Бельгия. Нидерланды. Британские острова

                НИДЕРЛАНДЫ

Константин Бальмонт

Воспоминание о вечере в Амстердаме

 Медленные строки

 

О, тихий Амстердам,

С певучим перезвоном

Старинных колоколен!

Зачем я здесь,- не там,

Зачем уйти не волен,

О, тихий Амстердам,

К твоим церковным звонам,

К твоим, как бы усталым,

К твоим, как бы затонам,

Загрезившим каналам,

С безжизненным их лоном,

С закатом запоздалым,

 И ласковым, и алым,

Горящим здесь и там,

По этим сонным водам,

По сумрачным мостам,

По окнам и по сводам

Домов и колоколен,

Где, преданный мечтам,

Какой-то призрак болен,

Упрек сдержать не волен,

Тоскует с долгим стоном,

И вечным перезвоном

Поет и здесь и там...

О, тихий Амстердам!

О, тихий Амстердам!
 1899

Валерий Брюсов

Голландия



Эти милые, красно-зеленые домики,

Эти садики, в розах и желтых и алых,

Эти смуглые дети, как малые гномики,

Отраженные в тихо-застывших каналах, —

Эти старые лавки, где полки уставлены

Рядом банок пузатых, давно закоптелых,

Этот шум кабаков, заглушенный, подавленный,

Эти рослые женщины в чепчиках белых, —

Это все так знакомо, и кажется: в сказке я,

И готов наважденью воскликнуть я: vade!

Я с тобой повстречался, Рембрандтова Саския?

Я в твой век возвращен, Адриан ван Остаде?
1913

Фёдор Сологуб

* * *

Под сводами Утрехтского собора 
        Темно и гулко.
Под сводами Утрехтского собора 
        Поёт орган.
С Маргрет из Башенного переулка
Венчается сапожник Яков Дан
Под пение торжественного хора. 

Под сводами Утрехтского собора 
        В слезах невеста.
Под пение торжественного хора 
        Угрюм жених.
«Вы все из одинакового теста», —
Он думает, нахмурен, зол и тих
Под сводами Утрехтского собора. 

Под пение торжественного хора 
        Венчай их, Боже!
Под сводами Утрехтского собора 
        Чуть брезжит свет.
В коморке плётка есть из новой кожи,
И знает это бледная Маргрет
Под сводами Утрехтского собора. 


16 июля 1914 года. Иеве — Тойла

МАРГРЕТА И ЛЕБЕРЕХТ

        Шутливая песенка

          С милой, ясной
          Девой красной,
С этой бойкою Маргретой,
Знойным летом разогретой,
Песни пел в лесочке кнехт,
Разудалый Леберехт. 

          Звонко пели,
          Как свирели.
Леберехт твердил Маргрете:
«Краше девки нету в свете!
Но, Маргрета, вот что знай:
Ты с другими не гуляй!» 

Ах, Маргрета
          В это ж лето,
Не нарочно, так, случайно,
С подмастерьем Куртом тайно
Обменяла поцелуй
На брегу весёлых струй.

          Но от кнехта
          Леберехта
Не укрылася Маргрета, —
Леберехт всё видел это.
Только лишь слились уста,
Леберехт из-за куста. 

          Курт умчался,
          Кнехт остался.
Слов не тратил на угрозы.
Кнехту смех, а Грете слёзы.
Но уж с той поры она
Кнехту так была верна! 

          Скоро с кнехтом
          Леберехтом
Под венец пошла Маргрета,
Точно барышня одета, —
И уехал Леберехт
Вместе с Гретою в Утрехт.


Не позднее 1921 года

Михаил Кузмин. ДЛЯ АВГУСТА (Сб. ФОРЕЛЬ РАЗБИВАЕТ ЛЕД)

 9. ТЫ / 3-е


– Вы мне не нравитесь при лунном свете:
Откуда-то взялись брюшко и плешь,
И вообще, пора бы шутки эти
Оставить вам, – Голландия скучна!
– Но, детка, вы же сами захотели
Остановиться в этом городке.
Не думал я, что в столь прелестном теле
Такой упрямец маленький сидит.
– Вы лишены духовных интересов.
Что надо вам, легко б могли найти
В любом из практикующих балбесов!
А я... а я... – Брюссельская капуста
Приправлена слезами. За окном
На горизонте растушеван густо
Далекий дождь...
В глазах плывет размытая фиалка, –
Так самого себя бывает жалко!
– Вы сами можете помочь невзгодам,
Ведь дело не в Голландии, а в вас!
– Нет, завтра, завтра, первым пароходом!
А вас освобождаю хоть сейчас! –
 Забарабанил дружно дождь по крышам,
Всё стало простодушней и ясней.
Свисток теперь, конечно, мы услышим,
А там посмотрим. «Утро вечера мудреней».
1927


Илья Эренбург

Амстердам

Он пахнет сухими селедками,
Уютом, хлебами домашними
Каналы с скользящими лодками
И церкви высокие с башнями.
И женщины с лицами кроткими.
С мечтами былыми, вчерашними.

1912

                БЕЛЬГИЯ

Илья Эренбург

Брюгге
Есть в мире печальное тихое место,
Великое царство больных.
Есть город, где вечно рыдает невеста,
Есть город, где умер жених.

Высокие церкви в сиянье покорном
О вечном смиреньи поют.
И женщины в белом, и женщины в черном,
Как думы о прошлом, идут.

Эти бледные сжатые губы,
Точно тонкие ветки мимозы,
Но мне кажется, будто их грубо
И жестоко коснулись морозы.

Когда над урнами церковными
Свои обряды я творю,
Шагами тихими и ровными
Она проходит к алтарю.

Лицо ее бледней пергамента,
И косы черные в пыли,
Как потемневшие орнаменты,
Ее покорно облегли.

Своими высохшими кистями
Она касается свечи.
И только кольца с аметистами
Роняют редкие лучи.

И часто, стоя за колоннами,
Когда я в церкви загрущу,
Своими взорами смущенными
Я возле стен ее ищу.

Смешав ее с Святой Мадонною,
Я к ней молитвенно крадусь.
И долго, словно пред иконою,
Склонив колени, я молюсь,

Пока руками пожелтевшими
Она откинет переплет
И над страницами истлевшими
Свои молитвы перечтет.
1910



В БРЮГГЕ

1.

В этих темных узеньких каналах

С крупными кругами на воде,

В одиноких и пустынных залах,

Где так тихо-тихо, как нигде,

В зелени, измученной и блеклой,

На пустых дворах монастырей,

В том, как вечером слезятся стекла

Кованых чугунных фонарей,

Скрыто то, о чем средь жизни прочей

Удается иногда забыть,

Что приходит средь бессонной ночи

Темными догадками томить.

2.

Ночью в Брюгге тихо, как в пустом музее,

Редкие шаги звучат еще сильнее,

И тогда святые в каждой черной книге,

Черепичные закопченные крыши

И каналы с запахом воды и гнили,

С черными листами задремавших лилий,

Отраженья тусклых фонарей в канале

И мои надежды, и мои печали,

И любовь, которая, вонзивши жало,

Как оса приникла и потом упала.

Все мне кажется тогда музеем чинным,

Одиноким, важным и таким старинным,

Где под стеклами лежат камеи и эмали,

И мои надежды, и мои печали,

И любовь, которая, вонзивши жало,

Как оса приникла и упала.

