Я странник душою... Цикл стихов

Художественно-публицистический журнал членов союза писателей России и СССР
«Второй Петербург» апрель-июнь 2018 г. № 37

***
Как ненавистен серый полутон!
Пуста, никчёмна в этом цвете жизнь.
Как преломленье многих грешных призм
Расцвёл гламур и выгоды закон.

Над серой жизнью кружит вороньё,
Подъёмной силой – мелочность души.
А с ней и зло…
                И подлость…
                И враньё…
И звон у чувств –
                иудины гроши.


***
Груз грехов проторил дорогу,
Время – даль небес – тянет к Богу...
Небо – яблонь дым в белых птахах 
Солнцем бьёт со всего размаха.

«Быть самим собой», – молвит время,
И душа ведёт тело в стремя...
Жизнь – под дых, нагоняя страху,
Тянет дни «к топору на плаху».

Спор у дней – быть чему итогом:
Где светло или где убого?
…Годы шьют бытия рубаху,
Небо – синь без дна в белых птахах…


***
Я странник душою… И жизни набат
Звучит в ней, как прежде лет тридцать
                назад.
И снова, и снова дыханье весны
Приходит в рассветы, как вещие сны.
И сеет раздумья, и спорит с судьбой,
И в дали влечёт путеводной звездой…
А годы, как будто минуты, летят –
Быстрее, чем раньше, во множество крат.
…Но нету желанья вернуться назад.


***
Закрываю – усталый – глаза,
Грусть слезинками льётся,
Кровоточат души образа,
Но она не сдаётся.

Усталь прочь!.. Я стою у окна,
В нём закат полыхает,
Синеву пью, как воду, до дна,
Жадно воздух вдыхаю…

Озорного во мне «пацана»
Краски неба рождают…


***
Кому-то гувернантки,
Кормилицы и мамки, –
Мне ж фронтовик-отец и мать
Науку дали побеждать.

Душою жизнь объемля,
Любить родную землю,
Чужого никогда не брать –
За правду истово стоять…

И колос жизни вызрел…
Под утро – будто выстрел –
Приходят в снах отец и мать:
«Науку помни…Побеждать!»


***
Как только мрак в душе, страданья,
Так оживает неизвестность
И жизнь сплошное наказанье.
Как не люблю её молчанье,
Её скукоженную честность.

Печаль–враг душ...Нужны сраженья.
Они – у жизни руки Бога,
В них новых дней и лет творенья…
…В грехах земного притяженья
Трудом мощу себе дорогу.


***
Шире солнечный веер,
Звон колокольный окрест…
Утро… День голубеет.
Юность стремится с небес.

В синей дымке из дали,
В пеньи церковном кружа,
Над земною вуалью
Птахой летает душа.

И зарёю всесвятной
Ищет пути ко Христу,
И уходит в закаты –
               К людям…
                К земле…
                За черту…

***
...Если путь был на паперть,
Заплутал средь дорог,
Если даже ты запил –
Ждёт родимый порог!

С ним – и в сердце надежды,
Свет от звёздочек-свеч,
Мир – апрельский подснежник...
Духа точится меч...


***
Я видел святости глаза –
Души искринки с поволокой –
Что, как рассветная роса,
Играли пламенем стооким.

Их роковая глубина,
В лучах зари – мольбы весенней,
Собой земные скрыла тени,
Как океанская волна…

Я видел в вечности страстей
Небес молитвенные слёзы…
И миражи, и сны, и грезы
Горели пламенем свечей…


***
Душа за облака стремится,
Когда в ней творчество живёт,
Когда такою ей родиться
Дал Бог и звёздный небосвод!

В душе, которой в высь не нужно,
Небес волшебной искры нет.
И лишь в мятежной, непослушной
Горит неугасимый свет…


***
Дождливый  тон,
Сочится грусть по глади окон,
И горизонт
взлетел за облака  высоко…

И там – след в след –
Капель из горних, звёздных бусин,
Их блеск и свет,
Как жизни путь…
                Вперёд! Не трусить...

...И вот уже
в лучах – в своей извечной сути –
Сквозит сюжет:
Свет солнца…
                Души на распутье...

***
Ищу, где сердца вечен свет,
Где доброты огонь алеет
И зависти, корысти нет,
Где древо жизни зеленеет.

Где барства и холопства нет
И все свободою богаты,
На грусть-печаль введён запрет
И зорями искрят закаты...

