Равновесие

Когда день пополам разломился 
С ночью,
                ровно в пять часов поутру
Только бог знал, зачем я родился,
Как и ведал, когда я умру.

Долгожданной весной, в конце марта,               *город Станислав до 1962 г.,
Запись в метрике – роддом. Станислав.*             сейчас Ивано-Франковск. 

Где гражданка - Ф.И.О.
                Подпись.
                Дата.
Разрешившись, -  дитя принесла.

Вышло так - число двадцать четыре
Плело возраста нить каждый год.
Словно цифры в даль путь прочертили
Предвещая нелёгкий полёт.

И пусть в жизнь стартовал запоздало
И в рубашке с чужого плеча.
Мир молчал, что всех в будущем ждало,
Ярче где разгорится свеча.
Чья душа второпях потускнеет,
Глубже, чей зачерпнётся размах.
Видно в детях, в их судьбах болеет
Предков не упокоенных прах.

Ведь от стен севастопольских улиц,
Из расстрельных стволов -  рикошет.
Пули с дедовой кровью взметнулись
Уходящей эпохе вослед
Белой Армии штабс-капитана.

За изящество, честь, прямоту,
В чахлом скверике возле каштана,
На холодном декабрьском ветру.
               

               
Залпа дым до сих пор пылью вьётся,
Свербит памяти генной глаза.
Через тридцать лет
                в даль отзовётся
Плачем внука
                тупиковый вокзал.         

               

                ***               

Дом приземистый. Двор. Садик скромный
На макушке Рудольфы- горы.
У забора столб в рельсах… 
                и помню
Уходящие в степь пустыри.

Конура собачёнки у входа,
В трёх шагах под навесом крыльцо.
Неказистый клочок огорода
И склонённое близко лицо.

Виноград к небу змеем ползучим
Листвой-крыльями пытаясь взлететь,
Но мешали нависшие тучи
Словно грубо сплетённая сеть.

-  Это ж надо, какой кареглазый!
 наш в цвет моря…-
                а дощатый сарай
Поглощал смех, объятия, фразы
Как волна глухим плеском у свай.

И казалось, над всеми витала
Тень светящаяся…
                иль детский был бред?
В углу яблоня что-то шептала
Проходящей соседке вослед.

Дверь шершавой суконной обивкой
Приглушив  говор чей-то извне
Сохранила в сознании обрывки
Строгих лиц на неровной стене.

В рамках карточек висящих напротив,
В силуэтах пожелтевших времён
Любопытство к перемешанной плоти
С незнакомым созвучием имён.

Есть в родстве сполох родины зябкий,
Когда дрожь будит сон старины
Зовом к прадедам, почтением к прабабкам
Тёткам, дядям и всем остальным.


Осторожно, с опаской взирая,
Для надёжности шмыгнув под стол,
Постепенно границы стирая
Был смелее,
                но это потом.

Чем-то тёплым под сердцем сквозило,
Что-то близкое чудилось там
Наплывающей нежною силой,
Непонятное юным летам.

И невольно, смотря- изучая
Друг на друга сквозь пристальность лет
Осязал близость снимков венчальных
И далёкий волнующий свет.

- Это кто? -   
-Дед.  Ты внук им по крови,
А отцу, стало быть, он отец.
Разрез глаз и особенно брови
прородились в тебе, сорванец.
А в улыбке твоей добрый лучик-
Это ангел- хранитель с небес
Защищает и разуму учит,
Бьёт в набат и звонит благовест.
Быть тебе и красивым и рослым.
Сила будет, но польза не в ней-
Не верь в жизни сладкоголосым,
Бойся зависти подлых людей -

- Ну, а где дед?
                Я даже не видел,
Чтобы он приходил, уходил.
Его что,
               кто-то очень обидел?
У него ведь медаль на груди! -

Непонятно зависло молчание
И ни в чей не протиснувшись взгляд,
С нетерпением
                и даже в отчаянии
торопился скорее узнать.

Тишина в темень гулко давила,
Время в ходиках смял циферблат,
Словно бабушка вовсе забыла
Кто в причине такой виноват.


Резко к печке отец отвернулся,
Скрип зубов, в скулах горб желваков
И висок нервной веною пульса
Кровью рвал цитадели оков.

