Динка

 
      Собака Динка появилась в нашей семье в начале июня 1944 года. Мне шёл восьмой год, и я давно просила у мамы с папой щеночка или котёночка. Жили мы тогда на Урале, в небольшом посёлке Боровск, расположенном в нескольких километрах от города Соликамск. В 1959 году Боровск стал районом  Соликамска. В этом посёлке находилось большое строительное управление, подведомственное НКВД, папа служил начальником политотдела – он был военным.
       Вечером 1-го мая мама с папой пошли в гости к своим друзьям отмечать праздник. Компания собралась довольно большая.  В разгар застолья хозяйка дома объявила, что несколько дней назад собака, хвостатый член их семьи, ощенилась, предложила гостям полюбоваться малышами и выбрать себе щеночка. Уже весёлые гости отправились на кухню, где в большой коробке на мягкой подстилочке лежала красивая собака и кормила своих деток. Зрелище было очень трогательное. Недолго думая, гости разобрали щеняток. Папа с мамой выбрали прехорошенькую беленькую девочку. Через месяц нам принесли щеночка.
      Мы назвали щеночка Динкой, уж не помню почему. Динка была белой и очень пушистой. На её прехорошенькой мордашке выделялись большие бежевые очки, очень чёрные глазки и абсолютно чёрный блестящий, чуть влажный кожаный нос. Она была очаровательна. Нам сказали, что это помесь большого шпица и северной лайки и у нас вырастет собака среднего размера.
     Динка оказалась очень общительной и доброжелательной. Она с удовольствием играла со мной и сопровождала меня на прогулках. Больше всех в нашей семье она полюбила папу и меня. Динка быстро росла. Посёлок был небольшой, все друг друга знали, нам и в голову не приходило приучать малышку к ошейнику и поводку, тем более, что она росла умной и послушной, быстро осваивая простые команды: лежать, сидеть, за мной, домой и т.д. Динка радостно бегала со мной – куда я, туда и она. К началу осени Динка заметно подросла.
      В сентябре папу назначили начальником политотдела «Севпечёрстроя», нам предстоял переезд на север. В начале октября 1944 года мы отправились в путь, папа уехал чуть раньше. Нам выделили небольшой вагончик-теплушку, в котором была печка и нары вдоль одной стены. Рабочие погрузили в теплушку все наши вещи, запас продуктов дней на десять, запас дров для печки, какие-то ёмкости с питьевой водой. Мама, мой брат Рудик (Он на четыре года старше меня.), наша домработница тётя Паня и я с Динкой по наклонной широкой лесенке забрались в теплушку. С нами ехал молодой, высокий и широкоплечий мужчина-проводник (Думаю, он же охранник.), не помню уже, как его звали. Лесенку убрали, кажется, она как-то крепилась к вагону. Задвинули двери, и через какое-то время поезд тронулся и стал набирать скорость. В теплушке были небольшие окна. Как пространство теплушки освещалось в тёмное время суток – не помню. Ехали мы больше недели. Динке, привыкшей к свободе и длительным прогулкам, было скучно. Проводник топил печку, выносил на остановках Динку погулять, тётя Паня готовила еду. От Соликамска до посёлка Абезь –  нашего нового места жительства –  не было прямого железнодорожного сообщения. На пересадочных станциях   нашу теплушку отцепляли от одного состава и прицепляли к другому, часто к товарному. Иногда для ожидания нужного поезда, теплушку загоняли на несколько часов в тупик, и можно было выйти погулять. За всем этим внимательно следил наш проводник, у него был какой-то особый документ.
     Мама много читала нам вслух книжки, часто играли все вместе в лото – и проводник, и тётя Паня, когда у неё было время. По несколько раз в день немного раздвигали двери теплушки, чтобы проветрить помещение. Мне нравилось, забравшись на нары, смотреть в окно. Динка, обычно, лежала рядом со мной, но ей очень хотелось побегать. Сначала были леса в осеннем наряде, потом болотистое мелколесье с голыми кривыми деревьями, последние дня два – заснеженная тундра с чёрным кустарником, кое-где.
        Однажды нас всех перепугала Динка. На какой-то короткой остановке  проводник чуть-чуть погулял с собакой. Поезд тронулся, а двери не успели задвинуть, и Динка, решив ещё погулять, спрыгнула на землю и, весело лая, побежала. Мы все закричали. Поезд набирал скорость.  Проводник быстро спрыгнул за озорницей, с трудом поймал её и, уже на приличном ходу, сунув собаку в вагон, сам в него запрыгнул. Мы были счастливы, что происшествие закончилось благополучно, очень благодарили Динкиного спасителя. Больше, слава Богу, никаких приключений в пути не было.