Ищу...
        Омыли путь дожди...
...Закат горит.
                День впереди.


***
Шепни мне сердце, что устало,
Что дальше жить со мной нельзя,
Что от вокзала до вокзала
Не жизнь… Что всё проходит зря.

Что жить, как все, я не умею,
Покой души не берегу,
Несусь потоком, ветром вею…
А надо бы – на берегу…

В ответ – стук сердца под рукою,
И сбои ритма, как слова:
А по-другому разве стоит?
Жизнь, что разлив реки весною…
Нет стрежня – жизнь твоя мертва.


ПОЭТИЧЕСКИЕ ИЗМЕРЕНИЯ ВЛАДИМИРА ШУГЛИ

Андреев А.Н. – доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России и Союза писателей Беларуси

     Передо мной лежит книга стихов Владимира Шугли, поэта до недавнего времени мне неизвестного. Книга зацепила поэтическим, и в тоже время едва ли не научно выверенным названием: «Четверное измерение» (Тюмень, 2013).
     Совмещение разных измерений, скрытых и явных, иногда приводящее к изумительной гармонии, – это, собственно, сфера моей специализации, литературоведческой и культурфилософской.
Открываю наугад.

Гуляют фальшь и злато по планете
И кривдой наполняют божий свет…
Крупицы истин, словно в мае ветер,
Несут поэты через тыщи лет.

     Вроде бы, ничего нового; более того – традиционно и консервативно (и в поэтическом, и в мировоззренческом смыслах).
     Именно поэтому мне захотелось прочитать книгу до конца. Здоровый консерватизм в наши дни – это верный знак «здорового духа».
     А теперь хочется поделиться впечатлением от прочитанного.
Итак – Владимир Шугля.
     Появление этого имени сегодня, когда самоуверенно «гуляют фальшь и злато по планете», не случайно. Я вообще придерживаюсь отчасти радикального мнения, что в литературе, и в поэзии в том числе, нет ничего случайного. Сплошные закономерности, если угодно.
     На первый взгляд, это противоречит завету великолепного мастера Бориса Пастернака: «И чем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд». И все же настаиваю: стихи слагаются – случайно, это верно; однако содержание их случайным быть не может. И сама поэзия как феномен культуры вовсе не случайна.
     Я убежден: понять поэта, обнаружить его культурную родословную – значит, пробиться через завалы случайностей, осознать некую закономерность.
     Стихи Владимира Шугли заставляют задуматься о любопытных культурных коллизиях, становящихся измерениями.
Прежде всего, в глаза бросается некий культурный, опять же, по природе своей парадокс. Владимир Федорович Шугля – видный общественный деятель, Почетный консул Республики Беларусь в Тюменской области, член Общественной палаты России, бизнесмен. Впечатляющая и неординарная биография. Казалось бы, менее всего человек такого склада может оказаться чутким и легкоранимым поэтом, членом творческих общественных организаций, Союза писателей Беларуси и Союза писателей России. Практическая сторона жизни, так сказать, «проза жизни» требует сосредоточенности и деловитости, хватка общественного деятеля плохо вяжется с поэтической созерцательностью, склонностью культивировать мироощущения в противовес конкретным делам.
Но жизнь порой путает все умозрительные расклады. И невозможное становится возможным. Оказывается вполне реально существовать в разных духовных регистрах, носить и взращивать в себе два разных «строя души».
     В качестве «доказательства» хочется привести, например, такие вдохновенные, совершенно лирические строки:

Зацепилось сердце за звезду на небе –
Ждет восток, покрытый бирюзою.
Словно парус серебрится лунный гребень.
Звездный свет средь туч блеснет слезою…

