на рассвете когда выливают горшки
Престарелые дачницы или хозяйки
С невысоких крылечек без всякой утайки
И туманы цепляются за гребешки
Деревянных заборов над снулой ботвой
Недобитой крапивы, увитой плющами,
Просыпается дуб. Передёрнув плечами,
Поднимает ворон из ветвей. Золотой
От тяжёлого солнца, которого нет
Ни в низинах, ни в рощах, примолкших по взгоркам.
Лишь ему-то и виден над сумраком волглым
Свет, пронзающий нежные сферы планет.
Стая возле помедлит и ринется вдруг,
Различая щебёнку железной дороги,
Вдоль которой чернила коров криворогих
Собирает на кнут безымянный пастух.
Поезда нагоняют покой и тоску
Постоянством металла и угольной пылью,
Что ложится на сныть, на шиповник могильный,
На сосновую медь, на колодезный сруб.
Час иссякнет. Исчезнет роса. На сухом
Валуне полонезом павлиньего глаза
Дрогнет тень. И дневное навалится разом.
Непогашенный месяц вонзится серпом
В потемневшую крону. Пяток желудей
Оборвётся и грянется оземь негромко.
Над медовой макушкой шального ребёнка -
Заходя виражами - закружится шмель.
В этот миг, обращая к зениту глаза,
Онемеет дитя, повстречавшее вечность,
Что глядит, осенённая облаком млечным,
Восходя изумрудной горой в небеса.
Ничего не известно. Ни мал, ни велик
Не промолвят и слова. Иного завета
Не придумав. Ещё одно долгое лето...
Сколько их...
На двоих...
Сколько их отгорит...
Отстоит...
Отшатает....
Отшепчет...
Оттреплет...
Сколько их отболит...
На ладонях Твоих...
Только небу ли внемля...
©2016
Свидетельство о публикации №118071100075