Турция. Страны Леванта. Иран

                ТУРЦИЯ

Владимир Шуф

СКУТАРИ

— «Куда, скажи, пришелец, ты глядишь?
Там путь в Багдад, опасный путь и длинный.
У нас здесь мир, безмолвие и тишь.
Спят кипарисов темные вершины!»

— «Тут кладбище печальное, дервиш!».
— «Здесь Скутари и минарет старинный
Мечети нашей. Здесь цветут долины.
На берегах Босфора ты стоишь».

— «Прощай, иду! Стамбул исчез из вида.
Меня влечет в страну, где жил калиф,
Где чудный край Гаруна-Адь-Рашида!»

— «Ну, добрый путь! Будь, странник мой, счастлив!
Вот талисман, — верней меча Сеида
Послужит он, в дороге сохранив!».

МРАМОРНОЕ МОРЕ

Маяк последний скрылся на Босфоре.
На солнце блещет Мраморное море.
Его лазурь вся в струйках ветерка,
Как сладкий вздох, морская зыбь легка.

Легко и мне... Печаль моя и горе -
Исчезло все, как тают облака.
Ко мне волна спешит издалека
Вся в жемчугах и золотом уборе.

Не Геро ли всплывает на волне?
Мне грезится сон счастья позабытый
И тонет вновь в прозрачной глубине.

Но берега лазурной далью скрыты.
Там Геллеспонт, там роща Афродиты.
Мечты любви проснутся ли во мне?

СМИРНА

Алмаз и жемчуг, четки янтарей,
Узорный стих на стали ятагана, —
Нет ничего богаче и пестрей
Роскошной Смирны, дочери Корана.

Причудливо, пленительно и странно
Всё дремлющим Востоком дышит в ней,
Верблюд в тени прохладного фонтана…
И у мечети - крылья голубей.

Клинок сверкает, кованый в Дамаске,
Кальян дымится в зелени шатра.
И говорит Шехерезада сказки.

Здесь жизнь сама, волшебна и пестра,
Сплетает свой узор, цветы и краски
Пышней и ярче смирнского ковра.

КУРДЫ

В кофейне Смирны выкурив кальян,
Смотрели мы на море, минареты,
На город, солнцем пламенным согретый.
Вдруг подошли к нам трое мусульман.

То были курды. Башлыки надеты
На голове их были, как тюрбан.
За поясом с насечкой пистолеты,
Кинжалы и зейбегский ятаган.

Что говорить, - народ совсем не смирный...
Они, сверкнув белками черных глаз,
Кинжалы в стол воткнули подле нас.

Мой спутник—турок, знавший нравы Смирны,
На стол револьвер выложил тотчас, —
То был «селям»*, обычай курдов мирный.



Иван Бунин

Айя-София

Светильники горели, непонятный
Звучал язык, - великий шейх читал
Святой Коран, - и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.

Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза - и страх
Царил в толпе, и мертвою, слепою
Она лежала на коврах...
А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
И солнце ярко купол озаряло
В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!
1903 - 1906

Стамбул

Облезлые худые кобели
С печальными, молящими глазами –
Потомки тех, что из степей пришли
За пыльными скрипучими возами.

Был победитель славен и богат,
И затопил он шумною ордою
Твои дворцы, твои сады, Царьград.
И предался, как сытый лев, покою.
Но дни летят, летят быстрее птиц!
И вот уже в Скутари на погосте
Чернеет лес, и тысячи гробниц
Белеют в кипарисах, точно кости.
И прах веков упал на прах святынь.
На славный город, ныне полудикий.
И вой собак звучит тоской пустынь
Под византийской ветхой базиликой.
И пуст Сераль, и смолк его фонтан,
И высохли столетние деревья...
Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан
Последнего великого кочевья!
1905

Тэмджид
Он не спит, не дремлет.
Коран.

В тихом старом городе Скутари,
Каждый раз, как только надлежит
Быть средине ночи, — раздается
Грустный и задумчивый Тэмджид.
На средине между ранним утром
И вечерним сумраком встают
Дервиши Джелвети и на башне
Древний гимн, святой Тэмджид поют.
Спят сады и спят гробницы в полночь,
Спит Скутари. Все, что спит, молчит.
Но под звездным небом с темной башни
Не для спящих этот гимн звучит:
Есть глаза, чей скорбный взгляд с тревогой,
С тайной мукой в сумрак устремлен,
Есть уста, что страстно и напрасно
Призывают благодатный сон.
Тяжела, темна стезя земная.
Но зачтется в небе каждый вздох:
Спите, спите! Он не спит, не дремлет,
Он вас помнит, милосердый бог.
<1905>


У берегов малой Азии


Здесь царство Амазонок. Были дики
Их буйные забавы. Много дней
Звучали здесь их радостные клики
И ржание купавшихся коней.
Но век наш - миг. И кто укажет ныне,
Где на пески ступала их нога?
Не ветер ли среди морской пустыни?
Не эти ли нагие берега?
Давно унес, развеял ветер южный
Их голоса от этих берегов...
Давно слизал, размыл прибой жемчужный
С сырых песков следы подков...