3.

Мельниц скорбные заломленные руки

И каналы, уплывающие вдаль,

И во всем ни радости, ни муки,

А какая-то неясная печаль.

Дождик набежал и брызжет теплый, летний,

По каналу частые круги пошли,

И еще туманней, и еще бесцветней

Измельченные квадратики земли.

У старушки в белом головном уборе

Неподвижный и почти стеклянный взгляд,

Если в нем когда-то отражалось горе,

То оно забылось много лет назад.

В сердце места нет ни злу, ни укоризне,

И легко былые годы вспоминать,

Если к горечи, к тревоге, даже к жизни

Начинаешь понемногу привыкать.

1913

Фламандские стихи

1913

Игорь Северянин

Вере Вертер
Кто знает? — ты явь или призрак?
Ты будешь ли? есть ли? была ль?
Но лик твой прекрасный нам близок,
В котором восторг и печаль…
Волшебница! ты златодарна:
Твоих городов карусель,
Под строфы Эмиля Верхарна
Кружа, кружевеет Брюссель…
Не верим — не можем! не смеем! —
Что в брызгах снарядовых пен,
Смертельно ужаленный змеем,
Сгорел бирюзовый Лувэн…
И чей это шепот crescendo
Сверляющий умы и сердца,
О бегстве народа в Остендэ,
Где будет начало конца?
О, город прославленных устриц,
И пепельно-палевых дюн,
И волн голубеющих шустриц, —
О, город, трагичний канун!..
Ужель затерялась тропинка,
Тропинка туда, под уклон,
В укромный приют Метерлинка,
Дающего сладостный сон?…
Дождя светозарные нити
Сулят плодородье опять…
Помедлите, нежно усните, —
Не надо, не стоит бежать!..
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительный плен,
О, Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы Малэн!..
1914. Октябрь
Петроград

Поэза о Бельгии

Кто знает? — ты явь или призрак?
Ты будешь ли? есть ли? была ль?
Но лик твой прекрасный нам близок,
В котором восторг и печаль…
Волшебница! ты златодарна:
Твоих городов карусель,
Под строфы Эмиля Верхарна
Кружа, кружевеет Брюссель…
Не верим — не можем! не смеем! —
Что в брызгах снарядовых пен,
Смертельно ужаленный змеем,
Сгорел бирюзовый Лувэн…
И чей это шепот crescendo
Сверляющий умы и сердца,
О бегстве народа в Остендэ,
Где будет начало конца?
О, город прославленных устриц,
И пепельно-палевых дюн,
И волн голубеющих шустриц, —
О, город, трагичний канун!..
Ужель затерялась тропинка,
Тропинка туда, под уклон,
В укромный приют Метерлинка,
Дающего сладостный сон?…
Дождя светозарные нити
Сулят плодородье опять…
Помедлите, нежно усните, —
Не надо, не стоит бежать!..
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительный плен,
О, Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы Малэн!

Александр Блок

Антверпен

Пусть это время далеко?,
Антверпен! — И за морем крови
Ты памятен мне глубоко…
Речной туман ползет с верховий
Широкой, как Нева, Эско.
И над спокойною рекой
В тумане теплом и глубоком,
Как взор фламандки молодой,
Нет счета мачтам, верфям, докам,
И пахнет снастью и смолой.
Тревожа водяную гладь,
В широко стелющемся дыме
Уж якоря готов отдать
Тяжелый двухмачтовый стимер:
Ему на Конго курс держать…
А ты — во мглу веков глядись
В спокойном городском музее:
Там царствует Квентин Массис;
Там в складки платья Саломеи
Цветы из золота вплелись…
Но всё — притворство, всё — обман:
Взгляни наверх… В клочке лазури,
Мелькающем через туман,
Увидишь ты предвестье бури —
Кружащийся аэроплан.
1914 г.

Фёдор Сологуб

 БЕЛЬГИЕЦ
;
Я — мирный гражданин страны родной,
Торгую в Конго я слоновой костью,
Но дерзостно нарушен мой покой
Тевтонскою воинственною злостью.

Кирпичный дом, построенный отцом,
Угрозами мрачат аэропланы,
А на дорогах пыль стоит столбом,
И нагло мчатся прусские уланы.

Заклятье смерти снова разлито
На веси и поля родного края,
Но в чём же виноват я? сделал что?
И в чём повинна сторона родная?

Я не хочу войны, но воевать
С презрителем границ я крепко буду,
Хотя б его тьмочисленная рать
Несла смятение и смерть повсюду.

Бестрепетно я встречу дни тревог,
Воинственных отцов я вспомню песни.
Благослови мой труд, великий Бог!
Ты, доблесть прадедов моих, воскресни!


23 июля 1914 года
    
Татьяна Щепкина-Куперник

Песня брюссельских кружевниц

                Прежде

                О, Бельгии счастливой, небеса!
                Наш край родной, богатый и свободный!
                Арденские могучие леса,
                Сады и нивы Шельды многоводной.

                Работают большие города,
                Стучат станки, и движутся машины, -
                Но тихи гор цветущие долины,
                И в них пасутся мирные стада.

                Наш край родной искусствами украшен:
                За гордою охраной старых стен
                Как много в нем дворцов, церквей и башен -
                И есть два перла: Брюгге и Лувен.

                В святую сень собора-исполина
                Идут молиться толпы без числа...
                И радостно звонят колокола,
                Колокола старинного Малина.

                Но громче их - коклюшек наших стук.
                На целый мир звучит, напоминая,
                Что кружевом горда страна родная
                И славен край - работой наших рук.

                То кружево прекрасно, точно грезы,
                На царство в нем венчают королев!..
                И всем, кому знаком Бельгийский лев, -
                Знакомы и бельгийских кружев розы.

                Трудом упорным Бельгия жива...
                Гордимся мы своим любимым краем,
                И в дорогие наши кружева -
                Мечты о счастье родины вплетаем!

                Тяните, тяните
                Воздушные нити,
                Стучите, коклюшки, - узор уж готов.

                Пусть ловкие пальцы
                На легкие пяльцы
                Набросят рисунок из звезд и цветов.

                И будут повсюду
                Дивиться, как чуду,
                Работе крестьянок брабантских долин.

                Названье тех кружев всегда драгоценно,
                Оно остается везде неизменно:
                Вот гордость Брабанта - Брюссель и Малин.

                Теперь

                О, Бельгии несчастной небеса,
                О, бедный край, великий, благородный!
                Стоят в огне Арденские леса,
                Потоки крови в Шельде многоводной.
                Разрушены большие города,
                Молчат станки, и сломаны машины...
                Людскою кровью залиты долины,
                Разграблены крестьянские стада.
                Поруганы народные святыни,
                Разрушены твердыни старых стен,
                Все сожжено: не существует ныне
                Безжалостно погубленный Лувен.
                В святой сени собора-исполина
                Лежат убитых груды без числа...
                И, как набат, звучат колокола,
                Колокола старинного, Малина.
                Но пусть наш стон несется громче их,
                На целый мир звучит, напоминая
                О благородстве маленького края,
                О том, что стал он жертвой за других.
                Быть может, он падет в борьбе кровавой...
                Но мощно в нем кипит священный гнев!
                И всем, кому знаком Бельгийский лев,
                Знаком теперь и стяг бессмертной славы.
                Навеки слава Бельгии жива,
                Неугасимо вечной правды пламя...
                И залитые кровью кружева
                Поднимет мир, как дорогое знамя!