Сквозь рубашку ключицы зияли,
Свет вечерний усиливал гнёт.
- Далеко он…   
                его расстреляли…
и сюда больше он не придёт…-
               
               

Детский ум не глубок, но ветвистей –
Видит ширь,
                а не в рытвинах, 
                под
желтизной
                тленом тронутых листьев
давно вызревший сморщенный плод.


И не ведая в теле тревоги,
Размышляя в себе так и сяк,
Ждал, что звякнет кольцо у порога,
Что случившееся –взрослый пустяк.

Не покинул никто фотографий,
Только взгляды смещались вослед
В благодарность за боль эпитафий
Отсылаемых на какой-то  тот свет.

Не давали покоя вопросы,
Не давал я покоя другим
Вездесущим мальчишкой курносым
Не блаженным, а просто благим.

- А за что? -
                ужас в детских глазёнках.
-Он хороший!
                Он дедушка нам…-
За окном даль лизала позёмка,
Вместе с пальцем прижатым к губам.


- Нет, скажи,
                как же так…
                и стрельнули?
               
Он ведь был всем большой офицер! -
Плечи вдовьи смиренно прогнулись
Скорбью тихою в бледном лице.


Отрешённо, невидящим взором,
То ли с кем-то или с собой
Почти шёпотом в суть разговора
Поминала кого-то с мольбой.

Стало в комнате душно и тесно,
Абажур тени ткал по углам,
С потолка, ниспадая отвесно
Был похож на кладбищенский храм.

И волнами катило: -  А помнишь…
Плеск о камни: - Как можно забыть…
Разве сердце теперь успокоишь,
А ведь с этим приходиться жить. -

Слух царапали резкие звуки-
Революция, безвластье, разброд…
А подплывшие тёплые руки
Клали на бок
                в сиреневый мёд.

                *

Память раннюю разъели туманы,
Да к тому же свинцовый рассвет
Слишком долго зализывал раны
Дней минувших от страха и бед.

Не случайно, Большая Морская,
Где поныне стоит Главпочтамт
Душу нежную ждала и искала
Светом храма Покрова лампад.


И разлившись в вечернее небо,
Ниспадая с куполов и крестов
Плыла тихо печальная треба
За усопших и живших родство.


В след гармонии песен и света,
Печалью ликов застывших икон,
Было вечное что-то задето
Под душистый малиновый звон.
            
                ***

Уже взрослым, стремясь разобраться
Или просто хотя бы понять,
Почему поздней осенью снятся
Детских дней беспокойства опять.

Ведь помимо истории с дедом
В центр родительской кутерьмы
Отпечатком семейного следа
Были вдавлены с сестричкою мы.   

В чём причина? 
                Возможно строптивость,
А честнее сказать – бабья спесь.
И нам, детям, молчать приходилось
Видя близко никчемную месть.

И поскольку, служили при почте,
Была комната в здании том,-
С окном в стену,
                а если быть точным,
В окно боком врастал другой дом.

Так, что неба кусочек виднелся,
А когда оставался один,
Мне казалось, кусочком тем грелся
Вместе с солнцем, живущим в груди.


Несть числа человеческим дрязгам,
Рвущих кружево житейских сует.
Никакая благая окраска
Не изменит пропитанный цвет.


Не вернутся голодные дети
- Мам, а кто же наш папа теперь? -
Чтоб услышать в холодном ответе
-Он отец без отцовых детей…-

И ума не прибавит лукавство -
Женщин скупость и хитрость глупят.
Не придумано в свете лекарства
Влить любовь в раздражительный взгляд.

Но теперь ни на что не сменяю
Боль детдома, интернат, ПТУ, -
Ибо детства иного не знаю
Кроме грёз погружённых в мечту.

Не сменяю тоску на веселье,
Не сменяю довольство на грусть.
Нет спасения от опасения,
Что в те годы уже не вернусь.

Неспроста, отвергая затею
Ветхих дум
                в судьбе всех примирить
понимая,
                ни  коей мерой не смею
Учить прошлое правильно жить.

Нет давно наших папы и мамы,
Мы с сестрой им равны по годам,
А на дне бурно сыгранной драмы
Место в памяти поздним цветам.