1903 - 1906

Шипит и не встает верблюд,
Ревут, урчат бока скотины.
- Ударь ногой. Уже поют
В рассвете алом муэззины.

Стамбул жемчужно-сер вдали,
От дыма сизо на Босфоре,
В дыму выходят корабли
В седое Мраморное море.

Дым смешан с холодом воды,
Он пахнет медом и ванилью,
И вами, белые сады,
И кизяком, и росной пылью.

Выносит красный самовар
Грек из кофейни под каштаном,
Баранов гонят на базар,
Проснулись нищие за ханом:

Пора идти, глядеть весь день
На зной и блеск, и все к востоку,
Где только птиц косая тень
Бежит по выжженному дроку.
1912

Завет Саади


Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь
Стволом кипариса, прямым и простым - благородным.

Трапезонд, VI.13

Из анатолийских песен
      Девичья

Свежий ветер дует в сумерках
   На скалистый островок.
Закачалась чайка серая
   Под скалой, как поплавок.

Под крыло головку спрятала
   И забылась в полусне.
Я бы тоже позабылася
   На качающей волне!

Поздно ночью в саклю темную
   Грусть и скуку принесешь.
Поздно ночью с милым встретишься,
   Да и то когда заснешь!

       Рыбацкая

Летом в море легкая вода,
   Белые сухие паруса,
Иглами стальными в невода
   Сыплется под баркою хамса.

Осенью невесел Трапезонд!
   В море вьюга, холод и туман,
Ходит головами горизонт,
   В пену зарывается бакан.

Тяжела студеная вода,
   Буря в ночь осеннюю дерзка,
Да на волю гонит из гнезда
   Лютая голодная тоска!
1907



Чалма на мудром — как луна
С её спокойствием могильным.
Луна светла и холодна
Над Ак-Сараем, жарким, пыльным.

Что для неё все наши дни,
Закаты с горестным изаном
И эти бледные огни
В гнезде скалистом и туманном!

1907

ВОЛНЫ

Смотрит на море старый Султан
Из сераля, из окон Дивана:
В море — пенистых волн караван,
Слышен говор и гул каравана:

«Мы зеленые, в белых чалмах,
Мы к Стамбулу спешим издалека, —
Мы сподобились зреть, падишах,
И пустыню и город пророка!»

Понимает укоры Султан
И склоняет печальные вежды...
За тюрбаном белеет тюрбан,
И зеленые веют одежды.

19.IX.17




Осип Мандельштам

АЙЯ-СОФИЯ


Айя-София — здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Ведь купол твой, по слову очевидца,
Как на цепи, подвешен к небесам.

И всем векам — пример Юстиниана,
Когда похитить для чужих богов
Позволила эфесская Диана
Сто семь зеленых мраморных столбов.

Но что же думал твой строитель щедрый,
Когда, душой и помыслом высок,
Расположил апсиды и экседры,
Им указав на запад и восток?

Прекрасен храм, купающийся в мире,
И сорок окон — света торжество;
На парусах, под куполом, четыре
Архангела прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет,
И серафимов гулкое рыданье
Не покоробит темных позолот.

1912.

Владимир Набоков

Стамбул
Всплывает берег на заре,
летает ветер благовонный.
Как бы стоит корабль наш сонный
в огромном, круглом янтаре.

Кругами влагу бороздя,
плеснется стая рыб дремотно,
и этот трепет мимолетный,
как рябь от легкого дождя.

Стамбул из сумрака встает:
два резко-черных минарета
на смуглом золоте рассвета,
над озаренным шелком вод.

6 апреля 1919, Золотой Рог

София Прегель

ПРИНЦЕВЫ  ОСТРОВА
Англичанина  в  каске  и  гетрах
Темнобурый  провозит  осел.
Ни  движенья,  ни  пыльного  ветра,
Только  солнечный  произвол.
Это  огненная  осада,
Всесжигающий  небосклон,
И  таинственная  ограда,
И  фонтана  ленивый  звон.
Бьет  бочар  в  широкое  днище,
И  кофейня  спит  в  чистоте,
И  орех  белеет,  очищен,
На  пахучем  и  остром  листе.
Это  сердится  буйвол  в  загоне
И  жуют  козлиные  рты,
Это  фиги  краснеют  спросонья,
И  растут  из  земли  вороньей
Огнедышащие  цветы.

СТАМБУЛ
Радость  была  все  та  же:
Стол  кофейни  просторной,
Ослик  с  большой  поклажей,
Проходящий  покорно.
Курили  молча  соседи
Табак  сухой  и  пахучий.
Кофейник  из  желтой  меди
Сиял,  как  солнце  за  тучей.
Город  лежал  пустыней,
Дремали  нищие,  стоя,
И  ленился  кофе  синий,
Отражая  небо  густое.