Согласимся, это мало напоминает спич консула или дотошные выкладки бизнесмена, это словеса иной природы.
Уже в приведенном отрывке можно обнаружить универсальные для Шугли смысловые мотивы (собственно, те же измерения). Поэт очень часто смотрит вверх, вглядываясь в небо. «Неба восторги», «вновь детством небесным весна разлилась без предела», «на небе мрачно. В тучах утро», «где-то в тучах – свет зарницы», «рассветная зорька», «млечный путь», «уходящими звездами здесь начертано имя твое»… Цитировать можно долго, но это ни к чему, потому что почти в каждом стихотворении так или иначе просматривается небо.
Очень много неба, очень много света, пусть часто и тревожного. Даже в оформлении обложки книги использовано обрамленное небо, символизирующее желание укротить бесконечность. Можно сказать, поэт заворожен небом. Сквозь призму неба смотрит поэт на дела земные (где лидеры и корифеи – консулы с бизнесменами). (Характерно в этой связи название одного из поэтических сборников Владимира Шугли: «Через прицел души». Небо и душа легко меняются местами…)
А это и есть главный закон поэзии. В этом суть поэтической одаренности.
В конце концов, легко, ненатужно рождаются поэтические формулы-девизы наподобие следующего: «Ты на покой не променяй к ветрам и высям тягу».
И совершенно естественно воспринимается лаконичное кредо в стилистике латыни: «Я держусь за небо только».
Иначе говоря, небом единым жив поэт (в котором бизнесмен живет явно не небом единым). «Нет для души покоя – ее земное мучит…»
Вот этот небесный вектор, иначе сказать, приоритет духовного над невыносимо земным хочется назвать главным измерением поэзии Владимира Шугли. Это традиционно – но это необходимо, ибо без этого нет поэзии.
Магистральное измерение легко совмещается с другим, также классическим: «Боль о боль – высекаю стихи». (Между прочим, мастерски сказано.) В стихах должно быть содержание, они должны быть окрыленными смыслами. Можно самозабвенно служить чистой красоте, и в этом случае любая боль – лишь досадная помеха; а можно высекать стихи, которые рождаются в результате преодоления боли-страдания. Красота, рожденная болью, – это именно здоровая, если угодно, излечивающая излечивающая красота.
Любопытно: Владимир Федорович, насколько мне известно, является лауреатом премии, носящей имя замечательного русского поэта Игоря Григорьева, знаковый поэтический сборник которого называется до боли бесхитростно: «Боль».
Здесь протягивается ниточка к следующему измерению. Было бы принижающим поэта преувеличением сказать, что Владимир Шугля поэтически зело искусен (хотя не наивен, это точно); и он скорее интуитивно, нежели сознательно, ориентировался на некие поэтические образцы, каноны – на то, что принято называть призвание поэзии. Его здоровое, как мне представляется, отношение к жизни реализовалось в традициях, выкованных золотым веком русской поэзии, когда слово было неотделимо от боли, которая и высекала смыслы («крупицы истин»). Вот эта великая триада слово – чувство – смысл (проекция величественного библейского красота – добро – истина) априори стала поэтическим кредо поэта Шугли, человека разносторонне и незаурядно одаренного.
     Меня удивило, насколько глубоко прочувствовал Шугля эту коллизию («Философские стихи»):

Какая разница в стихах,
Что в памяти… на донце…
И тех, что строчкой в серых днях
Рифмуют свет… без солнца!

Он не скрывает своих мыслей («мысли – пчелы, мысли – птицы»), своих раздумий (не потому ли его любимым знаком препинания является многоточие?), своего отношения к делам сугубо земным; он делает их материалом поэзии.


Я – русь-кий, я вольною Русью рожден (…)
Я к дому шагаю отцовской тропой,
Из детства тропинкою звонкой и узкой,
И светлые звезды парят надо мной, и небо, как пропасть…
Я – дома… Я – русь-кий.

Целый пласт его поэзии можно по традиции отнести к гражданской лирике, где доминирует тема родины («Мне Русь – как божия судьба», «Опять, как будто на войне», «В росинках утра чистых, светлых» и др.). При этом Владимир Шугля, россиянин, русский человек с белорусскими корнями, отчетливо ощущает вот это свое двуединство. Сегодня это очень актуально, сегодня это уже больше, нежели ощущение: это гражданская позиция.
Логическим завершением темы становится такой вот поэтический посыл («Раскидистых дубов густые кроны»):

О, Беларусь моя… Моя мессия!
Звучит в душе небесная струна…
Во мне ты вместе навсегда с Россией…
Отчизна…
Русь…
Единая…
Одна…