      В Абезь приехали вечером. Может быть, было и не очень поздно, но совсем темно. Нас встречал папа. Мы все по нему соскучились, и он без нас скучал. Папа обнял маму, Рудика, а меня, уже большую девочку, подхватил на руки и расцеловал в обе щеки и в нос. Около нас, весело и громко лая, носилась счастливая Динка. Папа и Динку подхватил на руки, и она стала облизывать его лицо, повизгивая от счастья.
       На чём мы ехали к дому, не помню. Квартира нас ждала большая, три просторных комнаты, большие кухня и прихожая. Дом был одноэтажный, вход в квартиру прямо с улицы через небольшое крылечко и маленький тамбур. Нас ждал накрытый к ужину стол в самой большой комнате. Не помню, что мы ели, но меня поразил мягкий, очень вкусный, абсолютно белый хлеб. Белого хлеба я не помнила. Хлеб всегда был чёрный или серый.
     Дом, в котором мы поселились, стоял на высоком берегу широкой поймы реки Усы. В доме было три квартиры, каждая с отдельным входом. В одной из квартир этого дома жил с семьёй оперуполномоченный (была тогда такая должность). В этой семье была девочка моего возраста, и мы с ней быстро подружились. В третьей квартире жил с семьёй заместитель начальника «Севпечёрстроя» по хозяйственной части Артамонов Андрей Васильевич. Его дочь, которая училась уже в шестом классе, звали Неля, а сына Морик (МОР – Мировая Октябрьская Революция). Потом, в его паспорте записали – Морис. Он был ровесником моему старшему брату Рудику, и они учились в одном (пятом) классе. Я была первоклассницей. Мама работала в поликлинике – она была врачом.
      Посёлок Абезь узкой полосой протянулся вдоль реки Усы по высокому берегу её поймы. Почти все постройки в посёлке были полуземлянками с небольшими окнами практически на уровне земли. Полуземлянкой был и большой клуб со зрительным залом человек на двести, большим фойе и комнатами для кружковой работы. Крышу клуба  очень высокую и прочную зимой заносил снег вместе с низкими окнами.  Дети любили кататься с крыши клуба на санках, а то и просто на попе. Динка принимала в этой игре самое активное участие.
       Зима прошла быстро. Динка выросла и к весне её стали днём и одну выпускать гулять Она прекрасно знала посёлок и живущих в нём людей. Её никто не обижал, она надолго не уходила от дома и любила встретить меня, когда я шла из школы. Шуба у Динки была шикарная, тёплая и северных морозов она не боялась. Дома Динка участвовала во всех делах, сидела рядом со мной, когда я делала уроки, любила смотреть, как тётя Паня готовит, особенно, когда режет оленье мясо. Она никогда ничего не выпрашивала, а просто сидела и смотрела молча. Конечно, тётя Паня угощала всеобщую любимицу вкусненьким.
       После Нового года в клубе стала работать преподавательница музыки (фортепьяно). Я с удовольствием ходила на занятия. Динка меня всегда сопровождала. Она ложилась рядом и слушала. Ей, несомненно, нравилось звучание пианино. А вот скрипку собака не любила. Когда были слышны звуки скрипки, Динка садилась и начинала подвывать. Если мимо проходил скрипач, даже без скрипка, Динка вскакивала, злобно лаяла и шерсть на её загривке вставала дыбом. Она умела и за себя постоять и меня защитить.   
       Весной 1945 года маму послали в Москву на учёбу в институт повышения квалификации врачей на три месяца. Занятия начинались во второй половине мая. После первомайских праздников папа посадил нас на поезд, и мы с мамой поехали в Москву. В поезде мы встретили День Победы. Папа часто писал нам письма, иногда мама ходила на почту и говорила с ним по телефону. Папа писал, особенно первое время, что Динка очень скучает обо мне. Она подолгу лежит на коврике у моей кровати или сидит, прижавшись к кровати головой.
      Мы вернулись в Абезь только во второй половине августа. Динка встретила нас громким радостным лаем прямо у выхода из вагона. Пока мы были в Москве, Динка родила своих первых щенков, они успели подрасти, и их уже раздали. Папа сфотографировал Динку с детьми для меня на память. Это фото до сих пор лежит в одном их
моих альбомов.