                ***

В первый класс городской второй школы,
Надев  приличные с виду штаны,
Вверх по лестнице.
                Путь был знакомым
Так в детсад прежде топали мы.

Через улицу,
                в окнах напротив,
разноцветье чубов и бантов.
Шум и гам в старшеклассном народе
И нестройность весёлых рядов.

Так чудесно тот день начинался!

Но, - я стал бы восторженный враль:
Всем раздали, а мне не достался
На линейке заветный букварь.

Ах, какая обида хлестнула
Слёзы вишнями катились с ресниц…
Лишь спустя, две минуты коснулась
Рука гладких безмолвных страниц.

Жизнь продолжила плавно кружение
По спирали колечком в кольцо.
На Рудольфе,* сестра моя Женя                Рудольфа – гора на окраине города,               
Жила у бабушки вместе с отцом.                сейчас – гора Матюшенко.

Дети главные в жизни растения,
Но чтоб цветом в судьбе не пропасть
 В коммуналку, по улице Ленина
Нас вселила советская власть.

И под окнами первой квартиры
Не смолкал ребятни плач сквозь смех.
Здесь взрастали на время кумиры
Бесшабашных дворовых потех.               


                …      

В те года стихотворные перлы
Средь мальчишек в цене -  за пустяк.
Был из первых, кто жаждал быть первым
Севастопольский юркий босяк.

До всего ему было дело –
Везде надо поспеть раньше всех,
Если что-то за Куликами гудело*
На взлётно-посадочной полосе.

А в порту Южной скученной бухты,
Зная лазы на Минный причал,
Сочинял морякам за продукты
Вирши пламенные сгоряча.

Но, бывала и участь иная –
В сад пробравшись на страх и на риск
Где росла ягод сласть наливная
Под хозяйский пронзительный визг.

На Хрусталке и Корабельной,**
Да на Северной той стороне,
Подзатыльники,
                темой отдельной,
Доставались чумазой шпане.

Под мечтания, бросив на рейде,
В толщу вод лязг стальных якорей
Как и все, беззастенчиво бредил
Силой русских больших кораблей.              * Куликово поле – в те годы
                находился
               
                небольшой аэродром.

И в бойницах глухих равелинов               
Мнился пушек тяжёлых откат,                ** Мыс Хрустальный, Корабельная сторона -
А глаза пух пронзал тополиный                районы города.
Сквозь плывущий над морем закат.               

В ветрах слов и в безветриях нежности               
Вряд ли в мыслях уже разучусь
Сознавать дар небес к принадлежности
Поэтов лучших человеческих чувств.

Мир взросления – мой солнечный город!
Здесь с годами на душе отлегло,
Что Приморским бульваром расколот
Венец улиц на сотни углов.

Где за каждым людским поворотом
Под цвет акаций и крымских маслин
С Черноморским трагическим флотом
Вместе жили и вместе росли.

                *
               
Бытие постигалось неспешно,
Видно всё свой имеет черёд.
Начал тайно влюбляться, конечно,
Думал прежде всего наперёд.

Вместе с детством, в краю босоногом,
Не пытался бежать и догнать
По холмистым брусчатым дорогам
Разношерстную пацанскую рать.

Что-то новое зрело в задире
Под вопросы к шуршащей волне –
Кто же я, в этом ветреном мире,
Что за мир внутри плещет во мне?

В ранней юности всё чисто и ново
Без особых душевных затрат.
В глазах выткалось нежное слово
Превращённое в искренний взгляд.

Не гнетут мысли резью о прошлом,
Прожитое должно наступить.
И не важно – случайно, нарочно
Усмиряется резвость и прыть.

Значит так подрастают мужчины.
Не для красного ради словца
Покоряя иные вершины,
А с вершинами чьи-то сердца.

И при взрослых солидно, степенно,
Невзначай в споре ликом зардев,
Говорят о законах, системах,
Ледниках и о талой воде.
                …


Школа опыт привносит двоякий –
Даёт знания подмыв индивид.
Внеся в душу алмазы и накипь,
Труху, глину, цемент и гранит.

Вредна примесь в среде монолита –
Крошит цельность структуры и твердь.
Словно рана глубокая  скрыта
На просвет что б болезнь  рассмотреть.

