Стороны света

Рассказ
 
I
 
Муравей проснулся после зимней спячки. Открыв глаза, он посмотрел на потолок и стены своей однокомнатной, но уютной квартиры. Лучи мартовского яркого, но ещё холодного солнечного света играли бликами-зайчиками на белом потолке и оранжевых обоях. За окнами балкона летали и щебетали городские птицы.
Муравью было 25 лет. Он уснул осенью, в сентябре; а проснулся весной, в марте. Он в стал с дивана и вышел на балкон, распахнув шторы. Стоя на балконе, Муравей смотрел на двор с сырой прошлогодней травой, с короткой изумрудной щетиной новой; на мокрый антрацитовый асфальт; на влажный в жемчужинах дождя на ветвях, мартовский клён у дороги под фонарным столбом; на девятиэтажные белые дома с синим кафелем; на ярко-бирюзовое мартовское солнечное небо с редкими облаками похожими на летящих лебедей. Муравей проснулся. Проснулась и городская природа.
Муравей жил один. На выходных ему звонила его Матушка, которая жила и работала за Уралом, на крайнем севере.
Несмотря на свой сон, Муравей каждый день ходил в магазин, ездил в университет на лекции и семинары, оплачивал коммунальные услуги. Но сильнее Муравей спал находясь в казённых, официальных и частных стенах учреждений. Их холод, бюрократизм, мирской формализм их служащих усыплял его, как бесчеловечный злой флюид, энергетическим безликим всеобщим вампиром, забирая энергию Муравья. Муравей любил домашнее, он не любил всё мирское, а всё мирское и официальное ненавидело Муравья. Он любил своё, он не любил общественное и казённое. В казённом и формальном он всегда был чужим и часто без причины ненавидимым и презираемым. Его презирали в университетских деканатах и кафедрах, в библиотеках и паспортных столах, в банках и конторах жкх, в автобусах и троллейбусах. Везде он чувствовал холод, раздражение, или раздражение всех их официальных служащих; везде он был чужим; а он ещё с юности не любил в ответ все официальные учреждения. И эта нелюбовь была взаимной.
Зато Муравей любил свой дом, домашний уют. Он понимал тоску М.А. Булгакова по домашнему тёплому свету личного настольного абажура в его произведениях, которые Муравей любил.
Муравей встретил весну и лето, закончил очередной курс в университете. Ему оставалось учиться ещё год, за который нужно было дописать дипломную работу.
Осенью к Муравью приехала его Бабушка — Матушка его Матушки. Она жила одна на юге. Только летом её навещали дочь, внук и сын.
Бабушка, чтобы не было скучно Муравью, в сентябре приехала к нему. Муравей продолжал ездить в университет на лекции и семинары, ходил в магазин и на рынок за продуктами, а Бабушка готовила еду. Ещё каждый день Муравей продолжал посещать исторический городской архив, исследуя и ксерокопируя документы для своего диплома, тема которого была «Новый курс Александра III на примере Владимирской губернии». Муравей жил в красивом, старинном белокаменном городе Владимире. Ему нравилась история России, но особенно он любил XIX век, правления императоров Александра II и Александра III. Правление Александра III — пик стабильности в стране. После него всё зашаталось, в 1905-1907 годах фасад системы треснул; в 1917 разрушился. Новая стабильность и новое, уже другое здание, были созданы уже при И.В. Сталине.
Муравей прожил с Бабушкой почти год. Написал и защитил дипломную работу, сдал госэкзамен...
Начал работать...
 