      Зима 1945-46 года была морозной. Но мы с Динкой морозов не боялись – у нас обеих были тёплые белые шубы. Мы много гуляли, когда был не очень сильный мороз, катались на лыжах по пойме Усы. По воскресеньям в клубе были дневные киносеансы. Динка всегда ходила со мной в кино. Она садилась на соседнее кресло и смотрела фильм, никогда не лаяла, только иногда поворачивала ко мне голову, что бы лизнуть мою щёку. И на музыку мы продолжали ходить вместе. Ещё Динка очень любила сопровождать папу и Рудика, когда они иногда, тоже не в очень морозную погоду по выходным катались верхом на лошадях. Если мы, куда-либо, ездили на санях, Динка, обычно бежала сбоку или сзади (ехать в санях она считала ниже своего собачьего достоинства) и громким лаем пугала, запряжённую в сани лошадь.
       Беда, которая изменила всю нашу жизнь, случилась неожиданно. В середине апреля 1946 года папа поехал в командировку в Москву. Он обещал маме, что похлопочет насчёт квартиры. Дело в том, что в октябре 1941 года в дом, где была наша квартира, попала фугасная бомба, и он превратился в развалины. Пока шла война, папа считал, не смотря на мамины просьбы, такие хлопоты неприличными. До Москвы папа не доехал. В городе Кирове надо было оставить персональный вагон и пересесть в обычный поезд или лететь на самолёте. В машине по дороге на аэродром папу убили.
      Меня и Рудика неожиданно во время урока вызвали из классов и повезли домой. Дома было много людей. Мама плакала, уронив голову на лежавшие на столе руки. Около неё стояли тётя Паня и женщина в белом халате. Динка, встав на задние лапы, лизала её щёку. Нам сказали, что у нас нет больше папы…
     Папу похоронили в Кирове. Вернувшись с похорон, мама стала собираться в Москву, ведь она родилась в Москве, там жила её мать и брат. Динка бродила по квартире тихая и плохо ела. Она старалась не расставаться со мной. Когда я тихо плакала, она облизывала мои щёки, стараясь успокоить. Она всё понимала и по своему горевала о папе.
      Маме предложили отдать Рудика в суворовское училище с нового учебного года (в седьмой класс). Рудик был согласен. Мама сочла это разумным. О том, что для Рудика было бы хорошо с пятого класса учиться в суворовском училище, папа говорил ещё в 1944 году. Но тогда мама не согласилась.
      Кончился учебный год. Меня и Рудика, вместе с другими детьми северного посёлка отправили в подмосковный пионерский лагерь.  Мы уехали в конце июня. Месяц в лагере и ещё более полумесяца в Болшеве на съёмной даче у маминого брата, для меня, пожалуй, были одним из самых трагических периодов моей жизни. Я очень тосковала о папе, скучала по маме и моей хвостатой подружке, много плакала и болела.
     Мама вместе с тётей Паней и Динкой приехали в Москву в первых числах августа. Ехали они долго, недели две, в такой же теплушке, в какой почти два года назад мы приехали в Абезь. В теплушку погрузили все наши вещи, скромную мебель, дали сопровождающего и отправили маму в Москву. Мама, усталая с дороги, приехала в Болшево, о чём-то долго разговаривала с бабушкой и женой брата, забрала Рудика и уехала, сказав, что через недельки две приедет за мной. У мамы было много дел. Надо было собрать Рудика, всё оформить и отправить его в Ташкент в суворовское училище. Надо было решить вопрос с работой и жильём (Все они пока жили в теплушке, которая стояла в тупике на каком-то вокзале.), перевезти вещи, туда, где нам предстояло теперь жить и т.д.
     Приехала мама за мной только в конце августа. Она быстро собрала мои вещи, и мы поспешили на станцию к пригородному поезду Москву, там быстро перешли с Ярославского вокзала на Ленинградский, ехали на поезде больше часа и вышли на небольшой станции.
    В горку прошли мы по узкой улочке в несколько домов, потом по узенькой тропке через небольшой лесок и за поляной увидели на фоне леса два деревянных двухэтажных дома с открытыми террасами. В одном из этих домов маме дали десятиметровую комнату с небольшой терраской на втором этаже (Сказали – временно, появится возможность, дадут больше). Динка встретила нас оглушительным лаем. Она бросилась ко мне, скакала, прыгала вокруг меня, стараясь на лету лизнуть. Я села на пол рядом с Динкой обняла её и заплакала. Динкина шерсть была тусклой, сероватой, свалявшейся, местами, в колтуны.  Я плакала, а Динка повизгивая, облизывала моё мокрое от слёз лицо. Мама что-то разогрела на плитке, вскипятила маленький чайник, и мы сели ужинать.