И в таком разнородном замесе
Вобрав сок малолетства в раствор
Застывали с характером вместе
Правда, ложь, искажения, вздор.
Без фундамента жизненных истин,
Обрекая постройки на слом,
Лишь в угоду партийной корысти –
Значит власти её в основном.

Клич плебеев – Не быть нам рабами! –
Приколов к языкам голытьбы
Некрещеными бледными лбами
Новым жертвам вырубала гробы.

В красном зареве бредовой химеры
Как циничный прелюбодей
Из сопливых октябрят, пионеров
Штамповала советских людей.

Не поймёт цвета красок незрячий,
Не оценит звучаний глухой.
Проще,
              с умыслом,
                юность назначить
восполнять погреб пороховой.

Нас учили по жёстким шаблонам –
С кем дружить,
                кто в борьбе лютый враг…
А за окнами шли эшелоны
Этапированных под ружьём бедолаг.


Нами жгли костры революций
Проморгав очевидный пример –
Нестыковки с законом
                конструкций
шатких зданий внутри СССР.

Мы вдыхали легенды и мифы
Отгремевшей Гражданской войны,
Подбирая сравнениям рифмы
Нашей правды и чьей-то вины.

Под кивки, рапортуя на съезде
Комсомольскую бойкую весть
Справедливое слово – возмездие
Подменяли – расправа и месть.

Вся страна зависала в тумане
В стёртых лицах невидимость черт.
И уже ничему не внимая
Предавали кого рядом нет. 

                …

               
Есть предмет –тень основы ремесел,
Пращур знаний всех и дисциплин.
Рухлядь вроде бы, ржавчина, плесень,
Прах иссохших легенд и былин.

Поучительных фактов, сравнений,
Благородства великих страстей –
Может только в другом измерении
В свете сданных в архив новостей.

Кладовая следов и поступков,
Мыслей собранных в копилки эпох
Рукой бережной, но очень уж хрупкой
Как последний прижизненный вдох.

Из наук – в самой дальней темнице
Порой мается словно двойник,


Намекая ушедшими лицами
На сегодняшний скомканный лик.

Всё подвергнуто движению вечности
И пыль нашу
                выметут из углов,
что б по ценам святыни иль нечисти
понять ценность деяний и слов.

Тот предмет впитал смрад негодяев,
Славу праведников, цветение держав.
Ускоряя ход действ, замедляя
Пулей в сердце или посредства ножа.



              О истории речь –
                в высшем смысле
              И бессмыслицы
                ужившейся в ней,
              Но как было, -
                будет «ныне и присно»
              во всех жизнях…
                и в чьей-то весне.

                *

Овдовела земля. В ссылке сгинул хозяин,
Обезглавлены  церкви, лик истоптан Христа.
Тела голод изъел, без имён и названий
Волостей среднерусских и поволжских застав.

Смолкли песни полей. Комиссар  в сельсовете
Увеличил подушный мужикам продналог.
Завывал в барском доме простужено ветер,
Да за прудом заросшим непуганый волк.

А в столицах зловещих, гегемон пролетарий,
Обучившись в ликбезе пасквиль тайно писать,
От завистливых мыслей, в индустриальном угаре,
Обличал в монархизме соседей и мать.

Братья! Что же такое свершили однажды?
Сестры!
               Бедность вам, что ли
                горше зла нищеты?
Страх животный сковал крепче адовой стражи,
Заливая в глаза слепоты – нашатырь.

Повод хлебного бунта, в феврале Петрограда,
Завершил залп-плевок  в мглу осенней ночи.
Не богиней зари, а погоста оградой,
Предъявив миру новый жестокий почин.

Не чернить, но подчёркивать, служенье поэта,
Тело ранами жуткими  иссечено.
Приговор верноподданным – от написания навета,
До прицельной отдачи приклада в плечо.

                *

Подростковые думы
                как приливы,
                отливы
через толщу завесы и пелены,
вопрошали к глазам стариков
                и пытливо
подмечая движения рук и спины.


И казалось,
                в них скрыта любая отгадка –
бремя в каждом рисунке чеканит клише.
А беззубые рты,
                оглядевшись украдкой,
гнали напрочь и даже в зашей.