1934


                ЛИВАН

Иван Бунин

ХРАМ СОЛНЦА

Шесть золотистых мраморных колонн,

Безбрежная зеленая долина,

Ливан в снегу и неба синий склон.

Я видел Нил и Сфинкса-исполина,

Я видел пирамиды: ты сильней,

Прекрасней, допотопная руина!

Там глыбы желто-пепельных камней,

Забытые могилы в океане

Нагих песков. Здесь радость юных дней.

Патриархально-царственные ткани —

Снегов и скал продольные ряды —

Лежат, как пестрый талес на Ливане.

Под ним луга, зеленые сады

И сладостный, как горная прохлада,

Шум быстрой малахитовой воды.

Под ним стоянка первого номада.

И пусть она забвенна и пуста:

Бессмертным солнцем светит колоннада.

В блаженный мир ведут ее врата.
1909

Валентин Парнах

Дорога у Антиливана

Иссушенные скалы Сирии —
Как меланхолии закал.
С самим собою в перемирии,
Я лишь движения искал!
 
Вот в шляпе вихрь звенит соломой!
Я в ветер ринулся один.
Вот со смятеньем незнакомый,
Победно скачет бедуин.
 
Верблюжьих кож змея тугая,
На голове лежит агаль.
И я, тугой, свой труд слагая,
Я движусь! мне судьбы не жаль!..
 
За Храмом Солнца, где в безлюдии
Копытный перебой звенел,
Я, музык и веков орудие,
Пред новой казнью дико пел!

1914

Открой ворота, Ливан!
Пусть кедры пожрет огонь.
Рыдай, кипарис — Славы нет!
Рыдайте, Вассанские дебри!

Ты слышишь: пастух вопит.
Цвет диких кочевий погиб.
Вот рыкает лев, юный лев!
Конец красоте Иордана!

Баальбек, 1914 г.

                СИРИЯ

Иван Бунин

Щебечут пестрокрылые чекканки
На глиняных могильных бугорках.
Дорога в Мекку. Древние стоянки
В пустыне, в зное, на песках.
Где вы, хаджи? Где ваши дромадеры?
Вдали слюдой блестят солончаки.
Кругом погост. Бугры рогаты, серы,
Как голых седел арсаки.
Дамаск, 1907

Антонин Ладинский

Где теперь эти тонкие смуглые руки,
Жар пустыни и тела счастливого зной?
Где теперь караваны верблюдов и вьюки,
Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:
Караваны верблюдов ушли на восток,
И резинка на розовой женской подвязке
Натянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь и в мире холодных сияний
Говоришь, что тебе как родная сестра —
Эта женская страсть аравийских свиданий,
На соломе и в тесном пространстве шатра.
1936



                ИОРДАНИЯ

Владимир Шуф

АГАСФЕР

Мы вместе шли... На вечное скитанье
Был Агасфер судьбою обречен.
В веках носил он множество имен, -
Мишоб Адер - древнейшее названье.

Iovannus de Temporibus, — был он
Оруженосцем, как гласит преданье.
Но предо мной раскрыл он даль времен
И раcсказал свое повествованье.

За Иорданом, на пути в Салим,
Когда закат алел на Мертвом море,
Среди песков мы странствовали с ним.

Бессмертное, как мир, седое горе
Я понял в нем, я сблизился с ним вскоре,
И дальше мы пошли путем одним.

ИФРИТ

Скала есть дикая среди долины,
Кругом кусты и склоны гор пустынны,
И мнится, что чудовищного льва
Иссечена из камня голова.

У мусульман про этот камень львиный
Сложилася недобрая молва:
Ночная тень опустится едва,
На той скале встают и стонут джины.

Взошла луна. Дыханье затаив,
Гляжу кругом. Долина мглой покрыта.
Что это, — тень, блуждающий таиф?*

Встал черный всадник на краю гранита,
Во тьме огонь блеснул из-под копыта…
А, это ты!.. Приди на мой призыв.

_____________
*  Ифрит – дьявол, таиф – блуждающий призрак, джины – духи.

ПУСТЫНЯ

M.О. Меньшикову.

Наш караван стоял за Иорданом.
Пустыни даль оделась смутной мглой,
И пыльный кактус на холме песчаном
Чернел своей иззубренной стрелой.

Склонилось небо низко над землей,
И млечный путь светящимся туманом
Через пески дорогу караванам
Указывал в мир звездный, в край иной.

Алмазов и сапфиров мириады
Горели в небе, хор небесный плыл,
И были звезды близки, как лампады.

Я видел Бога в множестве светил,
В безмолвье ночи, в веянье прохлады, —
То сам Господь в пустыне проходил.