    За ужином мама рассказала, что Динка тяжело перенесла дорогу, плохо ела, даже гуляла неохотно, тем более, что прогулки были короткие и неинтересные, часто просто между путей железной дороги. После ужина я недолго у дома погуляла с Динкой, и мы легли спать в обнимку с мамой на широкой, по тем временам кровати, на которой раньше спали папа с мамой. Динка устроилась у нас в ногах.
         Утром, после завтрака мама разрешила мне погулять с Динкой в ближайшем лесочке, взяв с меня обещание, что далеко в лес мы не пойдём. Динка была счастлива. За то время, что мы были в разлуке, Динка изменилась. Она уже не была озорной, немного бесшабашной подружкой, она стала мудрой и обрела чувство ответственности, она стала надёжным другом. Динка радостно носилась по лесу, но не отходила далеко от меня. За небольшим, прозрачным лесочком мы обнаружили поляну, на которой цвели ещё последние ромашки. Я стала собирать цветы в букет. Когда я решила зайти в лес на другом краю поляны, Динка на меня залаяла, всем своим видом показывая, что надо идти ближе к дому. Я послушалась. Мы хорошо нагулялись и набегались.
        Возвратившись домой, мы увидели, что приехали бабушка с Валерой – моим двоюродным семилетним братом. Мама сказала, что они будут жить с нами. На дальнем севере, в посёлке, где в это время жили родители Валеры, не было школы, а Валере пора было идти в первый класс. Мамина сестра оставила Валеру с бабушкой в Москве. На семейном совете решили, всем будет лучше, если бабушка и Валера поживут пока с нами.
         Вот так и началась новая жизнь – четыре человека и собака в десятиметровой комнате с удобствами во дворе и печным отоплением. Бабушка вела хозяйство. Мы с Валерой с первого сентября пошли в школу, которая находилась в пяти минутах ходьбы от дома – я в третий, а Валера в первый. Мама с утра до вечера была на работе, а Динка провожала (и встречала) нас в школу (из школы), принимала участие во всех делах, словно, стараясь помочь. Она опять была белой и пушистой. Мы вымыли её тёплой водой в корыте на кухне, я терпеливо и осторожно расчесала её шерсть большой расчёской, разбирая и, кое-где, выстригая колтуны. Динка не сопротивлялась, только иногда взвизгивала, когда я нечаянно причиняла ей боль. Она понимала, что я делаю полезное для неё дело.
      Квартира, в которой мы жили, была двухкомнатной – наша десяти метровка и двадцатиметровая, в которой жили соседи. Кухня в квартире была большая (метров 10-12) с кирпичной плитой, которая топилась дровами. Была ещё одна кирпичная печь с топкой из коридора, она обогревала обе комнаты. В кухне висела раковина, над ней – простенький умывальник. Под раковиной стояло ведро, куда стекала вода и которое регулярно выносили и выливали на улице. Во дворе были два больших деревянных сарая с отдельными отсеками для каждой квартиры. В сараях хранились дрова. Около сараев – деревянный выгребной туалет с несколькими кабинками.
     Воду нам ежедневно привозили на лошади в большой бочке, летом на колёсах, зимой на санях. Мы заранее выстраивали вёдра в очередь. Динка взяла на себя обязанность оповещать весь подъезд (четыре квартиры) о том, что привезли воду. Она, каким-то образом, знала примерно время прибытия воды, сидела и внимательно слушала. Услышав или учуяв, что во двор приехала повозка с водой, она начинала звонко лаять и прыгать на входную дверь. Мы хватали дополнительные ёмкости для воды и спешили во двор. Динка с лаем бежала впереди нас. Соседи из других квартир тоже бежали к бочке. Кстати, если не хватало воды, надо было идти к колодцу метров за пятьсот от дома. Для стирки воду носили из торфяного пруда метров за триста, а в тёплое время года ходили стирать на пруд. Полоскали бельё чаще всего на пруду, зимой в проруби, так как это было всё-таки легче, чем несколько раз ходить за водой с двумя тяжёлыми вёдрами. Сопровождать нас за водой и охранять при полоскании белья в пруду наша хвостатая девочка считала тоже своей обязанностью.
