На могилу Петра Офицерова

Судьба повелела идти за гробами
немым и печальным.
Убийственно душен Аидов предбанник -
тот зал ритуальный.
Харон свою жирную точку поставил,
где врала Фемида,
и ящика крышку захлопнул, как ставень.
Идёт панихида.

Придя сюда, каждый своими путями,
в трагической давке
мы в этом предбаннике тремся локтями,
готовясь к отправке.
Нам ясно: любой вот когда-нибудь также
(иному так близко...)
войдёт в обстоятельства частной пропажи
из общего списка.

Посмертная боль часто судит нас строго.
Придется крепиться.
Видать, человек был, когда очень много
приходит проститься,
когда дефицитом становится место
в пространстве полезном.
И я был бы рад, если будет так тесно,
когда я исчезну,

чтоб ворох хорошего после остался,
годами спрессован.
И требует долг мой, чтоб я не сбивался
на лад не попсовый.
Фальшивости поберегись, как проказы,
любой тот, кто пишет.
Умершему песню пропеть я обязан,
взяв планку повыше.

В эпоху гнилую души благородство
в цене дорожает.
Смирившись с родным беспролазным уродством,
страна продолжает
путь в тартарары с каждым днём эффективней
и всё безнадежней,
но быть Дон-Кихотом среди дефективных
порой тоже можно.

Быть рыцарем чести, когда не просили,
прекраснее вдвое,
пусть даже расплата за жест твой красивый
под(роп)итана кровью.
Средь долгих, пустых, затянувшихся ныне
дней тягостно-серых
вполне оправдал ты фамильное имя.
Виват, Офицеров!

Останься для наших сердец незабвенным
чем дальше, тем крепче.
Отсутствие трубного марша Шопена
нам скорбь не облегчит.
И мы раньше срока висками седеем
и плачем так скупо...
Судьба тем ужаснее, чем красивее
был смелый поступок.

16. 07. 18