ИОРДАН

Окончен путь. Скитаясь одиноко,
Искал любви, искал я веры там,
Где древний мир постигнут властью рока.
В Элладу шел я к мраморным богам…

Я был в краях пустынного Востока,
Где Будда спит, где молится Ислам,
И вновь пришел к библейским берегам,
На Иордан, в тень листьев у потока.

Я зачерпнул воды в палящий зной
И утолил души моей страданья.
Я Господа обрел среди блужданья.

Окончен путь, — тяжелый путь земной.
Тревоге чувств, сомненьям отдал дань я…
Я верую, я вижу край иной.


Иван Бунин

Бедуин

За Мертвым морем - пепельные грани
Чуть видных гор. Полдневный час, обед.
Он выкупал кобылу в Иордане
И сел курить. Песок как медь нагрет.

За Мертвым морем, в солнечном тумане,
Течет мираж. В долине - зной и свет,
Воркует дикий голубь. На герани,
На олеандрах - вешний алый цвет.
И он дремотно ноет, воспевая
Зной, олеандр, герань и тамарикс.
Сидит как ястреб. Пегая абая

Сползает с плеч... Поэт, разбойник, гикс.
Вон закурил - и рад, что с тонким дымом
Сравнит в стихах вершины за Сиддимом.

20.VIII.08

                ПАЛЕСТИНА (ИЗРАИЛЬ)

К.Р. (Великий князь Константин Романов)

ЛЕГЕНДА ПРО МЕРТВОЕ МОРЕ


      В знойной степи, у истока священной реки Иордана,
      В каменных сжато объятиях скал, раскаленных полуднем.
      Чудно синея, безмолвно покоится Мертвое море.
      Мрачной пустыни бесплодная почва безжизненна, скудна.
      Издали волн заколдованных гладь голубую завидев,
      В ужасе зверь убегает; пугливо небесные птицы
      С жалобным криком спешат улететь от проклятого места;
      Змеи одни обитают в глубоких расщелинах камней;
      Лишь бедуин одинокий, копьем тростниковым махая,
      Быстрым конем уносимый, промчится песчаным прибрежьем.
      Тайны зловещей печать тяготит над страною забвенья.
      Древнее ходит сказанье про это пустынное море:
      Лишь только звезды златые зажгутся в безоблачном небе,
      Тьмою огней отражаясь в заснувших лазоревых волнах,
      Лишь в вышину голубую серебряный выплывет месяц, -
      Вдруг просветляется влажное лоно прозрачной пучины;
      Сноп белоснежных лучей всю глубокую бездну морскую
      С глади незыблемой вод и до самого дна проницает.
      Там, в глубине, озаренные блеском полночного неба,
      Груды развалин толпятся в безжизненном древнем величье;
      Словно как трупы недвижные, в мертвенном сне цепенея,
      Эти обломки морское песочное дно покрывают...
      - Это Содом и Гоморра... Господь их порочное племя
      В оные дни покарал за великие, тяжкие вины.
      Долготерпенья превечного Бога исполнилась мера:
      Огненный дождь ниспослал Он на царство греха и разврата:
      Недра земные разверзлись и те города поглотили;
      Бездну провала залили морские соленые воды...
      Там, где был край многолюдный, подобно великой могиле,
      Ныне, синея, безмолвно покоится Мертвое море.

      Палермо
      15 февраля 1882

Владимир Шуф

ЯФФА

У синих волн, высоко над горой
Гнездится древний город Иафета.
Цветут сады там знойною порой
И тенью пальм страна песков одета.

Но путник там не ждет себе привета, —
Прибрежных скал грозит враждебный строй,
И станет жизнь случайности игрой,
Потехой волн... Опасна пристань эта.

Молитву затянув, как песнь в бою,
Арабы в фесках по волне зеленой
Среди камней направили ладью.

На скалы хлынул гребень опененный,
И весла вверх подняв, судьбу свою
Гребцы вверяют бездне разъяренной.

ИЕРУСАЛИМ

Голгофы тень, подножие креста,
Кувуклии пещерная лампада, —
Не там, не там увидел я Христа,
Где храм седой, где из камней громада.

Я проходил нагорные места.
Там маслины шумели в чаще сада,
Там Он стоял, — как небо, благость взгляда,
Как сладость роз, прекрасные уста.

Виденья ли молитвенные грезы,
Мечты ль моей безгрешный, светлый сон, -
В одежде белой встретился мне Он.

Не терния, страдания и слезы, —
Цветок нашел я гефсиманской розы
В святом саду, где путь на Елеон.

ГРОБНИЦА РАХИЛИ

Есть образ женственный... Седая быль
Прославила красавицу Харрана,
Прелестную и смуглую Рахиль.
В ней свет любви, в ней женщина желанна.

О ней мечтал я... На пути в Вефиль,
Где воду пьют верблюды каравана,
Видна гробница дочери Лавана.
На куполе лежит столетий пыль.