Ну и где же то книжное, 
                на подвиг бесстрашие?
Взгляды грузные
                как на судне трюма.
Лишь один,
                отдышавшись,
                выждав паузу кашлем –
«Ох и плачет по тебе, брат, тюрьма…»


Мы, страны горечь слёз,
                через боль пригубили,
с поколением тем, даже детством рискнув.
Значит, всё же не зря,
                скромно,
                тихо любили,
дом родной, город, двор и весну.
               
                ***               
               
Но, однажды,
                на групповом портрете,
когда музей был таинственно пуст,
Убиенного дедушку встретил
Признав кровью  и трепетом уст.

В живописной батальной сцене
Среди множества лиц и фигур,
Образ списан его полноценный
Без каких-либо внешних купюр.

Полумрак в помещении гулком
Охранял раритетов покой,
Словно давняя с кем-то разлука
Стариковской грозилась клюкой.

Свыкся зал с такой видимо долей –
Трепетать вновь безмолвьем знамён.
Вновь наполнив отжившею болью
Сердца некогда славных имён.

Обладателей вещиц и реликвий,
Говорливых журналов, газет
В звуках яркой палитры – великим
Языком русским в гуще тех лет.


Вязли  ноги в грязи бездорожья,
Перевёрнутой пушки лафет,
Свист кнутов
                и  порванной вожжей
круп кобылы рассёк бурый  след.

Даль теснили телеги, повозки,
Кухни, скарб, лазарет полевой,
Но отдельною группой подростки
С гордой выправкой строевой.

Пусть в мундиры на вырост одеты –
Телу юному нужен простор.
Господа юнкера и кадеты
Предпоследний военный набор.

Эх, безусая в такт лопоухость!
Держат форс и равненье во взгляд.
И гремит барабанная юность
Среди взрывов и канонад.

                ___   
               
Аккуратно, подрамник раздвинув
Лёгкой тенью  движения плеч,
Прикрывая портьерой картину,
Что б смотрительниц взгляд  не привлечь
Вышел.
                Схвачен торс портупеей,
Усов колкость,
                гордой выправки рост.
(Зависть всех денщиков и лакеев)
И с горбинкой отточенный нос.

Ладно, к месту  приколот «Георгий»
И еще …   
                не успел рассмотреть,
Пыль в погонах военной дороги,
В голенище короткая плеть.
Чернобров, худоба в бледных скулах.
Подле глаз сеть морщинок – лучей.
Тонкость губ  ветром жестью продуло
Лихорадкою крымских ночей.

Обнялись.
                Отошли ближе к окнам.
В глазах блеск офицерских клинков.
На груди рана в китель промокла
В виде двух лошадиных подков.

Снял фуражку, протёр лоб высокий,
Ближе к горлу задержалась рука.
И осыпал в последствии строки
Запах пороха и табака.

- Что случилось с династией? С троном?
 Мы брезгливо отринули тлен.
Не привыкшие жить по законам
Каких либо в душе перемен.

Ширь имперская чуткость стирала,
Обновляться и скучно и лень.
Да,-  привыкли с открытым забралом
Бить врагов, а не призраков тень.

А политика, хитрая штука,
Как сподобилось, ни как не пойму,
Пренебречь закулисной наукой,
Влезть в чужую Николаю войну.

И своих дел скопилось по горло –
Анархисты, эсеры, террор.
Всем хотелось кусочка престола,
Вот и вышел глобальный раздор.

Не секрет, что в лукавой Европе,
Знали мощь, но и слабость Руси:
Плут Распутин дух верности пропил,
Люд крамолы запрет искусил.

И германец, как ящик Пандоры,
С эмигрантским отребьем внутри,
В пломбированном поезде скором
Ввёз безумье гниющих доктрин.

И пошло в войсках мутью брожение.
Тыл штормил к безучастью верхов.
Значит, рок был, принять наваждение,
Но скорей – тягость общих грехов.

Весть разверзлась пучиною, бездной –
Император отрёкся!
                Что-о-о-о?
                Как?..
Звон в ушах…Сердец стук бесполезный,
Бледность лиц, дрожь в холодных руках.

Нет! Чушь всё!
                В Ставке страх несусветный!
Оскудение духа следы.
Права нет, даже думать об этом
В час великой российской беды.

В тупике паровоз под «парами»
Думский бред, не Святейший Синод –
Долг монарха священный и правый
Спасать глупый, заблудший народ! -

               
Глядя пристально, в облик знакомый,
Погружаясь в тембр голоса, в звук,
Наплывала под сердце истома
Состраданий, волнений и мук.