        Динка была не очень большой собакой, примерно в длину и в холке шестьдесят на пятьдесят сантиметров. Она была красавица с выразительной мордочкой и шикарным хвостом. Но в собаке текла кровь северной лайки, она умела постоять за себя и защитить нас. В гневе её шерсть вставала дыбом, пасть оскаливалась крупными зубами, она громко и грозно рычала, как настоящая овчарка.
     К нашему огорчению, Динку так и не удалось приучить к ошейнику и поводку. Пытались это сделать ещё на пути в Москву, несколько раз пытались и потом. Если на Динку надевали ошейник и поводок, она просто ложилась, и её невозможно было заставить встать, весила она, наверное, не меньше тридцати килограмм и хоть волоком её тащи, хоть шлёпай – не вставала на ноги. Видно решила – не пойду на поводке, лучше умру.
      В ноябре резко похолодало, выпал снег, надо было топить печь каждый день, а то и два раза. У нас не было дров, выручали соседи. Мама заказала машину дров, пообещали привезти через две-три недели. Мы с бабушкой и, конечно, с Динкой ходили в лес за хворостом. Валеру не брали, у него было плохое зрение и мы боялись, что в лесу он будет спотыкаться и падать. Мы связывали сухие ветки в вязанки и волокли их по снегу к дому. Динка, наша помощница, обычно, тоже несла в зубах какую-либо ветку. У дома бабушка рубила ветки топором, и мы топили печь. Горел хворост хорошо, но очень быстро прогорал.
      Мама была майором медицинской службы. Она работала начальником медсанчасти при механическом заводе. Завод находился в ведомстве Берии. Медсанчасть была в небольшом домике на территории завода. Кроме начальника, в штате медсанчасти был ещё один врач (женщина пред пенсионного возраста) две медсестры и санитарка. В заводском заборе совсем рябом с медсанчастью имелась калитка и, огороженный колючей проволокой, проход. Был и второй вход медсанчасть непосредственно с территории завода. Мы с Динкой иногда ходили к маме на работу, она разрешала.  На заводе, кроме военных специалистов и вольнонаёмного персонала, работали заключённые. Зона, где в бараках жили заключённые, находилась рядом с заводом и соединялась с ним коридором из колючей проволоки.
      Ни в посёлке, ни в близлежащих деревнях не было других медучреждений, кроме возглавляемой мамой медсанчасти. В медицинской помощи нуждались все – и жители посёлка и деревень, и заключённые. В рабочее время врачи вели приём больных и контролировали санитарное состояние зоны.
       Скорая помощь находилась в районном центре, городе Солнечногорске, в пятнадцати километрах от посёлка. Домашних телефонов почти ни у кого не было, только у начальника завода и его заместителей, ну, и на почте около железнодорожной станции – переговорная кабинка. Маму часто вызывали в нерабочее время к больным – в воскресенье, по вечерам и ночью. Стучали в дверь квартиры, просили – скорей-скорей. Динка никогда не отпускала маму одну, всегда сопровождала её на все вызовы. Она, наверное, чувствовала ответственность за каждого члена семьи и сама решала, кто в данный момент больше нуждается в её защите. Иногда маме приходилось везти больного в районную больницу. Динка и здесь не пасовала – не спрашивая маминого согласия, ловко забиралась по крутым ступенькам в вагон поезда (Тогда   ходили не электрички, а пригородные составы с паровозной тягой,  платформы были низкие, сантиметров двадцать высотой от земли), потом терпеливо ждала маму у входа в больницу. Мама позднее рассказывала, что в это тяжёлое для неё время поддержка Динки давала ей силы и ей с Динкой не так страшно было ходить по тёмным улочкам посёлка ночью.
        Недели за две до Нового Года мы переехали в освободившуюся на первом этаже шестнадцатиметровую комнату в трёхкомнатной квартире. Здесь не было террасы, но, всё-таки, стало посвободней. В этой комнате мы прожили года два.
        Мы с Валерой успешно учились в школе. И в первом и в третьем классах было всегда по четыре урока. Мы вместе приходили в школу и вместе возвращались домой. Кроме Динки, нас никто не провожал в школу и никто не встречал из школы.  В мои обязанности входило присматривать за Валерой,  помогать ему выполнять домашние задания. Двадцатого мая в младших классах занятия окончились (четвероклассникам ещё предстояли экзамены) и мы получили табели с оценками за учебный год. У меня были одни пятёрки, у Валеры не было троек. Мама была довольна и меня похвалила. 
