Центральная Азия

Максимилиан Волошин

Пустыня

Монмартр... Внизу ревет Париж —
Коричневато-серый, синий...
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных линий.
То купол зданья, то собор
Встает из синего тумана.
И в ветре чуется простор
Волны соленой океана...
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет покоя...

Застывший зной. Устал верблюд.
Пески. Извивы желтых линий.
Миражи бледные встают —
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
И тени мертвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной Пустыни.

Царевна в сказке, — словом властным
Степь околдованная спит,
Храня проклятой жабы вид
Под взглядом солнца, злым и страстным.
Но только мертвый зной спадет
И брызнет кровь лучей с заката —
Пустыня вспыхнет, оживет,
Струями пламени объята.
Вся степь горит — и здесь, и там,
Полна огня, полна движений,
И фиолетовые тени
Текут по огненным полям.
Да одиноко городища
Чернеют жутко средь степей:
Забытых дел, умолкших дней
Ненарушимые кладбища.
И тлеет медленно закат,
Усталый конь бодрее скачет,
Копыта мерно говорят,
Степной джюсан звенит и плачет.
Пустыня спит, и мысль растет...
И тихо всё во всей Пустыне:
Широкий звездный небосвод
Да аромат степной полыни...

1901
Ташкент — Париж

Евгений Яшнов


Лысая Азия! Сколько кругом
Дикой извечной свободы!
Все зародилось на лоне твоем:
Злаки, стада и народы.
В круговращеньи судеб мировом,
Знаю, весенние воды
Снова наполнят степей водоем.
Чувствую я, из Европы беглец,
Отпрыск культуры постылой,
В гаме верблюдов, коней и овец
Потенциальные силы.
Слышу, как в творческом акте Отец
Пружит набухшие жилы.
Вижу, мужает скуластый творец.
Жатва — на западе, в Азии — жнец!

НА КОКСУ
Рассказывая про былое,
Как встарь, течет-кипит Коксу.
Заката око
Позолотило золотое
Твою осеннюю красу.
Превращены мои желанья
В прозрачный золотистый свет.
И издалека
Едва доносится дыханье
Умчавшихся в былое лет.
Их буйный хмель невозвратимый
Как будто воротить спеша,
Надеждой хрупкой
И страстью острою томима,
К тебе, голубка,
Любовно тянется душа.
1911

Из цикла «На пути в Афганистан» [1907-12 и 1914-1915]

Над степью пыльные туманы,
Полыни пьяно-горячи,
В пустыне тонут караваны
Бредущих вдаль науканчи.
От Баиркума, Сарыкуля
С детьми, пожитками, скотом
Ползёт нагой и грязный улей
В пути безводном и пустом....
Но шутке рассмеются звонко
И будут рады всей душой
Рожденью нового ребенка
И свадьбу спразднуют байгой.
Не мне назвать их дикарями!
Любовно вглядываюсь я
В рассвет смиренный бытия
Над вечереющими нами...

Джес-Тырнак

Вечер на Тянь-Шане

Над вечереющей землёй
Пылает алый мак заката,
И тёмный остов Беговата

Полночь в горах

Киргиз, поводья опустив,
Слетает вниз с отвесной кручи.
Я слышу древностью созвучий
Без слов волнующий мотив.
Поёт и ветер о своём
В горах бродяжестве упорном,
И ночь, таясь в ущельи горном,

Тургай

Качаются века.
Порой Чингиз взметнётся.
Но миг - и средь степей
Лишь в песне отдаётся
Галоп его коней.

Холмы, тропа, степной
Томительно-полынный,
Но не гнетущий зной.
Проходят дни, недели.
Степная жизнь легка.
В седле, как в колыбели.