Тяжкий вздох лёг устало на плечи,
Взгляд застыл долгой паузой в даль,
Словно канула в неизвестность предтечи
Обронённая в мыслях деталь.
 
               
-Бог судья нам! Помощник и зритель,
Храм небесный, земной монастырь.
Нонсенс воин: - герой, победитель
Бежал с поля сраженья в кусты.

Был народ, бабы много рожали,
Был нам царь – отпрыск знатных кровей.
Только жили в огромной державе
Кто как мог, без царя в голове.

Между тем, весна бурно вздымалась.
В веке новом – семнадцатый цвет.
Сын Владимир подрос уже малость –
Презабавный трёхлетний шкет.

У супруги моей Евдокии,
То бишь, бабушки с Женею вам,
Утешением в годы лихие,
Были письма о детях и храм.

Как потомственный  вере служивый
Наезжал редкой радостью в дом.
- Мы, любовью с тобой будем живы,
Даже в царстве небесном потом.-

Но, вернёмся к нашим баранам…
Как в Писании – подставь обе щеки?
Все надежды смели ураганом
Краснобаи – большевики.


Шёл в войска за тылами попутно
Сонм разносчиков всяческий вздор.
Значит бес, разум общий попутал,
Да и путает в сласть до сих пор.-

Осенив себя крестным знамением,
Словно нечисти сплюнул вослед,
Продолжал не спеша, тем не менее,
Свой рассказ о причинах всех бед.

-Как не странно, толпа ликовала.
Ей казалось, - вот истинный вдох,
А свобода-то разум сковала,
Да и с истиной вышел подвох.

Если утром кричали – Да здравствует!
Значит, к вечеру гаркнут - Долой !
Присягать теперь стали безвластью
В основном по дороге домой.

Был в полку нашем мудрый священник.
К пылким лбам словно крест приложив:
- В это время свобода – ошейник,
А декретов посул – муляжи.

Власть, как женщину в грешном пороке
Любой смертный должен желать.
А пока, затаился жестокий
Вожак-зверь собирающий рать.

А кто в своре коварней, проворней?
У кого к жертве пагубней нюх?
Тот, кто вычислил в государевой дворне
Самых умных и преданных слуг.-

Подтвердилось всё в бойне Гражданской,
На изломе традиций и вер.
Гимны новые стране арестантской
Пел картаво русофоб – изувер.

Первый, пятый, десятый – заложники.
Дворянин? К стенке, сволочь – в расход!
Представлявшие  власть уголовники
Не щадили ни старух, ни сирот.


Вырубая рассаду столетий,
Изуверски -
                прицельно,
                под дых
гибли в детях не рождённые дети
и как знать
                сколько сгинуло их.

Разночинных российских сословий
Ветвь родов других
                кровью согрев,
были нации надёжной основой,
густым лесом генеалогических древ.
 

Запылали иконы и храмы,
Содрогнулись земля и слова.
А понятия – честный и храбрый
Означали – пуста голова.


Как предвестие пирровой победы
Безразличие сковавшее страх.
В двухсторонней борьбе самоеды
Рвали крепость стыков на мостах.


На войне истый смысл лексикона
Трупным смрадом сквозит изнутри –
Преступления делом законным,
Смерть, страдания – частью смотрин.

А вокруг искалеченных стоны
И убитых предсмертный оскал,
И в последней обойме патроны
Для последнего в тыл марш-броска.

Конь мой добрый, мой верный дружище –
Сколько пуль в боях целилось в нас?
Мирный край превращён в пепелище,
Где случайность как раз и предаст.


От разрыва шального снаряда,
Грудь задел блеском звонких копыт.
Степь пожухла от смиренного взгляда
 За российский позор, бред и стыд.

Красных тоже судьбина хлестала,
Ведь никто не хотел умирать.
В нас Отечество честь воспитало,
А в них родина…
                .. твою мать.

Полегло всех чудовищно много.
Перекоп расколол рубежи.
Всем земля свыше послана богом
Ты прости им и зла не держи.
Должно сердце страдать к побеждённым,
Но смешав с водкой ненависть, злость,
Сукой грязною на помойке рождённые
Грызли псы в драке белую кость.

