Влюблён кузен, да несговорчива кузина. Прованс

     (предыдущий фрагмент "Очищенный от всяких обвинений в совращении".
       Роман «Миледи и все...». http://www.stihi.ru/2016/06/06/6180)

...Жан молод. Кондотьером стал недавно,
а личностью – чуть раньше. Вождь солдат.
Что личность в ратном деле не бездарна,
наёмники охотно подтвердят...

...Жан разный. То радушный, то угрюмый.
В любви он нежен, но суров в бою.
Да вот и    жизнь    отчасти – чёрный юмор.
Кружись и прыгай, словно на балу!

Резону нет держать в мешках по шилу.
По жизни Жан и весел, и пригож.
Подстроившись к любому дебоширу,
харизмою сведёт на нет дебош.

В гостях же у кузины – не до жиру!
У Жана настроение паршиво.
Меж этикой и «пылом в невтерпёж»
идёт единой Совести делёж...

...У девы – платья тонкого пошива,
для гостя декольте на платьях сплошь!
Мужской дух Жана чувствовал: пожива!
Отказы девы, безусловно, ложь!

Невинностью МонИк так дорожила,
что тело не сдалось. Но ведь могло ж!
Жан на правах кузена-старожила
опасно, тем не менее, к ней вхож...

...Прованс был из числа таких провинций,
где с блудом честь девиц вела войну.
Кузина по гордыне вроде львицы,
чей лев не искупил свою вину.

Росло сопротивление девицы.
Жан – к ней, она в ответ – ни «бе», ни «му».
Никак ей не дано определиться,
как быть по отношению к нему.

Чтоб лишь продлиться или удлиниться,
флирт не поднялся выше единицы.
МонИк дразнила Жана: «Я кивну,
когда устану жить лишь по уму».

Жан из числа поклонников не выбыл,
поскольку не питал дурных затей.
У юноши какой быть может выбор,
когда у чувства бешеный задел!

Душа в любви своих слёз не забыла.
Жан искренне любил, а из-за пыла
шальной натуры так попал впросак,
что сжился с сединою в волосах.

А песне суждено родиться было,
поскольку сам влюблённый – не простак
и был упрям, по    страсти     особливо.
В пути к любовной цели – к чёрту страх!..
                *            *            *
...Скала с изящной аркой    приглянулась Ветру:
искал пути вторжения    с лица и тыла.
Не царственной, но яркой    красотою светлой
она воображение    его будила:

– С тобою самым слаженным    поём дуэтом.
   Тебе я посвящаю    песни всей вселенной
   и будущее скажет нам:    породу светом
   и пылом воплощаем,    чтоб была нетленной…

Величие Скалы, ой,    как несносно стало
для Ветра шаловливого.    Взять арку пылом!
Ухваткою шкодливой    он почти все скалы
в себя влюбил: лавировал,    летал кумиром.

Слабея год от года,    Ветер неустанно
бодался со Скалой, ник    и лобзал подошвы.
И даже обихода    неприступной дамы
не мог он как поклонник   не воспеть истошно.

Где гордая порода  –   красоты основа,
посмел бы кто взобраться    на неё! Всё тщетно!
Скала прекрасна издавна  –   и враг густого
Тумана, как и братца  –    непоседы Ветра.

Усталый Ветер истово    Скалу целует.
Она ему поддаться    не спешит игриво:
– Ты лес до голых веток, как дурной цирюльник,
   обрил,  а лес до встречи    жил, гордился гривой.

   К чему тебе дар речи    предо мною сонной!
   Зачем тебе краса моя?    Полёт и скачка
   нужны тебе далече    от меня – пой сольно!
   Холодная я самая:    от Ветра – спячка.

   Тебе я не доверю    даже мха под аркой!
   Морскую ты Таверну    облюбуй – из глины.
   Будь с нею откровенным,    ей носи подарки.
   Ну, а во мне кровь – термин    не для пилигрима.

Ответил остро Ветер:    – Я в любви   рад бою,
   но вовсе не зловреден    и прощу отказы.
   Во всём я беззаветен    лишь с одной тобою.
    Казни меня за это    и умру от казни…

То ветреник, то скромник    в арии с надсадой,
дождинками увитый,    увлечён полётом.
Поёт одно поклонник:    «Будь моей усладой»! –
и с горечью он видит:    уговор бесплоден.