        Весной нам выделили участок под огород, рядом с домом, наверное, сотки две или чуть больше. Кого-то наняли и нам вскопали целину. Граблями землю разровняли сами и прокопали дорожки между грядок. Купили столбики и слеги для забора, нам вкопали столбики и прибили по три слеги, соединяющие столбы. Дальше забор доделывали сами, носили из леса длинные ветки орешника и плели плетень. Так делали все, у кого был огород (почти у каждой семьи) – без огорода было голодно. И, конечно, самое активное участие во всех огородных делах принимала Динка. Она  и ветки из леса таскала в зубах, и пыталась копать землю лапами, уверенная в том, что помогает нам. В начале мая посеяли на грядки: укроп, петрушку, морковь, свёклу, репу, турнепс, горох и разные цветы (мак, настурции, астры и т.д.).  Потом посадили лук и чеснок. В самом конце мая купили в деревне рассаду помидор, посеяли проросшие семена огурцов. А в начале июня, вдруг, резко похолодало и, даже, выпал снежок, который лежал, почти сутки. Когда стало холодать, мы накрыли огуречную грядку газетами, закрепив их камнями и хворостом, благо, огурцы ещё не начали всходить. Высаженные уже помидорные кустики укрыли газетными кульками и присыпали немного землёй. Очень мы переживали, но всё обошлось, ничего не помёрзло.
       Вскопали не весь огороженный участок. С двух параллельных сторон оставили полоски луга шириной метра полтора. Со стороны калитки была хозяйственная зона. Там стояли вёдра, лейки, пара бочек, в которых разводили коровий навоз для подкормки, цинковое корыто, был загончик для цыплят и утят. Мы с бабушкой (и Динка с нами) ходили куда-то в дальнюю деревню, километра за три, а может и дальше, и купили там по десятку цыплят и утят, по две или три штучки гусят и индюшат. Днём они паслись в загоне, на ночь их убирали в сарай. Когда к середине лета утята подросли, мы с Динкой стали провожать утят на ближайший пруд, а вечером приводить их домой. Так делали все тогда. Утром утки охотно бежали к пруду. Вечером они шли на голос своих хозяев, зная, что им сейчас дадут хлеба. Своих уток каждый хозяин метил химическими чернилами – фиолетовыми, красными, зелёными – и они ходили с яркими пятнами на спине, голове или шее.
      Дальняя от  калитка полоса луга, предназначалась для отдыха. За забором с той стороны росли высокие ёлки и давали тень. Две ёлки росли прямо на участке и очень удачно. В них вбили большие крючки, на которые вешали гамак. Так же к ёлкам, прибили перекладину, на которую вешали самые простенькие качели. В тени вкопали скамейку.  Мама, когда у неё было немного свободного времени, любила посидеть на скамейке или полежать в гамаке с книжкой. Часто компанию ей составляла Динка. Ну, а я с подружками любила кататься на качелях.
       Динке очень нравилась территория огорода. Она в сухую погоду проводила там много времени. Вела себя, как хозяйка, грядки не топтала, под забор не подкапывалась, похаживала по дорожкам, полёживала в тени на свежей травке, и охраняла участок. Стоило, кому-либо подойти близко к плетню, Динка ощетинивалась и громко лаяла.
       На наших грядках в положенные сроки всё дружно взошло и стало успешно расти. В июне мы уже ели свежую зелень. Огород требовал ухода. Надо было грядки полоть, удобрять и поливать, когда не было дождей. Прополкой занимались мы с бабушкой днём под Дининым присмотром, а поливали все вместе по вечерам. Воду носили из торфяного пруда – тёплую и полезную для растений. У меня было небольшое, литров на пять-шесть ведёрко, Динка бегала рядом и воодушевляла нас. Для удобрения мы использовали коровий навоз. Мы с бабушкой, вечерком, когда деревенское стадо коров пастух пригонял с пастбища, брали вёдра, лопату и шли за ближний лес на просеку у линии электропередач. Там мы собирали в вёдра свежие лепёшки. Бабушка набирала целое ведро, я – половинку. Навоз разводили водой в деревянных бочках и при поливе добавляли в каждое ведро по маленькому ковшику.  В эти походы мама не ходила, стеснялась, а Динку мы старались не брать. У нашей белоснежной красавицы был досадный недостаток – она очень любила валяться в коровьих лепёшках. Иногда она, всё-таки убегала за нами. Потом, когда её звали, она, чувствуя себя виноватой, ползла на пузе к ногам. Её ругали и мыли на огороде в корыте с хозяйственным мылом. Она покорно терпела эту экзекуцию.