                Тяните, тяните
                Кровавые нити
                И пойте великую песнь свою:
                О Бельгии верной,
                О жертве безмерной,
                О славных, о павших в неравном бою.
                И будут повсюду
                Дивиться, как чуду,
                Великим героям брабантских долин...
                Их подвигов имя всегда неизменно,
                Оно, как молитва, звучит вдохновенно:
                Вот гордость Брабанта - Брюссель и Малин!

Эдуард Багрицкий

Путнику

Студент Сорбонны ты, или бродячий плут –
Взгляни: моя сума наполнена едою.
Возьми свой рваный плащ, и мы пойдем с тобою
В чудесную страну, что Фландрией зовут.

В дороге мы найдем в любой корчме приют,
Под ливнем вымокнем и высохнем от зноя,
Пока из-за холмов в глаза нам не взглянут
Каналы Фландрии студёною водою.

Довольно ты склонял над пыльной книгой грудь,
Гляди – среди лесов свободный вьётся путь.
Смени грамматику на посох пилигрима,

Науки позабудь, и веселись, как дрозд,
И наша жизнь пройдет струёй мгновенной дыма
Среди мычанья стад и в тихом блеске звёзд.


                ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

Владимир Соловьёв

  ЛУННАЯ НОЧЬ В ШОТЛАНДИИ   
Памяти гр(афа)Ф.Л.Соллогуба    
По долине
  меж
  гор 
Лунный
  луч
  пробрался
  мне
  в окно. 
Выходи,
  выходи
  на
  простор! 
Что
  за
  сон,
  не
  заснуть
  всё
  равно. 
Ярче
  светлого
  сна,
  наяву 
Вся
  долина
  в
 сиянье
  лежит. 
Никого,
  никого
  я  с  собой
  не
  зову, 
Пусть
  один
  водопад
  говорит. 
Выше,
  выше,туда,где стоит 
Одинокая ель над скалой, 
Где ручей
  меж
  камней
  невидимкой бежит, 
Там, где гномы живут под землей.

Шире, шире растет кругозор,
Все ясней и ясней при луне
Очертания серые гор,
Отраженных в Ломондской волне.

Отчего ж этой ночи краса,
Словно призрак безмолвный, грустна?
Свет холодный струят небеса,
И земля, как луна, холодна.

Точно светлый простерт балдахин
Над гробами минувших веков,
Точно в лунную ночь на земле я один
Средь незримой толпы мертвецов.

Проникает до самой души
Лунный холод, что льется вокруг…
Что же это в недвижной тиши
Всколыхнулось и грянуло вдруг?

Голоса из невидимых стран,
Диких звуков неслыханный ряд,
Воет рог, и гремит барабан,
И неистово флейты визжат.

Одинокая ель ожила
И навстречу ветвями шумит,
Ожила и немая скала,
В тайном трепете мшистый гранит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ПЕСНЬ ГОРЦЕВ

Слава вождю, что ведет нас к победам!
Он носит на знамени вечнозеленую ель.
Всюду за ней мы, и страх нам неведом,
Клан Альпин — гроза для окрестных земель.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что нам цветы в их изменчивой славе?
Чем ярче весна, тем их гибель грустней.
Зимней порой ни листочка в Троссахской дубраве:
Тут-то гордимся мы елью зеленой своей.

Корни глубоко в расселины скал запустила,
Зимние бури над ней истощат свои силы,
Чем они крепче, тем крепче срастется с родною горой.
Пусть же Монтейт с Брэдалбанской землею
Снова и снова гремят ей хвалою:
Родериг Вих-Альпин-дху, го! иэрой![1]

Гордо наш пиброх звучал в Глэн-Фруине,
И Баннохар стоном ему отвечал;
Глэн-Люсс и Росс-дху дымятся в долине,
Пустыней весь берег Лох-Ломонда стал.
Вдовам и девам саксонским вовек
Памятен будет наш ярый набег,
Страхом и горем они поминать тебя будут, альпинский герой!
В трепете Леннокс и Левенглэн,
Только заслышат вблизи своих стен:
Родериг Вих-Альпин-дху, го! иэрой!

Дикие клики звучали победно…
Миг лишь — и снова безмолвье царит.
Призраки звуков замолкли бесследно,
Только ручей под камнями шумит.
Старая ель и холодные скалы,
В мертвом просторе сияет луна.
Песня былого навек отзвучала,
Дикая жизнь — не воскреснет она!

Август 1893

Приветственный клич вождю на гаэльском языке. Эта песня есть почти буквальный перевод из Вальтера Скотта (Lady of the Lake). (Примеч. Вл. Соловьева.)

Анатолий Кремлёв

Приезд в Англию

Вдруг солнца луч блеснул в окне каюты,
И лица просияли все.
Я выбрался, не медля ни минуты,
На палубу. Во всей красе
Сияло солнце. Утренним приветом
Дышало море и, полна
То золотым, то серебристым светом,
Плыла спокойная волна.
Туман исчез бесследно. Даль открыта.
И сразу дышится легко.
Всё горькое, печальное забыто -
Всё унеслося далеко.
Торжественно, величественно-властно
Плывёт волна волне во след,
А вдалеке таинственно-прекрасный,
Как будто дымкою одет,
Рисуется громадный город. Ближе
И ближе он подходит к нам.
Весь верх его в дыму печей, а ниже
Уже видны то здесь, то там
Дома, кареты, люди, пароходы,
Суда на красных парусах,
Столбы, мосты, проезды, переходы
И лес из мачт на всех судах.
Чем ближе, тем яснее и яснее
Мне все подробности видны...
Я чувствую, пульс бьётся мой сильнее -
И величаво плещущие волны
Мне говорят восторженно и внятно,
Как на родимом языке, -
И речь его близка мне и понятна,
И я в неведомой тоске.
Смотрю вперёд, как будто ожидая
Увидеть родину мою -
Я жду её, я жажду, я страдаю,
Я слёзы радостные лью!..
О, Англия! На веки бесконечно
С тобою связан я душой.
Люблю тебя, как родину, сердечно!
Хоть я рождён в стране иной.
Ты мне всегда была страной родною,
И жизнь твоя была моей,
С тобою жил я радостью одною,
Одною горестью твоей.
Величие, и сила, и паденье
Твоих героев и сынов
Дарили мне и счастье, и мученье,
И ложь, и правду вещих снов.
В стране рабов, погрязших в грязи, тине
Безвольно-глупого нытья,
Умевших стать подобными скотине
На низшей грани бытия -
Я мог лишь презирать и ненавидеть
То вьючный скот, то их господ...
Я мыслью жил одной - тебя увидеть,
Увидеть чудный твой народ,
Хоть день прожить с ним вместе, закружиться
Во Всех  кругах его судьбы,
Чтоб снова грозной силой вдохновиться
Для безотраднейшей борьбы!..
О Англия!.. Что ты передо мною,
Мне говорят и моря плеск,
И берег, лобызаемый волною,
И солнца лучезарный блеск,-
Но громче всех, сильнее всей природы
Моё мне сердце говорит,
Что я в стране культуры и свободы,
Что здесь мир Англии царит!
Не мог отвесть я глаз от этих зданий,
Мачт, улиц, парусов, людей -
Мне грезился за ними ряд преданий,
Драм и легенд минувших дней.
Кипела грудь безумным нетерпеньем...
Лети ж скорее, пароход!
Дай мне скорей упиться наслажденьем,
Увидеть царственный народ!..
Вдруг будто бы завесою летучей
Закрылся весь прекрасный вид:
Закутал солнце дым, как чёрной тучей,
Не светит солнце, не горит...
Дым стелется по небу полосами -
И кажется, конца им нет!..
В дыму проходит солнце перед нами
То красное, то серое, то цвет
Его темной, мрачнее и чернее -
И солнце скрылось в полной мгле!..
Мгновение - и стало вновь светлее...
О радость! Мы уж на земле!
Мы в Лондоне! Мгновенно с парохода
Слетел я вниз, что было сил,
И на землю свободного народа
Я первый с гордостью ступил!