Здесь пел Давид, здесь горы ясны были.
Такие же росли вокруг цветы...
И, мнилось мне, я видел тень Рахили.

Я узнавал библейские черты...
Мне у колодца встретилась не ты ли,
Моя Рахиль, дитя моей мечты?

ВИФЛЕЕМ

В Святой земле, в краю обетованном
Среди холмов, в пустыне ли найду
Меня во тьме зовущую звезду?
Я долго шел в скитанье неустанном.

День погасал, склоняясь к дальним странами,
Вот ночь зажгла лампад своих чреду…
И Вифлеем, укрывшийся в саду,
Белея, встал пред нашим караваном.

Там мира свет, исканий долгих цель…
Взойдя на холм с гробницею Рахили,
Я видел край, где веры колыбель.

Встречал я звезды множества земель,
Но их лучи души не озарили…
Здесь небеса и звезды близки были.

ПАТРИАРХ

Мы были от Мамврэ невдалеке,
Садилось солнце низко за горами
И овцы шли, — как в дни при Аврааме,
Когда он гнал стада свои к реке.

Старик высокий с посохом в руке
За ними брел, покрытый сединами,
И тень его ложилась на песке.
Как патриарх, прошел он перед нами.

Библейская одежда, борода.
И посох старца, и его стада, —
Все в глубь веков мечты переносило.

В нем вечности жила святая сила,
И взгляд его провидел вдаль года, —
Все, что прошло и что на свете было.

ЛИФТА

Графине О. Е. де-Бальмен.

Есть далеко, среди угрюмых скал,
Арабская деревня в Палестине.
Она — гнездо разбойников пустыни,
И крадется вблизи один шакал.

Но караван приюта здесь искал.
Ряд плоских крыш белел внизу, в долине,
И к нам навстречу всадник подскакал.
Цветной бурнус вился на бедуине.

Тюрбан его повязан, как змея.
Пустыни шейх сурового был вида,
Но он сказал, склонив конец копья:

— «Селям-алейк! Коснется ли обида
Того, кто гость под кровлею Решида?»
И только здесь не знал измены я.

МЕЧЕТЬ ОМАРА

Ты видел ли в полдневном, знойном блеске
Под черным куполом великий храм,
Где изразцов синеют арабески,
Где разбросал сокровища Ислам?

Во мгле цветной лучи рубинов резки.
Склонились в прах чалмы, тюрбаны, фески…
Туда хаджи идут к святым местам,
Каабы тень, скалу лобзая там.

Там я сошел в темницы Соломона,
Где скован джин и глубина бездонна.
Ряд ступеней в холм Mopиa ведет.

Пещеры там лежат под сводом свод,
И подперта колонною колонна...
Там дверь в Джейнем, там в ад отверстый вход.

MOPИA

На Mopиa есть древний саркофаг
Библейского литейщика Хирама.
Там под парчой начертан тайный знак, -
Еврейских слов и чисел анаграмма.

Прочти ее и в подземелья храма
Сойди, рассей чудес священный мрак…
Пещерный вход — под камнем Авраама,
Где приносился в жертву Исаак.

Ряд ступеней, и бездна тьмой одета…
Туда, под свод седых гранитных плит,
Как в скинию, не смел войти левит.

Разрушен храм, прошли плененья лета,
На небеса был взят ковчег завета,
Но тайны ключ был в Mopиa сокрыть.

ИОСАФАТОВА ДОЛИНА

Пустынная, безмолвием объята,
Среди холмов вкушая вечный сон,
В тени лежит долина Иосафата.
В ее камнях давно иссох Кедрон.

Тут все — печаль, унынье и утрата.
Ряды гробниц — наследие времен.
Здесь прах жены любимой погребен,
Здесь сын отца и брат утратил брата.

Не притча ль смерть? Так сам Господь учил
Гробы подобье каменных точил:
Сок жизни выжат, но опять, играя,

Заблещет жизнь, бессмертная, вторая.
Здесь мертвые воскреснут из могил,
Чтоб пить вино из светлой чаши рая.

РЕНАН

На крутизне желтеющего склона,
Там, за холмом, с вершины Елеона
Вифания виднеется вдали,
Где дружба, святость и любовь цвели.

Синоптиков, преданий и закона
Суровый критик, рывшийся в пыли,
Тебя, Ренан, в горах Святой земли
Читаю я спокойно, углубленно...

Христа биограф, скептик и поэт,
Ты отрицал во истину науки, —
Твой старый том беру я снова в руки.

Читаю — и сомнений больше нет,
В безверии я вижу веры свет,
Былых молитв родятся в сердце звуки.

ИУДЕЙСКИЕ ГОРЫ


Цветок пахучий, желтый, я сорвал.
Среди камней над высохшим Сараром
Казался он земли последним даром,
И к небесам вели уступы скал.