Горячий ветер из Андхоя

И дальний вой, и ветра шум,
И тянет наш заблудший ум
К высокой мудрости пустыни.
1913

Иван Новгород-Северский

САМАРКАНД
Громадой пыльной Самарканд
притих в песках родной пустыни
приют опасных, диких банд,
где Тамерлана дух поныне.
Во мгле вечерней муэдзин
поднялся ввысь неторопливо.
Из каравана я один
могу понять его призывы:
он мне напомнил, что приспел
молитвы час и час покоя
и что Аллах нам повелел
оставить временно земное.
И обратиться на восток,
откуда солнце завтра глянет,
а если милостив пророк -
и новый день для нас настанет.

У ГРОБНИЦЫ ТАМЕРЛАНА
Я в Самарканде - Мекке русской,
где хан суровый Тамерлан,
почил от недугов и ран в
гробнице вычурной и узкой.
Ему, как мне, был тесен мир.
Душа стремилась вольной птицей...
И вот, теперь лежит он сир,
веков ушедших небылицей.
Что принесу я в дар ему:
сибирский высохший богульник?
Не оскорблю ли, богохульник,
его священную тюрьму?

В ПЕСКАХ
Песок заполнил небеса,
с песком и дождь на нас струится,
песком и молния огнится,
в песке и радуг полоса.
Верблюды дышат тяжело,
глаза прищурив терпеливо.
Дорогу вовсе занесло,
но все ж бредут неторопливо.
Придут в оазис голубой,
к озерам светлым, бирюзовым,
пески оставив за собой
и знойный день, такой грозовый.

АРАЛЬСКОЕ МОРЕ
Верблюд - живой корабль пустыни,
от дюны к дюне держит путь.
Песок метет, нельзя вздохнуть,
он на земле и в бездне синей.
Песком весь мир заволокло.
И солнце в пламенной вуале.
А что я вижу? Там, подале,
горит гигантское стекло!
В Аральском море не вода,
кипучий бисер золотистый
песок горячий и искристый,
несется тучами туда.
Но вот затихло. Бирюзою
опять блестит морская гладь.
Чиста лазурь... И благодать,
как было раньше пред грозою.

ПЕСОК ЯЗВИТ
Песок язвит, как тучи стрел,
как сотни арф звенит в пустыне,
палящим зноем закипел
по медной, кованной равнине.
Сожженный солнцем караван
втянулся в огненное море...
Ужель не видеть дальних стран,
лишь смерть в суровом приговоре?
Но, что блеснуло там? Вода?..
Хвала Аллаху и пророку -
мой караван дойдет туда,
наперекор слепому року!

ОМАР ХАЙЯМ
Беспечный перс Омар Хайям,
мне повстречался знойным летом.
Стремясь к неведомым краям,
живу в песках, как он поэтом:
смотрю на звезды и пою...
О чем? О дюнах, о пустыне,
о караванах в дали синей,
развеявших печаль мою.
Орлов и стрепетов ловлю,
летя, как вихрь, на кобылице.
Душа моя подобна птице...
Ты слышишь? Птицею пою!

Константин Липскеров

Зачем опять мне вспомнился Восток!
Зачем пустынный вспомнился песок!
Зачем опять я вспомнил караваны!
Зачем зовут неведомые страны!
Зачем я вспомнил смутный аромат
И росной розы розовый наряд!
Как слитно-многокрасочен Восток!
Как грустен нескончаемый песок!
Как движутся размерно караваны!
Как манят неизведанные страны!
Как опьяняет юный аромат
И росной розы розовый наряд!
Моей мечты подобие – восток,
Моей тоски подобие – песок,
Моих стихов подобье – караваны,
Моих надежд – неведомые страны,
Моей любви подобье – аромат
И росной розы розовый наряд!
Вот почему мне помнится Восток,
Вот почему мне видится песок,
Вот почему я слышу караваны,
Вот почему зовут скитаться страны,
Вот почему мне снится аромат
И росной розы розовый наряд!
               