"Скиптроносный остров"

Я в Англии! С народом-великаном,
Живущим на трёх крошках-островах,
Глотая дым, дышу морским туманом,
Гуляю в парках, поле и лугах.
То под землёй, как вихрь, несусь в вагоне,
То быстро в электрическом челне
По Темзе я плыву, то на балконе
В саду стою, из сада же ко мне
Со всех цветов несутся ароматы;
То слышу я весёлый смех детей,
То мощный звук бетховенской сонаты,
То буффонады уличных речей.
Смеясь, крича, спеша, волнуясь, споря,
Здесь все живут свободно и легко -
И рокот бурных волн несётся с моря,
Но бури нет, и море далеко.
На улицах несметными толпами
Спешит народ, и наряду с ним где б
Ни бросить взор, то двух-колёсный кэб,
То лошади с гигантскими возами,
То омнибус в два этажа - на нём
Кондуктор в красном платье с медным рогом,
По занятым толпой летят дорогам, -
Но здесь нигде мы давки не найдём,
Как на Руси, где каждый без оглядки
Прёт напролом, плюёт на все порядки,
И не смущаясь, причиняет боль,
То в бок толкая, то ступая на мозоль.
Вот лорд в плаще идёт с большим бульдогом,
Армейцев горсть - все в красных сюртуках
И шапочках идут в порядке строгом,
А вместо сабель - с палочкой в руках.
Вот женщины - и дамы, и девицы -
В крахмаленых манишках, поясах,
Стройны, как ель, воздушны, словно птицы
С огнём ума в задумчивых глазах.
Вот шествуют подростки-мальчуганы
С сигаркой или трубкою в зубах,
Отважно руки запустя в карманы...
Вот на панели, прямо на камнях,
Сидит художник уличный - рисует
Карандашом иль краскою малюет
Панель и, протянув прохожим длань,
Отдать его таланту просит дань.
Несутся дети, дамы и мужчины,
Как будто предо мной калейдоскоп,
Дворцы-дома, базары-магазины,
Огромные, глубокие витрины -
Так ясны, так отчётливы картины,
Как будто видно их в стереоскоп.
Гайд-парк набит народом. Королева
Сейчас проедет здесь. Вот и она!
Снимают шляпы. Машут справа, слева
Платками ей. Достоинства полна,
Виктория с улыбкой наклоняет
Главу - восторг толпы растёт сильней,
Блестящая коляска в парк въезжает
И там в тени развесистых ветвей
Среди приветствий тихо исчезает...
Счастлив народ, когда его король
Не управлять, в царствовать желает!..
Счастлив король, когда он понимает,
В чём состоит его прямая роль.
Своей страны державным властелином
По праву может быть лишь сам народ
Когда ж король того не признаёт,
На троне будет он лишь арлекином.
Но в Англии давно уж короли
Узнали все невзгоды и напасти
Стремления к самодержавной власти
И уж давно от власти отошли.
А если вновь им царствовал на скучать,
Народ опять их многому научит,
Как их тому научит и Шекспир
МакбЕт, Джон,  Генрих, Ричард, Цезарь, Лир
Им скажут всё достаточно понятно, -
И кончить так едва ли им приятно!
Я посетил "Имперьял Институт" -
Роскошное, огромнейшее зданье,
Где получить об Индии познанье
Все могут,где нашёл себе приют
Среди культуры английско-индусской
Кружок друзей литературы русской,  -
И в том дворце,  где Индии музей,
Я чувствовал себя среди друзей.
Мне дороги о них воспоминанья:
Я в Лондоне,в их обществе, читал
О Лермонтове, Пушкине, - слыхал
Приветы их и их рукоплесканья,
В их лицах я с любовью наблюдал
Знак чуткого, глубокого вниманья,
Желание понять чужой народ.
Увы! При всех успехах просвещения
И страстного движения вперёд
Нет всё ещё в народах единенья -
Тем более заслуживает тот
Признательности общей, кто стремится
К сближению народов обратиться,
В одну сплотив их братскую семью.
За это шлю я из страны молчанья
Моим друзьям все лучшие желанья
И громкую признательность мою!
Настанет миг - народ воспрянет русский,
Освободит себя от рабских уз -
И всё поймут: не нужен нам французский,
Необходим нам английский союз.
Вот берег Темзы.  Величаво, гордо
И царственный там "ПАрлимент" стоит.
В кантаты политической звучит
Он в качестве мажор ногой аккорда;
Все происки насилия поправ,
Всех деспотов законный усмиритель,
Свободы страж, он ревностный хранитель
Всех добытых себе народом прав.
Я был в Палате Общин. В одеяньи
Давно умершем спикер там сидит,
Но царствует дух жизни в том собраньи -
И слышал я, как Гладстон говорит.
Стремился я и в Верхнюю Палату,
Которой так не любит весь народ,
Всегда отпор встречая там, - но вход
Туда закрыт: ни за какую плату
Не попадёшь! Так "натиск" увидал
Я "пламенный", но не "отпор суровый",
то Пушкин остроумно называл
"Пружинами гражданственности новой".
Увижу ль я то на Руси святой?
Услышу ль я свободы мощный голос?
Дождусь ли, чтоб с сынов народа волос
Не мог упасть по прихоти чужой?
В восточную часть Лондона лечу я -
"Дворец народный" осмотреть хочу я.
Чем ближе, тем беднее дома кругом.
На улицах костюмы все беднее;
Ругательства, угрозы, крик, содом -
Как будто на Руси пред кабаком -
Всё это видеть здесь ещё больнее!..
О, здесь ни жизнь, ни смерть не дорога!
Здесь к явному стыду демократии
Свирепствует везде эпидемии,
Здесь царствуют тиф, голод и цинга.
Как власти и закон ни негодуют,
Здесь, говорят,  отцы детьми торгуют,
Здесь матери выводят дочерей
На улицу по прихоти злые
И продают для гнусного разврата.
Здесь всем грозит опасность круглый год
Остаться без труда и без работ,-
Здесь всем грозит погибель иль утрата.
И в этом-то беднейшем уголке,
Тяжелых мук и горький слез юдоли,
Заботясь о рабочем бедняке,
Стремясь вернуть его для лучшей доли,
Стоит "Дворец народный" уж семь лет -
И от толпы ему отбою нет.
Все, что могла б фантазия людская
Для радости народа изобресть,
Все это там в большом обильи есть -
Театр, музей, читальня,  мастерская,
Технические классы, "Мьюсик Холл",
Все отрасли ремёсл,  все роды школ,
Включая школу плаванья и спорта
Во всех видах, - там есть дешёвый стол
С припасами отборнейшего сорта;