II
 
Новым очередным летом Муравей и его Матушка уехали к Бабушке на юго-западный юг. В свой дом, сад и огород.
Сидя в вагоне поезда, Муравей пил чай и смотрел в окно. Проехали южные окраины Москвы. Быстро, кадрами фильма, летний пейзаж сменялся новым летним пейзажем. Муравей и его Мама проехали Тулу, Орёл, Курск, Белгород, Харьков и приехали на свою Малую Родину.
Было лето. Двор Бабушкиного дома утопал в цветах: в кустах роз и гортензий. Виноград за одной из стен дома из красного кирпича своей крупной свежей листвой затенял зимнюю кухню в доме.
Муравей каждое лето гостил у Бабушки, в её доме. В день приезда каждый раз сад, цветники и виноградники двора казались ему чем-то новым непривычным, но в тоже время родным, радостным, утопающим в летней июньской зелени. Бабушкин дом был для Муравья источником вдохновения, родным местом, в котором Муравей отдыхал, набираясь сил.
Родной двор сиял тихим, не вечерним розовым светом, особенно к концу дня. Казалось, что розовые, кремовые, белые, алые бутоны роз излучают этот розовый свет.
Муравей проводил летние дни в саду и в доме вместе с Мамой и Бабушкой. Он никуда не ходил. Утром Муравей наполнял водой большой бак для купания в летнем садовом душе. Днём читал. Вечером поливал огород, смотрел футбол по телевизору. С наступлением сумерек Муравей, его Бабушка и Мама шли гулять, сидеть на скамейке за домом во дворе. Напротив скамейки, на газоне Бабушка посадила цветы с лимонными бутонами, распускающиеся глубоким вечером и привлекающие необычных, бронзового окраса крупных ночных насекомых с длинными хоботками, похожих на колибри. А в кустах гортензий и флокс начинали свой цокот цикады. В ясном небе зажигались звёзды и луна. Когда полностью темнело, Муравей становился на углу дома и смотрел на звёздный ковш Большой Медведицы. На вечные звёзды. За чёрным силуэтом леса висела грушей-лимонкой лимонная луна. Верхушки лип, ясеней, клёнов, черёмух, лесного орешника тихо шумели своей густой листвой. За лесом начинались поля и степи, тянущиеся до самого берега Азовского моря, а дальше начиналось море Чёрное. Широкая степь, меловые кряжи Малой Родины Муравья были предвестниками Большого Юга, началом его начал, его севером. Большой Юг заканчивался побережьем Африканского континента.
Каждый день на высоком холме двора под меловой горой Муравей поливал огурцы и помидоры в огороде. Закончив свою работу, Муравей с высоты смотрел на город на равнине за широким огромным полем в лучах заходящего летнего солнца. Город, названный в XVIII веке путешествующей в Крым Екатериной II Славным городком, светился в перламутровых лучах, а после захода солнца резко гас, становясь синим, темнея в тени вечернего неба, чернея аллеями далёких высоких гигантских тополей.
Вечером, включив в саду электрический свет, Муравей садился на скамейку рядом с летней кухней из бежевого силикатного кирпича и пил кофе, читая книгу. Он жил с родными людьми: с Мамой и Бабушкой. Ему была не нужна никакая компания сверстников и сверстниц, а он не был нужен компании.
Однажды, в прошлые годы, во время очередных каникул, Муравей прочитал от корки до корки роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина», читая его каждый вечер в летней кухне. И ему больше понравилась вторая сюжетная линия романа — уединённая жизнь в своём поместье Константина Левина: в любви к жене, к чтению и к работе. Левин ощущал единение не с холодным столичным человеческим светом, погубившим Анну Каренину, а с каждой травинкой, с каждой бабочкой и муравьём. Левин ощущал родную неразрывную связь с природой, с тем, что постоянно, из века в век неизменно, то, что вне любой политической системы, вне всякой бюрократической человеческой суеты. И в этом счастье, и в этом смысл жизни — в единении с родной природой. И именно на природу: на цветок, траву, божью коровку, на деревья в лесу и саду надо обращать внимание, радоваться этому, писать об этом стихи, наполнять этим сердце и ум, жить этим и быть каждый день счастливым, избегая по мере сил участия в жестоком социальном дарвинизме.