                1915

Караваны

За звоном - звон, за звоном - тусклый звон.
Медлительный, всё ближе, ближе он,-
И предо мной, песка взрывая груды,
Проходят цепью бурые верблюды
Повсюду вы, виденья древних стран!
В просторах дрёмных мерный Туркестан
Качает вас, и грузная гирлянда

Я помню вас над разными хребтами.
Багровыми облитые лучами,
Вы изгибали алые горбы, -
Грозящий образ яростной судьбы.
Я помню вас под дымною луною.
вы, чуждые, тянулись предо мною,
и неизбежный колокол звучал,
Звучал и звал и в мраке замирал.
За звоном звон, за звоном звоны снова...
О, долгих снов унылая основа!
Повсюду вы! Повсюду помню вас!
Я помню вас в сладчайший утра час,
Когда горя за розовой пустыней
Миражем невозможной благостыни,
В воздушных отдалениях несла
Аральских вод лазурная стрела
Кривых ветрил, белея, плыли крылья,
И к берегу, ускоривши усилья,
Сияя золотом, вы сны мои несли,
И в золотистой таяли пыли...
И снова вновь и вновь за звоном звон!
Покоя звук! Пустынь безмолвных стон!




Золотые поля джугары
Между кулями зелени чёрной...
Золотые поля джугары
И лиловые горы за ними...
Я не ведал до этой поры,
Золотые поля джугары,
Что быть могут такими златыми
Повечерий воздушных шары,
Я не знал этих красок игры,
Я не знал, что так лалы узорны...


Хмуры понурые входы... Дремлет гробница Тимура.
Где ж твоя слава, воитель?Где твоя буйная брань?
Гулки текучие полы... Тихо в гробнице Тимура.
Ты ль простирал на Египет - Персию - Индию - длань?
Где же борьбы непогоды?.. Мирно в гробнице Тимура.
Тлеет далёко забытый враг твой, бежавший, как лань,
Чуждые властны народы... Горько в гробнице Тимура.
Смерть Указателю Граней здесь предназначила грань.
Видел ты хрупкие всходы. Мрачно в гробнице Тимура.
Помнишь эмали мечетей, башен, надгробий и бань?
Помнишь с Гусейном походы? Душно в гробнице Тимура.
Помнишь ли ширь Семиречья? Помнишь ли снежный Тянь-Шань?
Где же пустыни? Где воды?.. Тесно в гробнице Тимура.
Где все сокровища мира? Снова собрать их восстань!
В сумраке бурые своды...Просят в гробнице Тимура
Медные деньги на свечи - скудную путников дань.

Самарканд

Базар

Как много их, поклонников Корана!
Как в толпы мне проникнуть - не пойму!
Я вижу неба узкую кайму
И синь навеса, полную дурмана.

Сверкнувши, окунается во тьму
Упругий бархат с отблеском шафрана.

Продавец книг

Сидит, склонив обритые виски,
Скрестив ступни, раскинувши колени.
Над ним роятся сладостные тени,
Вокруг него книг тесных корешки.

Пред ним эмалей синие куски,
Мечети бирюзовые ступени,
И прах взметая туфлями от лени,
     На осликах пасутся старики.
   
     В товар свой вечный верит он: Создатель
     Хранит его. Внезапный покупатель
     К нему с седла склоняет пыльный стан.
   
     И смотрит он, держа ребенка сзади,
     Большую книгу – яростный Коран
     И маленькую – песенки Саади.

Плодовый сад

По каменным ступеням падал сад,
В плодах благоухающий богато.
Миндаль кудрявый, заросли граната;
Арканами склонялся виноград.

И старый сирт похвастаться был рад:
Несли нам дыни смуглые внучата.
Примолкли мы... Миг близился заката;

Ночью

Прожгла необоримая луна
Пар облаков серебряным цимбалом,
И в пряных    воздухом усталым
Взвывала ночь. Взвывала тишина.

В сапфирной мгле мне Чай-ханэ видна,
Фонарь горит, зовя призывом алым,
За ним другой... Как грузным опахалом,

Андижан

Ош
     Лиле Брик
На коврике багряном пьем мы чай.

Ряды купцов, вожатый каравана

Сидят вокруг, не разгибая стана.

Река звенит из-под высоких свай.

Верблюд на мост, перил задевший край,

Из солнечного двинулся тумана.

Там на горе - гробница Сулеймана!