Столовые, буфет и "смокинг-рум",
Прекрасный зал для отдыха и танцев,-
Там - словом - все, что мог придумать ум
Практичных англичан-американцев,
Что бедняку могло б отраду дать
И в тяжкой жизни счастие создать.
В соборе Павла был я утром рано,
Когда вокруг, как бурная волна,
Ревёт толпа, а в церкви тишина
Священного величия полна; -
В Вестминстере я слушал звук органа
Среди могил и статуй королей,
Поэтов, знаменитейших людей,
Создавших славу родины своей,
Но Байрона не видел я меж ними...
В разгаре полном лондонский сезон:
Сюда блеснуть талантами своими
Артисты собрались со всех сторон.
Толпа их чтит и кстати, и некстати;
Здесь в Дрэри-Лэн с Парижа привезли
Нам Comedie Francaise с  Мунэ-Сюлли;
В концертном зале Аделина Патти
Намерена пропеть "в последний раз",
Пока у ней весь голос не угас;
В театре же "Ляйсиуме", где лира
Вновь почтена бессмертного Шекспира,
Почтенный Ирвинг с Эллен Терри нам,
Приехавшим со всех пределов света,
Воссоздают великого поэта
Прекрасным исполненьем его драм.
  Чтоб жизнь кругом была мне вся знакома,
Чтоб знал равно и радость, и печаль,
Я обозрение два сумасшедших дома...
  Один из них - "Бетлегем госпиталь ",
Рассчитанный на триста одержимость
(Известен он под именем "Бедлам"),
В условиях,  для нас недостижимых,
Содержится умалишённый там.
Дано там всё, чтоб разум человека,
Расстроенный болезнью, излечить,
А безнадёжный умственный калека
Мог жизнь свою забвение облегчить:
Рояль,  бильярд,  газеты и журналы,
Обширные гостиные и залы,
Огромные тенистые сады,
Цветами окружённые фонтаны,
Бассейны освежающей воды,
И шахматы,  и даже кегельбаны;
Врачебной заботы и надзор
По истине полны и безупречны;
К больным все так внимательны,  сердечны,
Что странен был бы чей-нибудь укор...
  Но горький вид безумных, исступлённых
Меня к сознанью тяжкому привёл;
Вся жизнь людей есть цепь громадных зол,
На душу их, ка горы, взгромождённых -
И кто б хотел наглядно изучить,
Как наш прогресс и совершенствоваться века
Страшны душе пигмея-человека,
Тот мог бы здесь то знание получить,
Узнав, ка я, от этих сумасшедших
О их скорбь и радостях прошедших!
  Другой Бедлам - "Сальвашен арми", но
С существенным отличием между ними:
Тогда как там безумье не одно,
И яркими контрастами своими
Болезней вид способен поразить,
В "Сальвашен арми" все однопредметно
Помещены - и по всему заметно,
Что их недуг трудненько излечить.
  Цель "армии" - спасти Господней стадо
И к вечном блаженство обратятся
Народ,  как не разумное дитя,
Внушить ему, что в небесах награда;
А с целию привлечь к себе народ -
Материал для чудного спасенья, -
Чины себе вся "армия" даёт,
Награды всем сулит и повышенья;
Солдат, майор,  полковник,  генерал,
Сестра,  брат милосердия.  капрал -
Спасаются под этими чинами;
По улицам огромными толпами
Они несутся, точно в карнавал,
В особые костюмы разодеты,
С оркестром из литавр, гобоев, труб,
Горланя гимны, стансы и сонеты,
Рубя слова, как повара - котлеты,
И не смутясь, что гимн кабауки-груб.
  На зрителя такое представление
Нередко производит впечатление,
Что перед ним с ума сошедший клуб,
Кочующий за неимением места
И ждущий неизбежного ареста.
  Но если мы отбросим этот фарс,
Забудем,  что за проповедь спасенья
Взялся не поп, а чистокровный Марс,
И вместо месс даёт нам представлениья,  -
Мы много в деле "армии" найдём
Хорошего - она всех вдохновляет
На честный труд, на жизнь своим трудом,
Она всем бедным щедро помогает,
Будя в толпе сознание кругом.
  Она смешна немного выше нормы, -
Но важна суть и не важны суть формы.
  Кто в Риме был и папы не видал,
Похож бы был на тех,  кто в Лондон внидя,
Уехал бы, в нём "Тоуэра" не видя, -
И я, конечно,  в "Тоуэр" попал.
  Тяжёлые туда воспоминанья
Меня влекли -  о муках королей,
И королев,  и принцев, и детей,
Принявших там великие страдания,
Повешнннвх,  лишённых головы,
Замученных по отзывам молвы,
Убитых по на ветви за измены...
Там комнаты внушают тайный страх,
Испещрены там надписями стены,
Там призраки мерещятся в глазах.
  Вот "Блюди Тоуэр", где убиты дети,
Четвёртого Эдварда сыновья;
Вот комната,  где смыла стены эти
Своею кровью целая семья.
  В течении почти восьми столетий
Здесь лучшая кровь Англии рекой
Текла из жил, раскрыты палачами,
Пронзённый слуг наёмники мечами,
Бесславно Ричард здесь погиб второй;
Четвёртый, Пятый Генрих морали
Здесь недугов,  в Ричард Третий здесь
Убил Шестого Генриха - и, весь
Залитый кровью,  Тоуэр до днесь
Хранит следы кровавой, страшной были...
  Проли теперь суровые века -
И "Тоуэр", где свершилось казни злые,
Где кровь текла, как горная река,
Хранит в себе реально золотые,
Старинное оружие корней
И рыцарей да чучела коней.
  Я Тоуэр покинул... Солнцем лета
До глубины своей освещена,
Текла спокойно Темза в волнах света,
И в воздухе стояла тишина.
  Кровавых дней виденья быстро скрылись...
По Темзе тихо лодки проносились,
И до меня вновь громко доносились
Звук музыки, весёлый смех детей
И буффонады уличных речей.




  ----

Часы, и минуты, и дни, и недели,
Пока я жил в Англии, живо летели,
Настал расставания томительный час,
И пламень восторга в душе моей гас.
Из Лондона мчусь я в Соутгемптон. Пестреет
Дорога полями,  горами, водой...
Там лес в очарованном сне зеленеет,
Тут пажити быстрой бегут чередой.
Проносится птиц перелётная стая;
Свободно над нами паря и летая,
Они нам привет на прощание шлют
И громкие гимны свободе поют.
Нас поезд в дыму волокнистом стрелою
К туманному берегу моря домал,
Вот слышен  и моря рокочущий вал,
Вот видно и море; волна за волною
Бегущее к берегу, пенясь,  клубясь
И в мелкие брызги о берег дробясь.

