе
вошло писать доносы в моду!
Он, верно, старец в корке корысти?


               Афраний:

-Нет, игемон.  Иуда молод.

               Пилат

- Он молод?   И имеет слабости?

               Афраний:

- Одну лишь , -  склонен он к стяжательству.

                Пилат:

-Ну да не в этом дело.
                Главное _
его зарезать угрожали!

Я даже слышал будто б  вроде бы,
кошель с полученною суммой,
первосвященнику подбросили.
Подбросят…  Бродят пересуды…

Какие слухи в этом городе
всех будоражат и смущают!
_ Кошель объемистый и кожаный,
причем, с нетронутой печатью.

Да, говорят, еще с запискою,
с невероятно дерзким текстом, -
мол, возвращаем за убитого,
вам эти проклятые деньги!

Скандал!..скандал! 
                - Какая паника,
охватит ведомство Каифы!
Но, впрочем, мне, Афраний, кажется,
ответ их будет чуть наивен:

-  «Какие деньги?
                - Не выплачивал
Храм никому ни малой драхмы!..»
Прекрасно!
          А, по сути,  главное,
что нет претензий к римской власти.

И будут деньги эти в целости.
Нет объяснения такому!
- Да, кстати, вы, Афраний, ценитесь
мной крайне в службе поисковой.

Да, повторяю, очень ценитесь
вы, как знаток условий местных.
- О службе вашей будет Цезарю
доложено всенепременно!

Возьмите перстень, в знак симпатии,
и уважения к заслугам.
А этот?.. Ну?..   
             - Опять из памяти
то имя выпадает глухо…

Ах да,  Иуда… От мигрени вот,
их имена не лезут в голову…
Вы представляете  -  зарезали!  -
Уж вы, Афраний,  позабодтесь,

порядок в варварской окраине,
поддерживать во славу Рима.
Вас жду по окончаньи праздника,
с докладом.   Не люблю сюрпризов.

Чуть не забыл! Я стал рассеянным.
Всему виной  -  гемикрания.
Кошель примите.
              С донесением
я жду вас здесь в любое время.



              Афраний:

- Вы, без сомнения, как прежде,
в догадках правы, прокуратор.

_ Так, все- таки, его зарежут?


               Пилат:

- Ступайте, славный мой Афраний.
Желаю доброго пути.
Уже заканчивается праздник.
Иуду  -   надобно спасти.






              («Лит.Азерб.»90)


Человекобога распяли убого.
Вогнали чуть позже копье ему в бок.
- Кому ни вручи полномочия Бога,
не примет креста, так как насквозь убог..

Не в том Его сила – восторги умерьте! –
Что брел по дорогам, творя чудеса..
- Умея отряхивать мертвых от смерти,
сумел заглянуть ей с Распятья в глаза.

«Что делаешь – делай…» . Предательским потом
монеты в трагической вспрели горсти…*
- Кто, слыша их скрежет, не будучи Богом,
интимно такое мог произнести?

В толпе клокотала и пошлость, и похоть,
Голгофа тянулась на цыпочках вверх!
- Скажите, могли бы вы, будучи Богом,
отмучиться, как рядовой человек?



*(монеты в трагической вспрели горсти…)

                «Что делаешь – делай скорее» - Фраза Иисуса, обращенная к Иуде
                за столом Тайной Вечери...
                Существует несколько версий предательства Иуды.

                Корыстолюбие – самая неубедительная из них.

Эту тему развивают  и Леонид  Андреев в своей вещи  «Иуда  Искариот», и Борхес _
«Три версии предательства Иуды».


Но наиболее полно она отражена в работе  Александра Меня  «Сын  Человеческий».

    





                Пилат – И все люди добры?
                Иешуа – Да, игемон.
                М.Булгаков  / «Мастер и Маргарита» /




«Люди – добры…» - Юродивый
                дернул запястьем пробитым,
 словно сметая в сторону
схемы риторик стоиков.


Фразы наоборотные – 
зла и добра пародии.
 Метят летальной пробую    
 Истину две дыры…
 Только один юродивый
 в лапы распятья брошенный,
 дернув запястья крошевом,
 с предгрозовой Горы,
 предан людской породою,
 спекшихся губ коростою,
 произнесет короткое:
 «Братья мои – добры!..»







                (СКОЛ)

                Нетрудно отрыть увлажнившийся грунт,
                но на плечи тело взгорбя,
                я,может быть,сам себе попросту вру,
                поскольку я жив _  за Тебя.






      (СКОЛ)

Магдалина, Магдалина,
не нашедшая Христа,
ночью, как колодец длинной,
в воду бросилась с моста…

А другая, сжав руками,
замусоленный билет,
первой в Бога бросит камень,
первой им завалит склеп.