Там за снегами горными - Китай!

Туркмен у сарта пестрые обновки

Жене торгует. Желтые циновки

Скользнули из распущенных тюков.

И веет запах влаг, людей и пыли

Дыханьями какой-то смутной были,

Волшебной неподвижностью веков.

Пустыня

Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Прошли и стали караваны скал,
Где ветер, то медлительный, то скорый
Взрывал пески и в розах задремал.

Пустыня, ширь! Пустыня, по которой,
Среди гробниц, шумит базаров рой,
Где звери войн прошли суровой сворой
И где простёрт покорности покой.

Пустыня, ширь! Пустыня, по которой
Бродил, взирая, некогда, и я, –
Моим напевам мудрою опорой
Ты стала в переходах бытия.

Сонеты

ВЕРБЛЮДЫ

Тюками скрыв косматые горбы,
С хребтами вы сливаетесь пустыни.
Вы с древних дней блуждаете доныне,
Вдоль жарких стран, библейские рабы.
Неспешен шаг. В размерной качке лбы.
Что тощим, вам, трав тучных благостыни!
Лишь острие обветренной полыни
Порой висит с оттянутой губы.
Который век покорные подпругам
Вы, словно дни, идете друг за другом?
И нет костям белеющим конца.
Плывучие виденья постоянства!
Вы ритмом жизни мерите пространства
Минут земных и вечности творца.

Земля

Песенки Ширмамедда

Как за верблюдом другой мерно проходит верблюд
Мимо оград и могил, мимо садов и базара!
Долго, долго один я! Ночи за днями идут.
4
Беспрерывно мельканье людей в полосатых атласных халатах...
Поднимают подносы они, входят в дом твоего жениха.
То несут рукоделья твои и шелка сундуков непочатых.
Беспрерывно мельканье людей в полосатых атласных халатах.
 
5
Встань на кровлю, взгляни, как далёки лиловые горы,
Как багрово горят абрикосовых веток чалмы.
От меня далеко ты. Твои мне неведомы взоры.
Встань на кровлю, взгляни, как далёки лиловые горы.
Но есть на горы путь. От влюблённых напрасны затворы,
Сердце рдяно моё. Верь, с тобою увидимся мы...
Встань на кровлю, взгляни, как далёки лиловые горы,
Как багрово горят абрикосовых веток чалмы!

6
Внизу по камням катится река...
Твой старый муж торгует на базаре...
Уста к устам. В руке дрожит рука.
Внизу по камням катится река...
Сень абрикосов зыблется слегка,
Качнулась тень на сладостном загаре.
Внизу по камням катится река.
Твой старый муж торгует на базаре.

АЗИЯ

Азия — жёлтый песок и колючие жёлтые травы...
Азия — розовых роз купы над глиной оград...
Азия — кладбище Битв, намогилье сыпучее Славы...
Азия — жёлтый песок и колючие жёлтые травы,
Голубая мечеть, чьи останки, как смерть, величавы,
Погребенный святой и времен погребальный обряд; —

Азия — розовых роз купы над глиной оград...
Азия — жёлтый песок и колючие травы,
Узких улиц покой, над журчащими водами сад...
Азия — розовых роз купы над глиной оград,

Многопестрый базар, под чалмою томительный взгляд,
Аромат истлеваний и ветер любовной отравы; —
Азия — жёлтый песок и колючие жёлтые травы...
Азия — розовых роз купы над глиной оград...

<1915>. Самарканд


Ходжент

Старый Ташкент

Чтоб описать покой их, хватит слов ли?
О коридоры палевые глин!
В них пыль пустынь, что любит цвет один,
Поймала все в своей искусной ловле.

Порою дети пестрые на кровле
Стелили стебли длинные долин,
Порою ослик желтый нес кувшин,
Да караваны двигались торговли.

Порою путник в дверь кольцом стучал...
И два кокона алых покрывал
Скользнули, промелькнувши на закате.

И юноша явился вдалеке.
Он в белом с узким золотом халате
И с белой розой в бронзовой руке.