На родине Шекспира

Кто в жизни знал, как тяжко потерять
Любимого, родного человека,
Как дорого о нем воспоминанье,
Как трепетно пред нами восстаёт
Его живой и незабвенный образ,
Когда войдём мы в комнату его,
Увидим там, как было все при жизни; -
Тот может мне поверить, что я весь
Охвачен был невыразимым счастьем,
Когда я дом Шекспира увидал.
  Заботливой рукою англичан
Он сохранен в его старинном виде,
Хотя ему уж триста тридцать лет.
Наружный вид его нас переносит
В тот славный век, когда Шекспир в нём жил.
Таинственно минувшее на нас
Отжившими чертами тихо веет -
И хочется продлить священный миг
Безмолвного пред ним благоговенья.
  Входная дверь открыта,. Я вхожу
По лестнице.  Вот и второй этаж.
Вот комната,  где родился Шекспир.
Сохранена его вся обстановка. 
Всё дышит им, всё говорит о нём.
Прекраснейший портрет меня встречает
Хозяина. Открытое лицо
Как будто бы приветствует меня.
Он сам гостей ещё б радушней встретил,
Когда б был жив!
                Я подхожу к столу,
Где он писал великие творенья;
Я вижу стул, где он сидел. Вокруг
Всё говорит,  что он сейчас лишь только
Ушёл от нас... Моё воображенье
В былую даль меня перенесло.
Я мысленно и ясно представляю,
Как он сюда усталый возвращался
И отдыхал, но отдых краток был;
Рой творческих загадочных видений
Перед его духовными очами
Носился, как волшебных духов рой -
И воплощает он их в живые лица,
Давал им жизнь и яркие черты
И окружал их правдой и бессмертьем.
Я вижу, как сиял всё лицо
Его тогда кипучих вдохновеньем,
Как нервно и неровно он дышал -
От радости и буйного восторга
При мысли, что его любимый друг,
Артист Борбедж, в их собственном театре
Создаст ещё один великий тип,
А труппа вся в стройнейшем сочетаньи
Весь цикл его творений воплотит.
  Я видел дом, в котором помещалась
Та школа, где учился наш поэт.
Я видел дом его жены Анн Гэсвэ,
Я видел сад, где в честь пиес Шекспира
Посажены деревья и цветы,
Которые в тех названы пиесах...
  Садовница,  ценя мою любовь
К великому поэту, подарила
Из цветник мне розу. Я  храню
Её с тех пор - она давно засохла,
Но живы в ней и цвет, и аромат.
  Я был и там, где погребен Шекспир.
Храм Троицы, куда ведёт аллея
Тенистых лип, сомкнувшихся,  как свод,
Лелеет прах бессмертного поэта.
Он погребён пред самым алтарь,
И на плите, положенной над ним,
Начертаны последние желанью.
  У алтаря налево горельеф -
Шекспир с пером в руках. Безмолвна церковь -
В ней тишина - и тишина вокруг,
В семье больших развесистых деревьев...
  Шекспир!  Ты мёртв - мир праху твоему!
Но где твой дух? Ужели "этим всё
Кончается?", как говорит твой Гамлет.
  Материя - и та уничтожению
Не подлежит. Ужели вместе с телом
Он умереть мог также,  как оно -
Из цельного живого организма
Рассыпаться в какой-то жалкий прах?
Ужели след единый от него
Остался в том, что создал он при жизни?
Возможна ль смерть для духа вообще?
Возможно ли, чтоб дух уничтожался,
Тогда как то, что он животворит,
Материя, лишь изменяться может?
Иль, может быть, для этих двух явлений,
Ни существом, ни свойствами несходных,
Характеры бессмертия равны?
Бессмертие материи условно:
Меняя всё - цвет, форму, вещество,
Она хотя и продолжает жить,
Но только при своей метаморфозе.
Быть может,  дух бессмертья своего
Таким же измененьем достигает:
Быть может,  то, что гений человека
Дал обществу, родной своей стране
И, может быть, всему людской роду,
В сознании людей навек осталось,
Как ценный дар,  как гения наследство,
И в этом-то духовном изменении
Людских умов, сознании и сердец
Дух гения бессмертие находит...
  Ты думал я, идя в "Мемориал" -
Красивое, раскрашенное зданье,
Где помещён шекспировский театр,
Шекспировский музей, библиотека.
В театре том в апреле каждый год
По случаю рождения Шекспира
Прекрасная сыгравшаяся труппа
Из английских серьёзнейших артистов
В течении недели каждый день
Даёт спектакль из лучших пьес поэта -
И Англия съезжается сюда,
Чтобы почтить любимца своего.
  В Шекспировском  музее я нашёл
Всё, что могли собрать во всей Европе
И Англии из всяческих вещей,
Имеющих к Шекспир отношенье -
Портреты всех шекспировских актрое
И самого Шекспира, бюсты их,
Ряды картин из пьес поэта - словом,
Несметные богатства для того,
Кто вздумал бы заняться изученьем.
  В шекспировской библиотеке я
Увидел все издания поэта
За триста лет, все книги и брошюры,
Поэта иль творения его
Избравшие предметом обсужденья,
Попавшие в печатные станки.
  "Мемориал" стоит в изящном парке,
И памятник воздвигнут близ него:
Прекрасная сидящая фигура
Поэта - и вокруг него четыре
Им созданных героя - Джон Фальстаф,
Люди МакбЕт,  принц Гамлет и принц Гарри.
Характерней представить сочетанье
В поэте всех его великих черт
Едва ли бы сумел и лучший скульптор.
К о м е д и ю представил сэр Фальстаф,
Т р а г е д и ю - Макет,  глубокой ночью
Встававшая с постели и пятно
Кровавое смыть с маленькой руки
Желавша,  - готовая для мужа,
Любя его, убийство совершить,
Но с ужасом увидевшая в муже
Бездушного тирана, палача,
В крови людей стоящего по горло, -
И оттого сошедшая с ума.
Весь в трауре принц Гамлет - символ драмы,
Возникшей из борьбы желанья мстить
С сознанием безнравственности мести.
И наконец принц Гарри - образец
Блестящего Шекспиром пониманья
И с т о р и и, сказавшегося в том
Доказанном им хроник ой принципе,
Что управлять способен только тот,
Кто свой народ душою понимает
И может всей душой его любить.
   "Когда бы нас спросили, англичан",
Сказал Карлель,  - что мы себе желаем,
Шекспира ль иль две Индии, - то мы
Ответили б: без Индий обойдёмся
Мы как-нибудь,  но без Шекспира мы
Не можем жить".
                Могли бы все народы
К себе слова Карлейля применить:
Никто из них не может обойтись
Без вечного,  великого Шекспира,
И за него отдать бы каждый мог
Все "Индии", какими обладает.
Шекспир - поэт, писавший всем народам,
И всем векам. Основа всех его
Прекрасных пьес - есть правда и свобода.
Какой народ, ещё не сгнивший в рабстве
Иль в вечной лжи, срчувствовать не станет
И не пойдёт восторженно вслед
Художнику - глашатаю свободы,
Апостолу народной правды? Кто
Остаться глух к его заветам может?
Кто предпочтёт две Индии ему?
   Из Стратфорда я в Лондон возвращался
Тем сказочным богатырём,  что силу
От матпри-земли восстановля,
Коснувшись к ней. Я чувствовал,  как Гамлет,
В своей груди львов африканских мощь
И ми любил,  как "сорок тысяч братьев
Со всею полнотой любви не могут
Любить" его. Как говорит Акоста,
"Я ощущал в себе биенье пульса
Всех славных дел и каждое дыханье
Истории". Подъём душевных сил
Не покидал меня ни на минуту.