Муравей пил кофе рядом с летней кухней и смотрел на виноградную лозу, на её сочную зелёную листву, на зреющие, ещё изумрудные и малахитовые грозди винограда, только-только начинающие синеть. Ещё Муравей любил ухаживать за виноградником, обрезая секатором новые побеги, забирающие сок и силу у ягод, освобождая грозди для солнечных лучей.
Виноградник был посажен Дедушкой Муравья. Работая в винограднике, Дедушка брал с собой внука. Дедушка держал кроликов и муравей кормил их отрезанными виноградными побегами с листвой. Любил смотреть на поедающих их серых, белых и чёрных кроликов, крольчих и крольчат. Ещё Муравей рвал траву для них: сочные одуванчики, лопухи и молочай; чистил клетки пушистых ушастых питомцев.
Теперь кроликов уже не было, от них остались пустые клетки-крольчатники.
Муравей сидел во дворе, продолжая вспоминать своё детство, Прабабушку. Она была долгожительницей. Она родилась в 1906 году, при Николае II. Её не стало в 1999 году, когда Муравей уже учился в старших классах школы. Он помнил время, когда он прибегал к Прабабушке, её двор и сад. Она жила на другом конце посёлка. За её огородом текла небольшая узкая река приток притоков Дона, по берегам которой росли вербы, плакучие ивы и густой камыш. На реке детства Муравей рыбачил, ловил ротанов-бубырей. Прабабушка их жарила на душистом подсолнечном масле. Часть улова Муравей дарил рыжему Прабабушкиному коту Рыжику, который ещё любил и мороженое в вафельных стаканчиках, которые Прабабушка специально для него покупала. Ещё у Прабабушки рос и цвёл огромный цветник флокс и арбузы с дынями, которые она сама выращивала. Они созревали осенью, к октябрю. Муравей вспомнил свои школьные осенние каникулы в младших классах; Прабабушкин двор, иней на золотистой листве со зрелыми перламутрово-розовыми гроздями виноградной лозы; на чёрном с ярко-зелёными полосками-крапинками большом арбузе; осенний с чистым голубым небом и лёгким морозом день. Муравей шёл в яблочно-грушёво-абрикосовый сад сбрасывающий красно-медную листву, в огород с фиолетовой от осеннего солнечного света землёй, из которой уже выкопали картошку; оставались ещё огромные, ярко-оранжевые и розово-жёлтые тыквы. На реке за огородом шелестел увядающий камыш. Сброшенная листва верб и плакучих ив плавала в реке, скапливаясь у берегов. Прабабушкин сосед выгонял на выпас своих: белых, чёрных и пёстрых коз. Трава ещё оставалась ярко-зелёной и сочной и козы лакомились ей. На берегах реки ещё ловили октябрьскую рыбу рыбаки. В воздухе пахло дымом палой фруктовой листвы осенних садовых костров.
Муравей любил это всё, родное: каждый стебель травы, каждый древесный лист, каждую тропинку, рябь родной реки, каждую кочку в огороде, каждое насекомое, каждую птицу, все времена года на его Малой Родине. Она находилась близко: 800 км на юго-запад от Москвы. Но в один момент Малая Родина Муравья стала для него далёкой-далёкой дальней заграницей. Связь с ней осталась только в его сердце; изначальной вне всяких политических систем. Для него дома, дворы и сады его Бабушки, Дедушки, Прабабушки были началом России, исторической 1000-летней; в тоже время они были за пределами политической системы, которая начиналась за воротами двора, за полями и лугами. Система начинается со стен любого госучреждения и чиновников в них. Для природы нет систем, нет контор. Природа безгранична, бесконечна, изменчива, но постоянна своей изменчивостью.
 