         Кроме огорода у нас ещё была посажена картошки на большом поле за заводом. Завод, наверное, арендовал это поле у колхоза. Землю на поле вспахали и разделили на участки по полторы, две, три сотки и раздали работникам завода. Мама взяла полторы сотки. Сжали картошку все одновременно. В середине мая, в воскресенье рано утром во двор приехала грузовая машина, в которую погрузили подписанные мешки и мешочки с картошкой для посадки, лопаты и грабли. Люди пошли пешком весёлой гурьбой. То-то, для Динки было веселье… Летом два раза ходили окучивать – каждая семья, свою делянку – когда у кого было время. 
       В середине июня с севера (из Хальмерью) приехала мамина младшая сестра с детьми на всё лето. Мама заранее сняла для них недалеко от нас часть дома – комнату с застеклённой террасой, с отдельным (через террасу) входом. Тётя Шура забрала от нас своего старшего сына Валеру. Пока они жили на этой даче, Шурин муж, он был военный инженер-строитель, получил новое назначение, и в конце августа семья поселилась в трёхкомнатной квартире в подмосковном Пушкине. Пока тётя Шура жила рядом с нами на даче, мы довольно часто общались, то я с Динкой бегала к ним, то они всей семьёй приходили к нам, лакомились свежей морковкой, репой, горохом на огороде, вместе ходили в лес, устраивали чаепития и т.д. Галя и Боря, младшие дети тёти Шуры, с удовольствием играли в Динкой. Мудрая собака им многое позволяла, понимая, что они (особенно Боря) ещё маленькие.
     Лето быстро прошло. Мама своевременно купила дрова на зиму, мы общими усилиями распилили брёвна на козлах двуручной пилой, конечно, под присмотром Динки, бабушка договорилась с кем-то и нам дрова покололи. Мы убрали дрова в сарай и стали спокойно ждать холодов. Урожай на огороде был приличный, весь август и начало сентября мы ели свои огурчики-помидорчики. Ходили часто в лес за грибами – по воскресеньям, если у мамы было время, все вместе. В будни бабушка ходила в лес с Динкой, иногда после школы я присоединялась к ним. Грибы с удовольствием ели и засолили-замариновали на зиму. В середине сентября выкопали картошку, у нас получилось несколько больших мешков. В сарае был небольшой погреб, туда убрали картошку, соленья и остатки огородного урожая. В сарае же жили подросшие утки, курочки, два гуся и две индюшки. Петушков и уток постепенно ели, гусей и индюшек берегли к праздникам. Курочки начали понемногу нести яички…
      Вот так мы и жили, вчетвером, дружной семьёй. Мама много работала, бабушка вела хозяйство, я училась в школе, немного помогала бабушке, Динка – наша красавица, помощница и защитница – участвовала во всех наших делах. У меня появились подруги. С одной из них дружим до сих пор. Обстановка в посёлке была спокойная. Лет с десяти мы одни ходили в лес, летом – за ягодами, грибами, просто гулять, купаться на дальний пруд, зимой – на лыжах. Динка почти всегда была с нами. Когда я летом ходила на ближний торфяной пруд стирать свои ситцевые платьица, Динка обязательно сопровождала меня и терпеливо сидела на мостках рядом, в сильную жару я разрешала ей немного поплавать. Она была очень умной и сознательной особой, даже «собакой» её называть не хочется – это был равноправный член семьи.
     Когда у Динки бывали «критические дни», мы её одну на улицу не выпускали, и старались, что бы она поменьше выходила из дома. Обычно, я гуляла с ней понемногу утром и вечером. К поводку её приучить мы так и не смогли, слушалась она меня беспрекословно, даже грозно лаяла на собак, которые подходили близко, желая с ней пообщаться. Но, два раза инстинкт продолжения рода переборол её чувство долга, и Динка умудрялась выскочить одна из дома. Приходила через несколько часов довольная и слегка виноватая. Через положенный природой срок появлялись щеночки. Оба раза это происходило ночью, и было по два мальчика.  Став взрослой я поняла, что, скорей всего, бабушка, просто оставляла Динке двоих сыночков, самых крупных и симпатичных. Динка была заботливой мамой, её сыночки были красивыми, оба раза мы благополучно отдавали их в хорошие руки.
    Кажется, весной 1949 года освободилась в нашем доме двадцатиметровая комната на втором этаже и мы туда переехали.  Стало совсем просторно, тем более, что у нас появилась большая терраса – комната была угловая и терраса в торце дома в два раза больше, чем в нашей первой десяти метровке. Динка очень любила лежать на террасе летом в жару. На террасе поставили небольшой столик и повесили гамак.