Самарканд

В раздроблённых цепях бирюзово-сапфирной эмали,-
Полубред голубой! - встали башни твои предо мной.
Ты, как прежде, велик! Пусть твердыни твои разрушали
Мерной сменой - века, быстросменные люди - войной,

На земле нету места грозней твоего Регистана!
На земле нету места его голубей и нежней!
Возле синих преддворий читают стихи из Корана,
Винограды лежат под копытами мирных коней.

Возле каменных тлений растут, розовея, цветы.
И халаты шуршат, и кувшин покупает прохожий,
И верблюды идут, и скрипят на ослах кожуты.

А на взгорьях Шах-Зинда укрыла в лазурной оправе
И надгробия     и владык забываемых дол.
Кто здесь вспомнит о том, кто вознёс невозможные яви,
Кто виденья Эдема на бренную землю низвёл?

Помню сумерки я. Небо было лилово и хмуро.
И на склонах пустынных устало прилёг караван...
Полумесяц взошёл и застыл над гробницей Тимура,
Над хранителем призрачным дрёмой окованных стран.

Над могилою ханов

ЧЕРНИЛЬНЫЙ ПРИБОР
   
     В раздумье вынь в предсумрачном тумане
     Чернильный из-за пояса прибор.
     Взгляни, тростник достаточно ль остер,
     Пергамент схож ли с утром в гюлистане?
   
     Слагай напев о слишком стройном стане,
     О юности, о скатах древних гор,
     О родине, о том, как лунный взор
     Скользил на проходящем караване.
   
     Твой друг ушел, и жаркий умер день,
     Но стих сбирает канувшего тень.
     Он – словно нард, оставшийся от пира,
   
     В нем аромат, как вздох росистых чащ,
     И плавный строй подобен строю мира:
     Он так же вечен, так же преходящ.

 -----

Где бесконечная река
Взяла из озера начало,
Где дымка синяя слегка
Снега хребтов обозначала,

Где эти синие края
Камыш обводит с дикой силой, —
Там, проплывая, вижу я
И глинобитную могилу.

Ответь мне ты, познавший тишь,
Ты, ставший вечности добычей,
В могиле с сетью ль ты сидишь,
Как древний требует обычай?

Ведь ты знавал рыбачий труд,
Был нищ, мечтал о сети новой…
Скажи, ведь это твой верблюд
Ждет на земле солончаковой?

О, долго, долго видел ты, -
Как я увидел, уплывая, -
Камыш, и воды, и хребты
В туманах синего Китая.

Ты здесь полвека был, я - день.
Но мы здесь были, здесь дышали.
И только этим ли, о тень,
Нас дымы синие связали?

Прощаюсь с ширью в свой черед…
Гляжу на влагу огневую…
Для этих гор, для этих вод
Я, как и ты, не существую.

16 октября 1931

Георгий Шенгели

САМАРКАНД
      
      
         
            Над белизной одежд ореховые лица.
            Светило белое в глазах повторено.
            Осталось позади былого моря дно,
            И бешено взята мятежная столица.
            Здесь — громовой парад. А там — за птицей птица.
            Там трупы вздутые навалены в одно,
            И небо токами дрожащими полно,
            И, чуя тление, взывает кобылица.
            Позеленелую развеивая медь,
            Сияет куполом упорная мечеть.
            Распахнутая дверь дымится, точно рана.
            И вор оглядчивый в сияньи рдяной мглы
            Берет из твердых рук убитого муллы
            Парчовый фолиант столетнего Корана.
         
      
      
          1916


Александр Ширяевец

    ПЕСКИ
      
       Спят, зацелованные зноем,
       Шелками желтыми цветут.
       Нет ни души, лишь с нудным воем
       Протащится порой верблюд;
       Уродливо горбы колышет,
       Тюки обвесили бока.
       Плетется сонно и не слышит
       Ударов сонных вожака...
       Зной так и пышет... Знойно-сине
       Застыло небо... Вот расцвел
       Мираж... Пропал... Молчит пустыня,
       И душный сон ее тяжел...
       Пески... пески... Взбугрились хмуро,
       Околдовал их пьяный зной...
       Спят, и не полчища ль Тимура
       Во сне им видятся порой?
       Но все равно, недолго в грезах
       Им забываться, и свистки
       Шальных, крикливых паровозов
       Разбудят мертвые пески...
      