Пустынные, в своем величье старом,
Вставали горы, и закат пожаром,
Как пурпуром, их пышно одевал.
Дождь каменный рассыпал там обвал.

Туда достиг бы лишь полет орлиный.
И, мнилось, башни, стены, города
Венчали в небе круглые вершины.

Там тишина, там жизни нет следа.
Забыв цветы изменчивой долины,
Туда уйти хотелось навсегда.

КИПАРИСОВАЯ ВЕТКА.

Из темных рощ с холмов Ерусалима,
Где кипарис таинственно растет,
Привез я ветвь — отраду пилигрима
В часы молив, в часы мирских забот.

Украсив мой серебряный кивот,
Она цвела, пред образом хранима.
Про Елеон и тень его высот
С ней речь я вел… Но мчались годы мимо.

И ветвь моя уже не зелена,
Осыпалась, нет больше аромата,
Нет грез святых, пленительных когда-то.

Но все ж порой надеждой грудь полна,
Ерусалим я вижу в час заката,
Гляжу на ветвь, — и вновь цветет она.

Иван Бунин

Иерусалим


Это было весной. За восточной стеной
Был горячий и радостный зной.
Зеленела трава. На припеке во рву
Мак кропил огоньками трапу.

И сказал проводник: «Господин! Я еврей
И, быть может, потомок царей.
Погляди на цветы по сионским стенам:
Это все, что осталося нам».
Я спросил: «На цветы?» И услышал в ответ:
«Господин! Это праотцев след,
Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,
Красным маком восходит она».
В полдень был я на кровле. Кругом, подо мной,
Тоже кровлей, - единой, сплошной,
Желто-розовой, точно песок, - возлежал
Древний город и зноем дышал.
Одинокая пальма вставала над ним
На холме опахалом своим,
И мелькали, сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Морем серых холмов расстилалась она
В дымке сизого мглистого сна,
И я видел гористый Моав, а внизу –
Ленту мертвой воды, бирюзу.
«От Галгала до Газы, - сказал проводник, -
Край отцов ныне беден и дик.
Иудея в гробах. Бог раскинул по ней
Семя пепельно-серых камней.
Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал –
И пророк Иеремия собрал
Теплый прах, прах золы, в погасавшем огне
И рассеял его по стране:
Да родит край отцов только камень и мак!
Да исчахнет в нем всяческий злак!
Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим –
До прихода реченного им!»
1907

Гермон


Великий Шейх, седой и мощный друз,
Ты видишь все: пустыню Джаулана,
Геннисарет, долины Иордана
И божий дом, ветхозаветный Луз.

Как белый щелк, сияет твой бурнус
Над синевой далекого Ливана,
И сам Христос, смиренный Иисус,
Дышал тобою, радость каравана.
В скалистых недрах спит Геннисарет
Под серою стеной Тивериады.
Повсюду жар, палящий блеск и свет
И допотопных кактусов ограды -
На пыльную дорогу в Назарет
Один ты веешь сладостью прохлады.
1907

Иерихон


Скользят, текут огни зеленых мух.
Над Мертвым морем знойно и туманно
От блеска звезд. Песок вдали - как манна,
И смутный гул, дрожа, колдует слух.

То ропот жаб. Он длится неустанно,
Зовет, томит... Но час полночный глух.
Внимает им, быть может, только Дух
Среди камней в пустыне Иоанна.
Там, между звезд, чернеет острый пик
Горы Поста. Чуть теплится лампадка.
Внизу истома. Приторно и сладко

Мимозы пахнут. Сахарный тростник
Горит от мух... И дремлет Лихорадка,
Под жабий бред откинув бледный лик.

14.VIII.08

На пути под Хевроном,
В каменистой широкой долине,
Где по скатам и склонам
Вековые маслины серели на глине,
Поздней ночью я слышал
Плач ребенка - шакала.
Из-под черной палатки я вышел,
И душа моя грустно чего-то искала.
Неподвижно светили
Молчаливые звезды над старой,
Позабытой землею. В могиле
Почивал Авраам с Исааком и Саррой.
И темно было в древней гробнице Рахили.

1907


У ворот Сиона, над Кедроном,
На бугре, ветрами обожженном,
Там, где тень бывает от стены,
Сел я как-то рядом с прокаженным,
Евшим зерна спелой белены.

Он дышал невыразимым смрадом,
Он, безумный, отравлялся ядом,
А меж тем, с улыбкой на губах,
Поводил кругом блаженным взглядом,
Бормоча: "Благословен Аллах!"

Боже милосердый, для чего ты
Дал нам страсти, думы и заботы,
Жажду дела, славы и утех?
Радостны калеки, идиоты,
Прокаженный радостнее всех.
16 сентября 1917

Валентин Парнах

O ;;;;;;;;

Пальмам Палестины

I.