У нас всякое было, не скрою –
Ужас, нервы, жестокость и  месть…
В сечи братской нет святых и героев
Среди павших и выживших здесь.

Это барышням, в жеманном капризе,
Вестовой подыграет любой,
А свою и чужую к Отчизне
Не возможно измерить любовь.-

                .
У истории нет середины.
Серединой не свяжешь концов.
Трепал ветер лихие седины
Постаревших в сраженьях юнцов.
                …

               
Трудно вспомнить, как мы расставались…
С ног валил обезумевший смерч.
Где-то гулко легенды взрывались
И секла мифы дробью картечь.

Были слёзы в глазах напоследок,
Поцелуй в лоб – Ну, друже,  держись… -
По – старинке грузинский мой предок
Видно так понимал слово – жизнь.

А вот с именем Иллариона
Навсегда отпечаталась грусть.
И упавшая с царства корона,
И с империей павшая Русь.
Но в незримых на дыбе оковах
С корнем вырван был удушливый крюк
Взглядом летней росы васильковой
И теплом крепких дедовых рук.

                ***

Многоярусных лестниц ступени
Вверх ведущие дороге в обход
Проросли буйством диких растений
Заплетая собой небосвод.

День, возможно, клонился к закату,
Было душно и липкая пыль
Под ногами свистела хрипато
Как в близи Херсонеса ковыль.

Каждый шаг в голове отдавался
Чередою разрозненных дум.
Будто с юностью собственной дрался
У снующих людей на виду.


Но, взобравшись едва на пригорок,
Вздрогнул телом, сжимая испуг –
Лопнул тучи огромный осколок
Ослепительной трещиной вдруг.

Воздух смял широту очертаний,
Смотал чёткость в шипящий клубок
Из зонтов, шляп прохожих и зданий,            
Тротуаров и гулких дорог.

Где-то взвыли оконные петли,
Звон стекла взрезал нить проводов
Обмотав шелковистые ветви
Безутешностью стонущих вдов.

В миг накрыло холодной волною
Словно ливень смыл за борт на дно
Исторической правдой больною
Судьбу общую личной одной.

                *

В честь далёких от наших событий,
В пору славных побед и потерь
Имена в стенах храмовых слиты
С золотою слезой матерей.

Имена павших на бастионах,
Адмиралов прославивших флот –
Усыпальницы вечной достойных
благодарностью общих щедрот.

Место гордости нашей, отваги,
Место скорби, но веры в свой дух.
Поклонения, клятв и присяги,
Размышлений о вечности в слух.


А поодаль, напрягшись спиною,
Тыча пальцем надкушенным далью,
Прикрывая лицо пеленою
Под цвет мраморной облицовки
                эмалью,
Пьедестал,
                пробежавшего в тени
Роковых и расстрельных годов,
Изваяния с кличкою «Ленин»
В кругу ярых, отпетых врагов.

               

Что-то ухнуло вновь с дикой силой,
Непонятно, с какой стороны.
Влево, вправо крутило, сносило
Ужасаясь масштабу вины.

Страх метался в глубине истукана
Пустотой распирая металл.
И казалось – площадь стонала
Близ собора, где изверг стоял.

Гнулись кроной деревья сутуло,
Море в бухтах кипело свинцом.
Хлестал ветер по бронзовым скулам
Воздавая за всех подлецов.

                ***


Юность вечною кажется силой
И лекарством от всех непогод.
День вчерашний заря погасила,
Осень тёплая прожитый год.

Вновь весна! Кипарисы застыли
В гуще сочной травы и листвы,
Созерцая моду прежнюю в стиле
А ля дымящие в балках костры.

Воздух томный пьянит и дурманит,
В лучах солнца не протрезветь.
Пусть влюблённых надолго заманит
Море чувств
                утопить и согреть.

В звуках слов и приплюснутых буквах
Под мигание в даль кораблей,
У девчонок стрелецких набухла
В кофтах нежность упругих грудей.


Кружат головы яблонь соцветия
Окуная в апрель с головой.
И срываются в крик междометия,
Если мяч выбит на угловой.

Бомбардир, бивший метко в ворота,
Применив неожиданный финт,
«Грыз науки» весьма неохотно
Создавая к тому больше вид.