       19 сентября 1913, 1924
      
     ТУРКЕСТАНУ
      
       Край солнца, хлопка, рисовых полей,
       Лоз виноградных, ароматов пьяных,
       Ты нeлюб мне недвижностью своей,
       Ты не живешь, ты -- в чарах снов дурманных!
      
       А жизнь зовет на новые пиры,
       А жизнь творит за ярким чудом -- чудо...
       -- Пусть зацветут шелками Бухары
       Твои мечты, твоим навеки буду!..
      
       <1919>

       Дышат пьяно лиловые выси,
       Как всегда, беспечальны...
       Месяц четок, как был при Чингисе,
       Весь хрустальный.
      
       Громкий выкрик призывно-покорный
       С высоты минарета.
       Звон дутара тягуче-минорный
       Где-то...
      
       <1919, 1924>

    АМУ-ДАРЬЯ
      
       Лавиной неприглядно-бурой
       Бурлит меж низких берегов,
       И будто слышен голос хмурый:
       -- "Я -- дочь снегов и ледников!
      
       Всё опрокину, всё смету я!"
       И вот, разрушив ряд плотин,
       Вдруг воду желтую, густую,
       Стремит по новому пути!
      
       Всегда в борьбе неутомимой,
       Всегда тоска созревших сил!
       За это в крае нелюбимом
       Тебя одну я полюбил!
      
       <1919>

    СОН МЕЧЕТИ
      
       Приснился сон мечети старой,
       Что не мечеть она, а сад...
       Запели птицы и дутары,
       Шумел веселый водопад...
      
       Сходились девушки -- как пери,
       Твердили странное, и вот
       Мечеть раскрыла настежь двери,
       Проснулась и чего-то ждет...
      
       17 января 1921

    У ХАВАСТА
      
       Утро. Солнце и ветер. Небо -- сплавы сапфира.
       Скудно-желтые степи. Позабытый курган.
       Замечтался, и вот повелители мира
       Поднялися с полками из неведомых стран.
      
       Паровозный свисток... Вереницею длинной
       Потянулись вагоны... Вновь минувшее спит.
       Но запомню надолго горький запах полынный,
       Смуглолицую девушку в древней степи.
      
       <1921>

       Ем сочный виноград
       янтарно-хризолитовый,
       А в небе бирюза и мысли бирюзовы...
       Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою
       Сидит на коврике и бьёт поклоны снова...
       Проходит девушка...
       Из-под чимбета глянули
       Глаза лукавые, без робости и страха.
       Вот скрылась за углом...
       Прощай, прощай!.. Ну, стану ли
       Роптать на жизнь, на мудрого аллаха?..
       Смущён мой Ахмеджан, знать, то же за молитвою
       Увидел старый плут...
       Не прочь пожить он снова!..
       ...Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
       А в небе бирюза и мысли бирюзовы...
       Портрет мой
       Орясина солидная! Детина!
       Русоволос, скуласт, медведя тяжелей...
       Великоросс - что между строчек: финна,
       Славян, монголов помесь.
       В песнях - соловей...
       Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
       Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.

Шейхантаурское кладбище(Умирающая арча)

             Смерть входит и в священные углы,
             Все никнет перед властным Азраилом…
             Дерев священных жалкие стволы
             В истоме смертной клонятся к могилам.
                Все ниже и ниже… Стережет мазар
                Бунчук, чернея в небе ясно-синем…
                А рядом жизнь – клокочущий базар,
                Торговцев выкрик, запах пряный дыни…
        -----   
                Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
               А в небе бирюза, и мысли бирюзовы,
               Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою
               Сидит на коврике и бьет поклоны снова.
               Проходит девушка. Из-под чембета глянули
               Глаза лукавые, без робости и страха.
               Вот скрылась за углом. – Прощай! Прощай!
               Но, стану ли
               Роптать на жизнь, на мудрого аллаха!
               Смущен мой Ахмеджан, знать, тоже за молитвою
               Увидел, старый плут… —
               Не прочь пожить он снова!
               Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
               А в небе бирюза, и мысли бирюзовы!