Константин Бальмонт

В Оксфорде

Словно усыпаны хлопьями снега, 

Искрятся яблони, млея в цветах. 

Ветер, о ветви ударив с разбега, 

Шепчет и прячется в дальних кустах. 

В парке мечтательном лунная нега, 

Лунные ласки дрожат на листах. 

 

С башен доносится бой колокольный, 

Дремлют колледжи в объятьях теней. 

Сладостный час для души недовольной, 

Стройные мысли сплетаются в ней, 

К небу уходят от горести дольной, 

Беглость минут выступает ясней. 

 

Дышат деревья, их пышность нетленна, 

Грезят колледжи о Средних Веках. 

Зимние думы промчатся мгновенно, 

Воды проснутся в родных берегах. 

Время проходит, мечта неизменна, 

Наше грядущее в наших руках. 

 

Оксфорд. Весна, 1897

Английский пейзаж

В отдаленной дымке утопая,
Привиденьями деревья стали в ряд.
Чуть заметна дымка голубая,
Чуть заметные огни за ней горят.

Воздух полон тающей печалью,
Все предчувствием неясным смущено.-
Что там тонет? Что за этой далью?
Там как в сердце отуманенном темно!

Точно шепот ночи раздается,
Точно небо наклонилось над землей
И над ней, беззвучное, смеется,
Все как саваном окутанное мглой.

Самуил Маршак

В Лондонском парке

Гайд-парк листвою сочною одет.
Но травы в парке мягче, зеленее.
И каждый из людей привносит цвет
В зелёные поляны и аллеи.

Вот эти люди принесли с собой
Оранжевый и красный - очень яркий.
А те - лиловый, жёлтый, голубой, -
Как будто бы цветы гуляют в парке.

И если бы не ветер, что волной
Проходит, листья и стволы колебля,
Я думал бы: не парк передо мной,
А полотно весёлое Констебля.
1912

Дон-Аминадо

                АНГЛИЯ

                Царица гордая бушующих морей.
                Легенда старая суровых капитанов!
                Страна загадочных и сумрачных туманов,

                В лесах из мачт и прихотливых рей -
                Ты блещешь красными огнями фонарей
                В пути бесчисленных гигантских караванов!

                Соленых волн рассыпчатая пыль
                Сверкает брызгами над всеми парусами.
                Им бури грозные родными голосами

                Всегда рассказывают пламенную быль
                Про то, каких пространств касался острый киль,
                Какими небеса смеялись небесами!..

                Есть тайна вещая в безмолвных моряках
                Для тех, чья родина - раскинутые степи.
                Гремят всегда их якорные цепи,

                Всегда огонь - в далеких маяках,
                Тугой канат - в натруженных руках
                И что-то детское, задорное в их кепи!

                На их гербе - к прыжку готовый лев
                Грозит дерзнувшего безумца окровавить:
                Не даст легко он женщин обесславить -

                Британских девушек с осанкой королев!
                Кто испытал величественный гнев,-
                Попытку дерзкую спешит скорей оставить!

                ...В машинном грохоте дымятся города.
                Щетина труб венчает кровли зданий -
                Эмблемой черною испытанных созданий,

                Плодов упорного и мощного труда.
                Веков истории проходит череда
                В простых словах пленительных преданий.

                ...Как верный щит - британская скала
                Стоит в плену бушующего моря,
                И, с бурей волн рокочущею споря,

                В глубоких гаванях звонят колокола:
                Пусть знают путники, что затаила мгла
                В пучине вод - пучину зла и горя!..


                Пускай теперь осмелится пират
                Направить бриг на грозные утесы.
                Назад!..- колокола немолчно говорят.
                Вперед!..- поет волна,- вперед, мои матросы!

                1915

                СТАРАЯ АНГЛИЯ

                Веселое пламя, шипенье полен.
                Надежные, крепкие рамы.
                Темнея от времени, смотрят со стен
                Какие-то гордые дамы.

                В поблекших, тугих и тяжелых шелках,
                В улыбке лица воскового,
                И в этих надменных, седых париках
                Есть нежность, уже обращенная в прах,
                Суровая нежность былого.

                Но весело, ярко пылает камин,
                А чайник поет и клокочет,
                Клокочет, как будто он в доме один
                И делает все, что захочет.

                А черный, огромный и бархатный кот,
                С пленительным именем Томми,
                Считает, что именно он это тот,
                Кто главным является в доме.

                И думает, щурясь от блеска огня
                На ярко начищенной меди:
                "Хотел бы я видеть, как вместо меня
                Тебя бы погладила леди!.."

                И Томми, пожалуй, действительно прав.
                Недаром же чайник имеет
                Такой сумасшедший и бешеный нрав,
                Что леди и думать не смеет

                Своею божественно-дивной рукой
                Коснуться до крышки горячей...
                И, явно утешенный мыслью такой,
                Опять погружается Томми в покой,
                Глубокий, ленивый, кошачий.

                За окнами стужи, туманы, снега.
                А здесь, как на старой гравюре,
                Хрусталь, и цветы, и оленьи рога,
                И важные кресла, и блеск очага,
                И лампы огонь в абажуре.

                Я знаю, и это, и это пройдет,
                Развеется в мире безбрежном.
                И чайник кипящий, и медленный кот...
                И женщина с профилем нежным.

                И в том, что считается счастьем земным,
                Убавится чьим-то дыханьем,
                И самая память исчезнет, как дым,
                И только холодным, надменным, чужим
                Останется в раме блистаньем.

                Но все же, покуда мы в мире пройдем,
                Свой плащ беззаботно накинув,
                Пускай у нас будет наш маленький дом
                И доброе пламя каминов,

                Пусть глупую песенку чайник поет
                И паром клубится: встречай-ка!..
                И встретит нас Томми, пленительный кот,
                И наша и Томми хозяйка.