Тело зудом просило движения,
Фонтан грёз будоражил мечты,
А корявые стихосложения
Мнились верхом творенья почти.

Скоро горн протрубит интернатский.
Восьмой класс, «на носу» выпускной.
Нищету поделивши по братски
Каждый выберет в жизнь кусок свой.


Нет, не зря ел хлеба от народа
И не вправе никто упрекнуть
Инкерманский разбег вдоль восхода,
Близ карьеров в неведомый путь.

Ставки сделаны.
                Из аттестатов
Сумму баллов предъявляя на кон –
Беспородные в скачках ребята
Выставлялись на аукцион.

Уже козни ветров зарождались
Запрягая всех в зной и мороз.   
Навсегда мы уже расставались               
С детством, пахнущим колкостью роз.

И характеров застынет фундамент,
Образуя натур монолит.
И орнамент, и темперамент,
Вплоть до самых кладбищенских плит.

                *
Время хрупкая штука на свете:
Слиты в нём мириады частиц –
Это жизнь всего на планете,
Жизнь провинций, районов, столиц.

Жизнь материи, звёзд и народов,
Знаменитых людей и простых.
Жизнь беременных, жизнь после родов,
Жизнь металлов, держащих мосты.

Жизнь лавин, (даже глупой снежинки)
Низвергаясь потоками в жизнь –
Дробит время как в ступе крупинки,
На эпохи и рубежи.

                ***
Не счесть пройденных путей, бездорожий,
Случайных встреч и щемящих разлук.
И пора кое-что подытожить      
Коли отрок уже старший внук.

Всё с годами для нужд пригодилось:
И небрежность, и строгость казарм,
И осенняя листьев болтливость,
И ученье простейшим азам.

От влюблённости в женские чары
Не смущала нелепость преград,
Полыхающей далью пожаров
Закрывавшей отходы назад.

Не студили  разлив, половодье,
Дождь стеной, ни трясина болот.
Значит лирика звёздных мелодий
С листа пела торжественность нот.

Не сгубило колымское злато,
Алчность не раскопал среди гор –
Самородки стихами обратно
Возвращаю назад до сих пор.

Сквозь бураны,в монгольские степи,
Привнёс помимо тепла в бедность юрт,
Осязаемую сравнения степень -
Мало-мальски пригодный уют.

А на Тихом в штормах океане,
Пусть Восточный, но всё же Босфор,
Под тайфунами,  ритм поэмы-сказание,
Облек правдой приёмов и форм.

Это малая толика странствий
Зачерпнувшая суть наугад
Детства раннего вернуло  пространство,
То, в котором оттачивал взгляд.

Где  мальчишка взиравший  на фото,
Всё пытающийся уразуметь
Непонятное в бабушке что-то,
Тихо шепчущей про жизнь и про смерть.


И музейное сходство портрета
Не поставят в резонный упрёк
На тогдашнее время запрета –
Обознался, мол, тот паренёк.

Эх, какая поэта беспечность..,
Но скажите, не прячьте очей,
Что главнее, - бег времени в вечность
Или руки его палачей?
От деяний, до мелких ворсинок.
Важен каждый подмеченный штрих.

Кто стрелял сзади в спину, в затылок –
Убивал души внуков своих!


Нет уже тех вождей и кумиров
И бездарно почил СССР,
Но земля, распластавшись в пол мира
Упирается в чахлый сквер.

Проминая дорогой рессоры,
Попадая в ухабы, в кювет.
В жесточайших вопросах истории
Дан всему злополучный ответ.

Дух народа, пронизанный скверной
Порождает смертельный недуг.
Лишь молитвою общей, усердною
Исцелимся.
                Не скоро.
                Не вдруг.

Вера – груз, повседневная ноша-
Крепнет гранью алмазной сквозь пот.
Я не светоч и не святоша,
А скорее  - им антипод,
Но зовущий собой к покаянию.
Не забыть, а в поклоне простить,
Что бы прошлое всем в назидание,
Не мешало в будущем жить.

Что б край неба зарёю светился
Рифмой доброй страны поутру.
Бог знает,
                когда я родился,
Бог знает                когда я умру.   



октябрь – ноябрь  2008г.
окончил 16 ноября 2011г.