Торжественный и безупречный стан
И пальмовые, вечные вершины
Напомнили красавиц новых стран,
Высоко дышащие плечи, спины.

И присужденная мне роком страсть
Царила и цвела в далеких пальмах.
О перед ней мне будет дивно пасть,
Томясь вздыманьем плеч в зеленых тальмах!

1915

II.

Как древний рай был этот небосклон.
Прах роз пылал в дыму закатной лавы.
Глухая меланхолия и трон
Высокой безнадежности и славы.

И там, где тихо проходил феллах,
Где, мнилось, все вдали благоухало,
Покачивались мерно на стволах
Тяжёлые густые опахала.

1915-1916




Александр Вертинский

Палестинское танго

Манит, звенит, зовет, поет дорога,
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.

Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И в даль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.

И только сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль.

И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы,
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий божий день.

И люди там застенчивы и мудры,
И небо там как синее стекло.
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.

Так пусть же сердце знает, мечтает и ждет
А вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печать,
Туда, где зацветает миндаль...

Палестина
1929

Антонин Ладинский

В ИЕРУСАЛИМЕ
Да, не прочнее камень дыма,
И русским голосом грудным
О камнях Иерусалима
Мы с музой смуглой говорим,
A у нее гортанный голос,
И видел я: на поле том
Она склонилась, чтобы колос
Поднять, оставленный жнецом.
Все розовое в этом мире —
Дома и камень мостовой,
Холмы и стены, как в порфире,
Как озаренные зарей.
Счастливец я! Бежав от прозы,
Уплыв от всех обычных дел,
На эти розовые розы
Я целый день с горы смотрел.
1937

                АРАВИЯ

Иван Бунин

Чёрный камень Каабы


Он драгоценной яшмой был когда-то,
Он был неизреченной белизны —
Как цвет садов блаженного Джинната,
Как горный снег в дни солнца и весны.

Дух Гавриил для старца Авраама
Его нашёл среди песков и скал,
И гении хранили двери храма,
Где он жемчужной грудою сверкал.

Но шли века — со всех концов вселенной
К нему неслись молитвы, и рекой
Текли во храм, далёкий и священный,
Сердца, обременённые тоской…

Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный —
Померк от слёз и горести людской!

<1903—1905>



Вдоль этих плоских знойных берегов
Лежат пески, торчат кусты дзарига.
И моря пышноцветное индиго
Равниною глядит из-за песков.

Нет даже чаек. Слабо проползает
Шуршащий краб. Желтеют кости рыб.
И берегов краснеющий изгиб
В лиловых полутонах исчезает.

1907

                ИРАН

Сергей Городецкий

В  ПЕРСИИ
Ползет седая черепаха,
Заря горит желтей парчи,
У синих гор встают из праха
И носятся, крутясь, смерчи.
Затихла, в зное задыхаясь,
Страна, нежнейшая из стран.
Пыля и мерно колыхаясь,
Идет верблюдов караван.
В их взоре, ясном  и послушном,
Душа красивая видна.
Сквозит в труде их добродушном
Садов Адама старина.
И странно мне,  что  эти звери
Не в рай проходят на покой,
Где Ева им откроет двери, -
Что  это - транспорт боевой.
(1916)




Персия

В Гиляне, где в лазурь вплавляет
Свои червонцы апельсин,
Где цапля розою пылает
В просторе рисовых долин,

Где мчится дикая кобыла,
Сбивая жемчуг с миндалей,
Где жизнь еще не позабыла,
Что тишина всего милей,

Где волн синеющие четки
В пугливых пальцах тростников
Дрожат и гасят трепет кроткий
В каспийской россыпи песков,

Где под навесом туч дождливых
Лежит сонливо город Решт,
От лавок тесных и шумливых
Не подымая рыжих вежд,—

Промчалась буря по базарам,
Смерчами дервиши прошли,
Крича, что северным пожаром
Зарделся берег Энзели.

И Персия с глазами лани,
Подняв испуганно чадру,
Впилась в багряный флаг, в Гиляне
На синем веющий ветру.
1918