III
 
Лето проведённое у Бабушки закончилось и Муравей, заехав в осеннюю, сентябрьскую с желтеющими вязами Москву, вернулся во Владимир. Прожив во Владимире месяц, в начале октября Муравей и его Матушка уехали на поезде в Западную Сибирь, в приполярье. Восток страны, Урал и Сибирь вызывали в Муравье тоску и грусть. Ему было милее жаркое, южное лето, чем холодная сибирская зима.
Поезд двигался на восток. С Уральских гор начинался Большой Дальний Восток, а дальше Китай, Корея и Япония. Глядя из окна поезда на сибирскую осень с пасмурным низким небом, Муравей чувствовал тоску. Его ничего не роднило с тайгой и тундрой, с их плотным дождливым небом. Северный город новый Уренгой встретил Муравья первым, уже не тающим снегом, хотя было уже начало октября. Берёзы в лесотундре стояли без листвы. И как всё было для Муравья родным и тёплым в природе южного мелового юга, так всё было чужим и холодным в природе северо-восточного крайнего севера. Только у Бабушки политическая система была чужой для Муравья, а он для неё иностранцем, а за Уралом, как в Москве и во Владимире, политическая система была своя для Муравья, а он для неё, хотя бы по паспорту. Сердце же его принадлежало югу, а не северу.
Сидя в машине, движущейся по трассе разделяющей тундру на две равные, почти бескрайние части; глядя на них в окно, укрытые снегом, скованные крепким морозом, с малиновым солнцем, заходящим за горизонт с редкими сухими елями, Муравей испытывал почти ностальгию иммигранта по южным цветам и фруктовым деревьям Бабушкиного сада: плодами абрикос, слив, яблонь, груш, гроздями винограда. Зимняя тундра с ледяным солнцем напоминала Муравью красивую, но безразличную к нему девушку со стальным характером. И даже его горячая мужская любовь к ней в течение многих лет в результате её неприступности превращалась в лёд. Жар, столкнувшись с голодом, сам становится холодным, ледяным и уже никакой другой жар был не в силах этот лёд растопить.
Прожив здесь до этого приезда 4 года, Муравей за это время всегда чувствовал себя ссыльным декабристом. У северян даже было выражение: «на земле», то есть в России за Уралом. «На землю» всегда было для Муравья мечтой. С посёлка, в котором жил Муравей, начинался Большой Север, с Карским морем, Северным Ледовитым океаном, северным сиянием и белыми медведями. Здесь, в посёлке, был юг этого Севера.
В середине октября снег лёг окончательно, чтобы растаять только в начале июня. У Муравья и его Матушки здесь были дела, которые нужно было сделать за месяц и уехав, больше сюда не возвращаться.
Муравью не нужно было ходить на работу, он уволился, проработав в местном госучреждении 4 года. Без цели ему не хотелось по посёлку; и он посещал местную библиотеку и брал домой книги. За месяц он прочитал три романа по военной истории России и два романа В.О. Пелевина «Empire V” (Ампир Вэ) и «Бэтман Аполло». Это были первая и вторая часть одного произведения современного писателя. По Пелевину оказывалось, что Россией правят вампиры, почти не отличающиеся внешне от людей, живущие под землёй в районе Рублёвки; а главная у них живое божество с головой Аллы Пугачёвой (Иштар Борисовна), без тела, мать вампиров. И этот клуб вампиров формировал всю политическую систему России, получая «ярлык на княжение» на несколько лет у северо-американского вампира-императора, выглядящего как римский император Тиберий и живущего на вилле во дворце римской имперской архитектуры. Муравей, читая роман, подумал: а «Газпром» и его руководство, по Пелевину, имеют отношение к Ампиру Вэ? Может, и поселковый газпромовский офис тоже управляется, или курируется одним из них; а газове промыслы со своими скважинами таинственно соединены («едины») и имеют сообщение с вампирскими рублёвскими катакомбами через Сургут, Тобольск, Тюмень, Екатеринбург до Москвы и на Рублёвку, а оттуда в Кремль, или в Ново-Огарёво? Или куда-там?
Так думал Муравей, прочитав романы, сидя в своей маленькой комнате и глядя в окно, выходящее на длинную стену спортивного комплекса напротив. Начинался длинный полярный осенний, но уже почти зимний вечер, переходящий в ночь.
Муравей смотрел в окно и не видел не то, что пелевинских вампиров, но и поселковых людей. Только два огромных, новых жёлтых бульдозера чистили снег на поселковой дороге. Эти два автомобиля, специальная техника, напоминали собой роботов мира машин из кинотрилогии «Матрица». В их кабинах было плохо видно водителей, и Муравью казалось, что гигантские бульдозеры управляют сами собой искусственным разумом, вычищая дорогу от глыб снега, собирая их в снежную гору.
Муравей решил выйти на крыльцо и подышать морозным полярным воздухом. Уже стемнело. Было тихо, только редкие прохожие стали возвращаться с работы. Поселковые двухэтажные и пятиэтажные дома закрывали собой лесотундру, которая начиналась за поселковыми окраинами, промышленными базами. На севере, в сторону города Нового Уренгоя, почти сразу начиналось «русское поле» - голая тундра, редкий лес начинался только за газовым месторождением «Юбилейное». На юг, в сторону города Надыма, лес был больше, почти как «на земле», под Владимиром, или под Москвой.
В этом месте, где был Муравей, сидя на лавочке у подъездной, выкрашенной синей краской, двери, было далеко и до Тобольска, и до Тюмени, и до Перми, и до Екатеринбурга, и до Владимира, и до Москвы. От Москвы до Бабушкиного дома было ближе, чем от посёлка, где временно жил Муравей, до всех этих сибирских и уральских городов.
Наступили короткие, но солнечные морозные полярные зимние дни. Белое солнце освещало бледно-голубые свежие сугробы, ветер взметал снежную пыль золотую в солнечных лучах. В два часа дня начинался вечер. В три часа солнце быстро садилось. На мгновение полыхнув алым и малиновым холодным заревом осветив снежный посёлок.
 