                1927

Михаил Кузьмин

АНГЛИЙСКИЕ КАРТИНКИ
     (Сонатина)
     а) ОСЕНЬ
     Бери, Броун! бритвой, Броун, бряк!
     Охриплый флейтист бульк из фляг.
     Бетси боится бегать в лес.
     В кожаной куртке курит Уэлс.
     Стонет Томми на скрипке.
     Облетели липки...
     Простите, прогулки!
     Простите, улыбки!
     В неметеном дому
     Шаги - гулки,
     Спущен флаг...
     К чему?
     Джин, Броун! Джигу, Броун! У дров дремать.
     Постным блином поминать покойную мать.
     Что нам до Уэлса, что до Бетси?
     Будет пора дома насидеться.
     В смятых шляпках торчат ромашки,
     По площади плоско пляшут бумажки...
     Бодрись, Броун, Бомбейский князь!
     Не грянь в грязь.
     Фонарь... Что такое фонарь?
     Виски, в висок ударь!
     Ну!
     "Пташечки в рощице славят согласно
     Все, что у Пегги приятной прекрасно!"
     Морской черт,
     Не будь горд!
     Я самому лорду
     Готов дать в морду.
     "Лишь только лен, мой лен замнут,
     Слезы из глаз моих побегут".
     б) ИМЕНИНЫ
     Алисы именины,
     Крыжовенный пирог,
     В гостиной - пол-куртины,
     Кухарка сбилась с ног.
     Саженный мореходец
     Краснеет до рыжа.
     Ну-ну, какой народец:
     Зарежет без ножа!
     Бульдог свирепо скачет
     И рвется из окна.
     Хозяйка чуть не плачет,
     Соседка смущена.
     - Нелепо в Пикадилли
     Болтаться целый день.
     "Зачем не приходили
     Вчера вы под сирень?"
     - Алисин нынче праздник, -
     Кладите потроха!
     "Хоть вы большой проказник,
     Но я вас... ха, ха, ха!"
     Ах, вишни, вишни, вишни
     На блюдцах и в саду.
     - Я, может быть, здесь лишний,
     Так я тогда уйду.
     - О нет! - ликуют ушки.
     Веселый взгляд какой!
     И поправляет рюшки
     Смеющейся рукой.
     в) ВОЗВРАЩЕНИЕ
     Часы буркнули "бом!"
     Попугай в углу "каково!"
     Бабушка охнула "Джо!"
     И упала со стула.
     Малый влетел, как шквал,
     Собаку к куртке прижал,
     Хлопнул грога бокал, -
     Дом загудел, как улей.
     Скрип, беготня, шум,
     Трубки, побитый грум,
     Рассказы, пиф-паф, бум-бум!
     Господи Иисусе!
     Нелли рябая: "Мам,
     Я каморку свою отдам.
     Спать в столовой - срам:
     Мальчик-то не безусый".
     Гип-гип, Вест-Индия!!
     1922
    
Владислав Ходасевич

Джон Боттом

1


Джон Боттом славный был портной,
        Его весь Рэстон знал.
Кроил он складно, прочно шил
        И дорого не брал.

2


В опрятном домике он жил
        С любимою женой
И то иглой, то утюгом
        Работал день деньской.

3


Заказы Боттому несли
        Порой издалека.
Была привинчена к дверям
        Чугунная рука.

4


Тук-тук - заказчик постучит,
        Откроет Мэри дверь, -
Бери-ка, Боттом, карандаш,
        Записывай да мерь.

5.


Но раз... Иль это только так
        Почудилось слегка? -
Как будто стукнула сильней
        Чугунная рука.

6


Проклятье вечное тебе,
        Четырнадцатый год!.
Потом и Боттому пришел,
        Как всем другим, черед.

7


И с верной Мэри целый день
        Прощался верный Джон
И целый день на домик свой
        Глядел со всех сторон.

8


И Мэри так ему мила,
        И домик так хорош,
Да что тут делать? Все равно:
        С собой не заберешь.

9


Взял Боттом карточку жены
        Да прядь ее волос,
И через день на континент
        Его корабль увез.

10


Сражался храбро Джон, как все,
        Как долг и честь велят,
А в ночь на третье февраля
        Попал в него снаряд.

11


Осколок грудь ему пробил,
        Он умер в ту же ночь,
И руку правую его
        Снесло снарядом прочь.

12


Германцы, выбив наших вон,
        Нахлынули в окоп,
И Джона утром унесли
И положили в гроб.

13


И руку мертвую нашли
        Оттуда за версту
И положили на груди...
        Одна беда - не ту.

14


Рука-то плотничья была,
        В мозолях. Бедный Джон!
В такой руке держать иглу
        Никак не смог бы он.

15


И возмутилася тогда
        Его душа в раю:
«К чему мне плотничья рука?
        Отдайте мне мою!

16


Я ею двадцать лет кроил
        И на любой фасон!
На ней колечко с бирюзой,
        Я без нее не Джон!

17


Пускай я грешник и злодей,
        А плотник был святой, -
Но невозможно мне никак
        Лежать с его рукой!»

18


Так на блаженных высотах
        Все сокрушался Джон,
Но хором ангельской хвалы
Был голос заглушен.

19


А между тем его жене
        Полковник написал,
Что Джон сражался как герой
        И без вести пропал.

20


Два года плакала вдова:
        «О Джон, мой милый Джон!
Мне и могилы не найти,
        Где прах твой погребен!..»

21


Ослабли немцы наконец.
        Их били мы, как моль.
И вот - Версальский, строгий мир
        Им прописал король.

22


А к той могиле, где лежал
        Неведомый герой,
Однажды маршалы пришли
        Нарядною толпой.

23


И вырыт был достойный Джон,
        И в Лондон отвезен,
И под салют, под шум знамен
        В аббатстве погребен.

24


И сам король за гробом шел,
        И плакал весь народ.
И подивился Джон с небес
        На весь такой почет.

25


И даже участью своей
        Гордиться стал слегка.
Одно печалило его,
        Одна беда - рука!

26


Рука-то плотничья была,
        В мозолях... Бедный Джон!
В такой руке держать иглу
        Никак не смог бы он.

27


И много скорбных матерей,
        И много верных жен
К его могиле каждый день
        Ходили на поклон.

28


И только Мэри нет как нет.
        Проходит круглый год -
В далеком Рэстоне она
        Все так же слезы льет:

29


«Покинул Мэри ты свою,
        О Джон, жестокий Джон!
Ах, и могилы не найти,
        Где прах твой погребен!»

30


Ее соседи в Лондон шлют,
        В аббатство, где один
Лежит безвестный, общий всем
        Отец, и муж, и сын.

31


Но плачет Мэри: «Не хочу!
        Я Джону лишь верна!
К чему мне общий и ничей?
        Я Джонова жена!»

32


Все это видел Джон с небес
        И возроптал опять.
И пред апостолом Петром
        Решился он предстать.

33


И так сказал: «Апостол Петр,
Слыхал я стороной,
Что сходят мертвые к живым
        Полночною порой.

34


Так приоткрой свои врата,
        Дай мне хоть как-нибудь
Явиться призраком жене
        И только ей шепнуть,

35


Что это я, что это я,
        Не кто-нибудь, а Джон
Под безымянною плитой
        В аббатстве погребен.

36

Что это я, что это я
        Лежу в гробу глухом -
Со мной постылая рука,
        Земля во рту моем».

37


Ключи встряхнул апостол Петр
        И строго молвил так:
«То - души грешные. Тебе ж -
        Никак нельзя, никак».

38


И молча, с дикою тоской
        Пошел Джон Боттом прочь,
И все томится он с тех пор,
        И рай ему не в мочь.

39


В селеньи света дух его
        Суров и омрачен,
И на торжественный свой гроб
        Смотреть не хочет он.
1926

                ИРЛАНДИЯ

Зинаида Гиппиус

                ПОЧЕМУ

О Ирландия, океанная,
Мной невиданная страна!
Почему ее зыбь туманная
В ясность здешнего вплетена?

Я не думал о ней, не думаю,
Я не знаю ее, не знал...
Почему так режут тоску мою
Лезвия ее острых скал?

Как я помню зори надпенные?
В черной алости чаек стон?
Или памятью мира пленною
Прохожу я сквозь ткань времен?

О Ирландия, неизвестная!
О Россия, моя страна!
Не единая ль мука крестная
Всей Господней земле дана?

Сентябрь 1917