Легко увидеть, что все измерения в поэзии Шугли неразрывно связаны, они существуют только в синтезе.
     Мне представляется, что народность, во имя которой схлестнулось столько литературных копий, в предложенном контексте следует трактовать не только как конкретное идейное отношение (Беларусь и Россия навсегда должны быть вместе), но и как первородную убежденность поэта в том, что подобное отношение (назовем его мировоззренческая маркировка) обладает стихийным поэтическим потенциалом.
Иначе говоря, быть консулом (или общественным деятелем) не означает не быть поэтом; зависимость здесь более глубокая и гибкая: каждый поэт в какой-то степени является консулом.
     Сказанное выше представляет собой, строго говоря, непростую культурфилософскую проблему. Речь о том, что человек, взявшийся за перо по зову сердца, ощутил как императив, как некую непреложную данность непосредственную связь поэтического отношения с непоэтическим. И дело здесь не в образовании или уровне мастерства; здесь дело в законе: поэтически одаренный человек всеми фибрами своего существа ощущает связь между поэзией и жизнью, между жизнью и жизнью духа.
     Вот почему феномен Владимира Шугли интересен еще и как знак если не народного, то достаточно массового движения в защиту поэзии. Сегодня многие бизнесмены и разного рода деятели пишут стихи, хотя уровня Шугли из них достигают единицы. Именно такие, как Владимир Шугля, считаю я, выполняют важную культурную функцию: они отчетливо демонстрируют тягу к поэзии, ту самую «тягу к высям», идущую из глубины сознания.
     Сегодня, как ни парадоксально, поэзию может погубить то, к чему она всегда так стремилась: культ элитарности, избранности, закрытости. Культурный снобизм как реакция на засилье масскульта – это, конечно, вариант. Однако отрыв от жизни даже в формате изысканного снобизма – это гибельный вариант.
Такие, как Шугля (кстати, совместно со снобами), подготавливают грядущие прорывы и взлеты поэзии. Вот почему культурная легитимность поэзии Шугли не вызывает сомнения.
И я вовсе не приписываю ему маргинальный статус, нечто вроде: консул среди поэтов и поэт среди консулов. Отнюдь. Думаю, для поэта Шугли найдется место среди поэтов. Я полагаю, что у Владимира Шугли есть много самоценных поэтических находок (см. примеры, рассеянные по статье: это лишь немногие из достойных строк и выражений, отобранных мною).
Кроме того, он сам по себе человек интересный, мыслящий, что предполагает право на собственный поэтический голос. Вот одно из скрытых поэтических измерений, уловить которое по силам только философски чуткому сознанию. «Я странник душою…» (начальная строка стихотворения, давшая название целому разделу рассматриваемой нами книги) – это еще одна ипостась поэтического кредо «Я держусь за небо только». Держаться за небо можно только странствуя: это «крупица истины», состоящая из диалектически сплетенных нюансов. «Люблю я ровный шум мотора», «Мне каждый день как день последний», «Ты на покой не променяй к ветрам и высям тягу», «У зрелости итог такой», «На моем пути часовня» – эти и многие другие стихи именно об этом.

Опять штормит… И слава Богу…
Мой ветер – ветер перемен –
Зовет меня с собой в дорогу,
Как в день последний –
В новый день.

Расхожее выражение «движение – это жизнь» словно взято из стихов Владимира Шугли; точнее, эта сентенция растворена в них. Он неутомимо, чтобы не сказать навязчиво, противопоставляет движение – покою. Движение, конечно, следует понимать в широком смысле: как устремление, путь – как измерение, по принятой нами терминологии.

Очнись, душа! С судьбой тебе подвластной
Вставай скорей на вещий путь зерна –
Верни любовь… Все в мире не напрасно,
Коль ты ежеминутно, ежечасно
Творишь ее… Тебя ж – творит она…

Путь зерна – это смысл движения, которое обретает значение вселенского круговорота. Покой в данном контексте – форма непродуктивной суеты.
А цель движения-жизни – любовь, то самое «иное, четвертое измеренье» («Любовь есть в вечность двери»).
     Так и хочется сказать: а это уже в лучших традициях персидской философской лирики. Лично мне такое измерение кажется подлинно поэтическим.
Наконец, еще одно важное измерение (не последнее, конечно): «Детство. Юность. Отчий дом…» (первая строка стихотворения). Это измерение-лейтмотив всей лирики поэта, поэтому его невозможно локализовать (да в этом и нет необходимости). Он никогда не забывает точки отсчета в своем движении – именно потому, что знает, куда идет.

Земным не время измереньям,
Иду на свет, иду вперед…
Небесным синим продолженьем
В душе Вселенная живет.

     Пожелаем же поэту счастливого и бесконечного земного Пути, который, согласно его убеждениям, не на земле начался – и закончиться должен не на земле, и который, несомненно, связан с Небом и Любовью.
     Ибо Небо – всему человеческому начало.