IV
 
В начале ноября Муравей и его Матушка уехали на поезде в европейскую часть России, покинув север Западной Сибири. На третьи сутки они были уже в Нижнем Новгороде. В приволжском городе снега ещё не было, а была мокрая ночная поздняя осень, ноябрь.
Утром Муравей и его Матушка приехали домой, во Владимир. Их встретило ясное, с голубым небом, ноябрьское, позднее, уже рассветное утро, Успенский собор на высоком холме напротив здания ж/д вокзала и привокзальной площади. Древний город с влажными дорогами и деревьями парков и садов, сбросивших листву, блестел в лучах ноябрьского солнца в ясном бледно-бирюзовом небе.
1 декабря и во Владимире лёг снег. Зима наступила и на Русской низменности. А север Западной Сибири запомнился Муравью одной светлой картиной. Вид из его окна. Конец северного лета. Ель под окном, которую из жителей никто не рубил на Новый год, пол елью густые заросли розового, ещё цветущего, иван-чая, грибы-подосиновики с большими оранжевыми шляпками в лучах северного солнечного света.
Начав жить во Владимире постоянно, Муравей ассоциировал ясные зимние дни в городе, цвет голубого неба над крышами, с цветом глаз Девушки, которую он однажды встретил во Владимире и сразу влюбился в неё. И образ её он не мог забыть, как не мог забыть малиновое солнце над зимней тундрой. Муравей смотрел на владимирское солнце, на зимний город и каждый день вспоминал Девушку, мгновения встречи с ней.
Эта Девушка; стихи, посвящённые ей Муравьём, которые он все отослал ей, и она была рада; ель под окном в стеблях ещё цветущего иван-чая ясным августовским днём; Дедушкин, Бабушкин и Прабабушкины сады с усыпанными плодами абрикосовыми деревьями; солнечные городские пейзажи Владимира были для Муравья источниками света, вдохновения и радости. Они были постоянными светлыми картинами в его памяти.
«Остановись, мгновение, ты прекрасно». - Сказал И.Ф. Гёте. Остановись, и сразу дай возможность для наступления новых прекрасных мгновений. Наслаждение жизненными мгновениями, их красотой для Муравья было победой над одиночеством (не семейным, а социальным), он просто перестал его с годами ощущать; он часто был один, особенно одиноким он ощущал себя в многолюдных административных коллективах, но при этом чувствовал связь с природой: с солнцем, с луной; со звёздами, с растениями. Он был свободен той древней, изначальной свободой. Он не был связан с суетным и с административным; он был связан душой с окружающим миром: с солнцем, луной, облаками, звёздами; со всеми временами года; со всеми сторонами света.
 
30 мая — 21 июля 2018 года

Картина: Артём Белозёров