Велимир Хлебников

НОВРУЗ ТРУДА
Снова мы первые дни человечества!
Адам за адамом
Проходят толпой
На праздник Байрама
Словесной игрой.
В лесах золотых
Заратустры,
Где зелень лесов златоуста!
Это был первый день месяца Ая.
Уснувшую речь не забыли мы
В стране, где название месяца — Ай
И полночью Ай тихо светит с небес.
Два слова, два Ая,
Два голубя бились
В окошко общей таинственной были...
Алое падает, алое
На древках с высоты.
Мощный труд проходит, балуя
Шагом взмах своей пяты.
Трубачи идут в поход,
Трубят трубам в рыжий рот.
Городские очи радуя
Золотым письмом полотен,
То подымаясь, то падая,
Труд проходит, беззаботен.
Трубач, обвитый змеем
Изогнутого рога!
Веселым чародеям
Широкая дорога!
Несут виденье алое
Вдоль улицы знаменщики,
137
Воспряньте, все усталые!
Долой, труда погонщики!
Это день мирового Байрама.
Поодаль, как будто у русской свободы на паперти,
Ревнивой темницею заперты,
Строгие, грустные девы ислама.
Черной чадрою закутаны,
Освободителя ждут они.
Кардаш, ружье на изготовку
Руками взяв, несется вскачь,
За ним летят на джигитовку
Его товарищи удач.
Их смуглые лица окутаны в шали,
А груди в высокой броне из зарядов,
Упрямые кони устало дышали
Разбойничьей прелестью горных отрядов.
Он скачет по роще, по камням и грязям,
Сквозь ветер, сквозь чащу, упорный скакун,
И ловкий наездник то падает наземь,
То вновь вверх седла — изваянья чугун.
Так смуглые воины горных кочевий
По-братски несутся, держась за нагайку,
Под низкими сводами темных деревьев,
Под рокот ружейный и гром балалайки.
Начало мая 1921

ДУБ ПЕРСИИ
Над скатертью запутанных корней
Пустым кувшином
Подымает дуб столетние цветы
С пещерой для отшельников.
И в шорохе ветвей
Шумит созвучие
С Маздаком Маркса.
«Хамау, хамау!
Уах, уах, хаган!»—
Как волки, ободряя друг друга,
Бегут шакалы.
Но помнит шепот тех ветвей
Напев времен Батыя.
Лето 1921

 Ночи запах — эти звезды
В ноздри буйные вдыхая,
Где вода легла на гвозди,
Говор пеной колыхая,
Ты пройдешь в чалме зеленой
Из засохнувшего сена —
Мой учитель опаленный,
Черный, как костра полено.
А другой придет навстречу,
Он устал, как весь Восток,
И в руке его замечу
Красный сорванный цветок.
<Лето 1921>

Сергей Есенин

Улеглась моя былая рана,

Пьяный бред не гложет сердце мне.

Синими цветами Тегерана

Я лечу их нынче в чайхане.

 

Сам чайханщик с круглыми плечами,

Чтобы славилась пред русским чайхана,

Угощает меня красным чаем

Вместо крепкой водки и вина.

 

Угощай, хозяин, да не очень.

Много роз цветет в твоем саду.

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

 

Мы в России девушек весенних

На цепи не держим, как собак,

Поцелуям учимся без денег,

Без кинжальных хитростей и драк.

 

Ну а этой за движенья стана,

Что лицом похожа на зарю,

Подарю я шаль из Хороссана

И ковер ширазский подарю.

 

Наливай, хозяин, крепче чаю,

Я тебе вовеки не солгу.

За себя я нынче отвечаю,

За тебя ответить не могу.

 

И на дверь ты взглядывай не очень,

Все равно калитка есть в саду…

Незадаром мне мигнули очи,

Приоткинув черную чадру.

 

1924
 


Я спросил сегодня у менялы,

Что дает за полтумана по рублю,

Как сказать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?

 

Я спросил сегодня у менялы

Легче ветра, тише Ванских струй,

Как назвать мне для прекрасной Лалы

Слово ласковое «поцелуй»?

 

И еще спросил я у менялы,

В сердце робость глубже притая,

Как сказать мне для прекрасной Лалы,

Как сказать ей, что она «моя»?

 

И ответил мне меняла кратко:

О любви в словах не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

 

Поцелуй названья не имеет.

Поцелуй не надпись на гробах.

Красной розой поцелуи веют,

Лепестками тая на губах.

 

От любви не требуют поруки,

С нею знают радость и беду.

«Ты моя» сказать лишь могут руки,

Что срывали черную чадру.

 

1924
 


Свет вечерний шафранного края,

Тихо розы бегут по полям.

Спой мне песню, моя дорогая,

Ту, которую пел Хаям.

Тихо розы бегут по полям.

 

Лунным светом Шираз осиянен,

Кружит звезд мотыльковый рой.

Мне не нравится, что персияне

Держат женщин и дев под чадрой.

Лунным светом Шираз осиянен.

 

Иль они от тепла застыли,

Закрывая телесную медь?

Или, чтобы их больше любили,

Не желают лицом загореть,

Закрывая телесную медь?

 

Дорогая, с чадрой не дружись,

Заучи эту заповедь вкратце,

Ведь и так коротка наша жизнь,

Мало счастьем дано любоваться.

Заучи эту заповедь вкратце.

 

Даже все некрасивое в роке

Осеняет своя благодать.

Потому и прекрасные щеки

Перед миром грешно закрывать,

Коль дала их природа-мать.

 

Тихо розы бегут по полям.

Сердцу снится страна другая.

Я спою тебе сам, дорогая,

То, что сроду не пел Хаям…

Тихо розы бегут по полям.

 

1924