    Летом 1950 года в перелеске за ближней поляной (метров 300-350 от нашего дома) огородили небольшой участок земли и установили высокую металлическую вышку – бурили артезианскую скважину. Потом стали строить кирпичную водонапорную башню. В конце лета маме сказали, что надо поскорей убрать урожай и огородный инвентарь, так как вот-вот начнётся строительство кирпичного, двухэтажного, шестнадцати квартирного дома. Мы с благодарностью расстались со своим огородом, который так хорошо выручал нас четыре тяжёлых послевоенных года. Кстати, картошку на поле мы сажали ещё и в 1951 и 1952 годах, пока мама не сменила место работы. В конце 1951 года, незадолго до Нового Года, новый дом заселили. Мама получила прекрасную двухкомнатную квартиру на втором этаже (общая площадь – 40 кв. м.), с балконом. Это было такое счастье. Отопление в доме было печное, но имелся водопровод и канализация, раковина на кухне и нормальный тёплый туалет. Вода из кухонного крана шла чистейшая и вкусная, ведь артезианская скважина была совсем близко. Через пару лет в дом провели паровое отопление. В 1963 году, во время капитального ремонта, сломали дровяные печи, за счёт кухни увеличили туалет и сделали совмещённый санузел с ванной и горячей водой.
      В новой квартире мы с бабушкой устроились в маленькой, девятиметровой комнате. Мама купила новый раскладной диван и спала в большой (14 кв. м.), проходной комнате. Динке очень понравилось новое жильё. Она важно похаживала по квартире, выбирая для себя наблюдательный пункт, откуда просматривалась бы вся её новая территория.
      Всё было хорошо. Но зимой в начале 1953 года случилась беда. На дверях магазина повесили объявления: «В связи с вакцинацией животных от бешенства, согласно приказу … , все владельцы собак обязаны срочно привести с своих животных …» В объявлении указывалось место и время вакцинации. Бабушка утром, проводив маму на работу, а меня в школу, пошла в магазин за молоком и прочитала объявление. Приготовив обед, она решила сводить Динку на прививку, у неё было несколько часов свободного времени. Идти надо было в соседнюю деревню, где были колхозные животноводческие фермы и ветпункт, около двух километров. Я приехала из школы и не застала дома ни бабушку, ни Динку. Часа через два пришла бабушка без Динки и сказала, что повела её на прививку, а врач, осмотрев Динку, сказал, что собака нездорова, надо за ней понаблюдать. «Оставьте её и приходите завтра» – сказал он. Бабушка стала возражать, Динка стояла и доверчиво помахивала своим шикарным хвостом. Врач быстро наклонился, сделал Динке какой-то укол, схватил её на руки и быстро унёс соседнюю комнату, а санитар, здоровый детина в белом грязном халате, стал подталкивать бабушку к двери, приговаривая – идите, идите, вы здесь не одна, придёте завтра после обеда. Бабушка была в растерянности. Когда вечером мама пришла с работы, бабушка ей всё рассказала. Мама была недовольна. Она сказала, что не надо было спешить с прививкой.
      Без Динки в квартире было как-то пусто. Я плохо спала ночью, снились какие-то тревожные сны. Утром мама, сразу, как пришла на работу, стала звонить заведующему районной ветстанции. Она его знала, встречались на районных партактивах и конференциях. Заведующий сказал, что всё выяснит и перезвонит. Полчаса прошло в томительном ожидании. Наконец раздался звонок.  «Клавдия Семёновна (так звали мою маму), извините, вышло досадное недоразумение. Никто не мог предположить, что это ваша собака. Её усыпили. У нас план по заготовке меха и шкур, надо его выполнять А тут, пришла старуха с немолодой уже собакой, а у собаки такой шикарный мех. Фельдшер ей тут же и сделал укол, а старуху выпроводили. Извините ещё раз, но я уже ничем не могу вам помочь». Вот так и не стало нашей любимой красавицы. Она не дожила несколько месяцев до девяти лет. Бабушка чувствовала себя виноватой, я видела, как она частенько платочком вытирала слёзы. Мама переживала молча, стиснув зубы. Я, уже большая девочка, несколько дней плакала, лёжа на своей кровати поверх покрывала и не ходила в школу. Мы потеряли не просто любимую собаку – мы потеряли верного, надёжного друга и члена семьи. Осенью на мой день рождения бабушка подарила мне статуэтку – белую фарфоровую собаку. Эта статуэтка до сих пор украшает мою квартиру.