Голодная  степь
                Верблюжьи кости в желто-серой глине…
                Какой простор! Но нищ и жалок он!
                — Кто расколдует этот мертвый сон       
                Забытый Богом и людьми пустыни?..
                Дырявый  череп. Пылью солно-белой
                В лицо метнул вдруг ветер. Тишина.
                — Ужели где-то в берег бьет волна,
                Цветут сады?..
                От степи омертвелой
                Лечу я вскачь, гоню коня нещадно
                Туда, где люди, плеск реки прохладной! 
    -----
Самарканд – человеком песнь небу пропетая!
                Все здесь дышит минувшею славою,
                Все в похмелии!      

Василий Наседкин

       Звени и пой, разлив песчаный!
       Недолог час, недолог срок!
       Когда барханное качанье
       Застынет у чужих дорог;
       Когда зеркальные каналы
       Заблещут синью горных вод
       И на груди пустыни впалой
       Железный лебедь проплывет;
       А где желтеющее лоно
       Немых песков, где спят бугры -
       Поднимутся до небосклона
       Поля бегущей джугары...
       Арбе тогда не заскрипеть,
       И долгих песен не услышать, -
       И все же не могу не петь,
       Когда весна мой край колышет.
       И все же мне не позабыть
       Неудержимого раздолья,
       И по-сыновнему любить
       Тебя со сладостною болью.
       Родимый край, моя страна,
       Оазисовые становья!
       Не от тебя ли старина
       Уходит вспугнутою новью,
       Не ты ль до Индии шумишь,
       Заржавые отбросив цепи!
       О прошлом не звени, камыш!
       О прошлом не пылайте, степи!


     СТЕПЬ
      
       Даль словно из квадратных плит -
       Зеленых, сизых, ржавых,
       Где вольный ветер шелестит
       В хлебах и тучных травах.
      
       Он - как бездомник гулевой,
       Сгоняя думы в долы,
       Поет, качаясь над травой,
       Беспечный и веселый.
      
       Все те же песни, тот же лад,
       Все так же бестолковый,
       Но я ему, как другу, рад,
       Рад каждой встрече новой.
      
       Даль убегает не спеша
       Под облачную груду,
       Как будто утварь шалаша
       Ползет на горб верблюду.
      
       Как будто нет нигде конца,
       Да и конца не надо.
       Зеленый голос бубенца
       О том звенит у стада,
      
       Звенит и пляшет над травой.
       Ах, есть ли звук милее!
       Я сам качаю головой
       В такт бубенцу на шее
      
       И сам готов его надеть
       Себе за этот лепет,
       Чтобы подвешенная медь
       Напоминала степи.
      
       Да, я люблю ее простор
       Поля, и синь, и ветер,
       Как все, что песни и восторг
       Родит на этом свете.       
    
 Самарканду

Самарканд, Мараканда… Над ним 
Голубеют, как время, шатры —
Гур-Эмир, Шах-Зинде и Ханым
А вдали, у Гиссарской горы,
Чуть звенит караван Бухары.
Льет прохладные тени Шир-Дар.
Скоро вечер. Пустеет базар.
Вспоминая, бренча по годам,
Ты о чем разгуделся, дутар?..

               
         
                Нежнейший ветер – горное дыханье.
                В траве весенний звон и тих и слаб.
                Я на валу. Октавами – стихами
                Поет в душе, бежавшей серых лап.
                Руинные холмы – Афросиаб.
                Стою один. Заворожен горами.
                Но от сереневой завесы  Зеравшана
                Мой взор Биби-Ханым и башням Регистана.
                Недаром детства радужный туман
                Качал тебя, о мудрый сын Востока…