Она пред ним маячит    гордою весталкой.
Окрестный мир огромен,    но присох к ней Ветер.
Навеки очарован от и до   весь аркой:
влюблённость, словно мальчик,    на беду отведал.
              *            *            *
…Спонтанно эта песня родилась,
гвардеец удалой пел вдохновенно.
На небе звёзды – что-то вроде глаз
сочувствующей юноше Вселенной.

И горестные тени на луне,
и скорбь ушедших туч – в такт песне зримей.
У путника печалью на уме –
любовь неразделённая к кузине.

Вышагивать он мог бы пару лье,
но город – лишь укол на Божьем шаре…
…Дозорные всплакнули в патруле,
что крался следом, пенью не мешая.

В ночь юноша настолько грустно пел,
что даже для собачьей дикой своры
неслыханно был жалостлив напев,
и уличные псы завыли хором.

Влюблённый Жан, в ударе от Мони'к,
исторг едва ли песню. Стон сердечный!
Он даже не запнулся ни на миг,
своим горд а капелла в лае встречном…

…Печаль определить бы на изгон!
О мире говорил, увы, не вечном,
заживший шрам, сроднившийся с виском…
Будь шевалье на компромиссы скор,

он в полночь  не взглянул  на мир  вдруг косо б:
«…Отзывчивость провинции – не вздор.
Потратить там все силы – верный способ!
Повсюду искушенья – как из нор!

А я и рад. Такая вот я особь.
Как только жизнь меня куда забросит,
чтоб брать меня страстями на измор,
со мной любая вдовушка    добром    спит.

Когда бы так и   город  был весь мой!
Увы! Меня Мони'к до срока гробит.
В мечтах я утонул давно весной,
реальность – не блеснула новизной.

Меня от неудач с Мони'к коробит!
Я ночи ждал с азартом, но… иной.
Провал в любви пойдёт мне в горький опыт.
Для нас, вояк, помеченных войной,

по славе – встреча, и по рожам – провод.
Мне норов спать не   даст  ревнивый мой», –
к депрессии своей нашёл Жан повод
и брёл, сам не обласкан и не понят,
но чувственной подхваченный волной.
Шёл, словно из отчаяния в омут
задумал погрузиться с головой.
В душе скребутся ль кошки,    волки    ль воют,
но Жан и    внешне    с виду сам не свой.

Амур не проявил к нему раденья.
Неразделённость чувств страшней раненья.
Идущий предпочёл бы путь длинней,
но утром, а сейчас – ночь всё темней.

Он,  даже не боясь терять равненье,
зажмуривался часто на мгновенье:
свет факелов претил игрой теней,
пугающей эффектом обновленья…

…Владенье  мёртвых  крыс и крыс живых –
грязь хлюпала у Жана под ногами
и в  мысли  проникала: «Не жених»!
Жан  носом  хлюпал, сам изнемогая

от крайней неустроенности в них.
И лишь луна светилась, не моргая,
по уличной пройдясь коросте вмиг,
тьму уличную бликами «марая».

Жан истинно обидчив и ревнив:
«Уж лучше стать мифическим сатиром!
Среди любвеобильных в поле нимф
и всяких там наяд речных ретивым
любовником скакать я не ленив!
Средь них легко быть инициативным.

Да, дочери природы не соврут.
Никто не скажет там, что я не крут»…
Не чувствуя ни трепета, ни дрожи,
на шляпе Жан нёс розы: из-под ноши
взор грустен был, поскольку Жан не плут…
…Прогнать в ночи разбойников – не труд,
поскольку шпага – лучше нет партнёрши!
А вот в делах взаимности – берут
его за шкирку ручками подросшей,
но очень целомудренной Моник,
к нему не ставшей ближе  ни на миг.
Не потому, что Жан не вышел рожей…

По настроенью с уличною тьмой
сравнявшись, в мыслях тоже спотыкаясь,
брёл шевалье к полуночи домой.
Перебирая эпизоды, каясь,

он память ворошил, казнясь виной:
– Надеясь на запас задора, пыла,
  события напрасно    торопил     я.
  Безумство ситуации? В иной
  я так не поступал бы! И ценой
  падения не спасся, как рапира,
  от ломки. В пик чумы искал я пира?
  В душе моей родился пёс цепной?
  Нёс семя, но далёк от посевной.

  Истаяв от любовных унижений,
  я собственную   честь  весь день глодал!
  Не жди в ответ любви иль утешений,
  коль дама недоступна и горда…

          (продолжение в http://www.stihi.ru/2018/07/28/4968)