Впервые, или я, как гончий пес

Как гончий пес, подгоняемый своим инстинктом и летящий,  среди девевьев по  лесу, в поисках своей добычи. Он не видит ее, но осязает ее плоть,  своим острым нюхом.  Припав к земле, он находит след и бросается вперед, с еще большим вожделением, жаждой догнать. Я гончий пес, летящий вперед, гонимый своей мечтой. 
Мне двадцать лет и за моими плечами  два года армейской службы, боль утраты близких и родных мне людей и мечта, закаленная юностью, которую я лелеял в душе все школьные годы. Поистине, юность – время мечтаний, молодость – время возможностей. Май плыл в каштановом и сиреневом цвету. Воздух был настоен благоуханными ароматами –цвет лип, придавал ему какой то особенный запах, и все это, вперемежку с дивным светом, который источало солнце, на фоне бездонного ссине-голубого неба. Такая, в начале своем наша молодость – яркая, бесконечная в световой гамме, полная надежд и устремлений.
Меня уволили в запас раньше срока, на месяц. 
--“Рота, подьем , Смирно” , прокричал дневальный и  спящий улей пришел в движение. Я вкладывался в тридцать пять секунд из необходимых 45 – я зам ком взвода, на должности старшины роты, и я слышал и видел себя, словно со стороны.
 – “В две шеренги становись”,  и четкий чеканящий шаг на встречу командиру роты. Едва я открыл рот, чтобы доложить….. Как услышал,
--  “Отставить, Тиханович, роту на физзарядку, старшина ко мне, в кабинет”.
 В остальном все было как во сне.  Я шел в комнату для водных процедур и в мозгу, как барабанная дробь, сопровождающая,  идущего  на эшафот – “Не может быть, отец.
 Уже к полудню,  в строевой части  я получил  демобилизационные документы, и майор Пукальчик, который всегда относился ко мне по-отцовски, (мне приходилось время от времени помогать ему в его канцелярском ведомстве учета солдатско-сержантского состава), обнял меня на прощание, и сказал, скупые мужские слова,
 – “Крепись, солдат”.  Я все еще пребывал в полу сне—пустота и осознание, я теперь за старшего в семье
Друзья, два года армейской службы, что то значат, и это понимают те, кто за один день оторвавшись от материнских пирогов, и встав на довольствие Родины, почувствовал, что  словно гусеница, пребывающая в своем коконе, разорвав плоть ее, обрела крылья, и впервые, увила, как огромен  мир.  Инстинкты, дремавшие до селе, ожили, и ты взлетаешь, надеясь только на свои крылья.
 Первый полет, он обьединият,  сплачивает, цементирует связь друг с другом.  Мы подружились, как то инстинктивно.  Это спустя годы, можно обьяснить родство душ, от чего оно происходит.  Я любил слушать его, когда он рассказывал о своей возлюбленной—Аленушке.  Сколько нежности и любви он вкладывал в свои слова, и я восхищался ею, той, которую ни разу не видел в жизни.  Мое воображение рисовало мой идеал, и, как же я был поражен, увидев ее впервые.
Спустя месяц, после демобилизации, я получил письмо от своего армейского друга – Леонид звал к себе, в гости.  Пригород и столица в сорока пяти минутах езды на  электричке.  Меня всегда восхищал большой город – столица страны, Минск, светлый просторный, каждое здание подстроено друг под друга, плавные, эстетические переходы, словно один ансамбль, стоят величественно в единой гармонии. Рука архитектора и времени работали в одном унисоне, сделать город, который будет, любим его жителям.  Начало  июня, пребывало в своем великолепии – солнце растекалось в асфальтовой жаре. Горячий  воздух, как ингалятор, согревал легкие, вдруг, налетал  ветерок, такой легкий, словно выдох  и освежал  лица горожан.  Улица Московская, возле здания  Дома Быта, где мы условились встретиться с Леонидом, была похожа в это время дня на муравейник.. Я никогда  не видел такое количество людей в одном месте—они шли, стояли на месте, группами, по одиночке, разговаривали громко, кто то смеялся. Мне было неловко, я привык к размеренному ритму провинциального городка, в такую жару его улицы пустынны, редкий прохожий, спешащий укрыться в спасительной тени, а здесь—сутолока. Я выбрал себе свободный пятачок асфальта у киоска “Союзпечать”, стоял в толпе людей, словно восковая фигура и держал перед собой букет цветов - шесть бордовых роз, закрученных в целлофан и перевязанных  алой лентой.  Над головой свисали зеленые ветви каштана,  которые укрывали меня от полуденного зноя. Я внимательно всматривался в лица проходящих возле меня людей, в надежде увидеть того  кого ожидал.
--“И долго ты здесь жаришься, старшина”,-- услышал я знакомый голос, позади себя. Я знал его два года, те же черты лица, правда щеки слегка округлились, та же короткая стрижка, но  уже не армейского стандарта. Три месяца всего прошло,  а человек изменился, промелькнула мысль, да и штатское одеяние – джинсы,  о которых я и сейчас могу лишь мечтать, пусть и зарабатываю неплохо,  легкая, белая, как снег майка, с лаконичной  надписью на английском.
--“Тебя дружище не узнать”, -- выпалил я с восхищением,  в знак приветствия.  Мы обнялись, по - мужски похлопывая друг друга по плечу.
--“Цветы”,  мне?” – улыбался Леонид.
-- “Аленушке, старина, ты обойдешься крепким рукопожатием”,--  отшутился я.
--“Отставить, старшина, о своей невесте я позабочусь сам, а букет подаришь моей матушке, едем ко мне, она в твою честь торт испекла”, --  его рука легла на мои плечи. Мы с трудом выбрались из людской толчеи и направились на остановку общественного транспорта. Нам повезло. автобус до Серова, шел полупустой, стояли у открытого окна, нас обдувал свежий ветерок, беседовали, главным образом  о трех месяцах нашей разлуки.
-- “Работаешь, говоришь, а как же море?”, спросил он, когда я рассказал, что устроился на Тракторный завод в транспортный цех.
-- “Через неделю уезжаю, дружище”, – парировал я :« Мать возражала, но когда  привел веский аргумент, что  не только исполню свою мечту детства, но и заработаю для семьи деньги,  перестала противиться моему решению”.
Наталья Сергеевна приветствовала меня словами “Так вот он каков, твой командир, Леничка, приятный молодой человек, атлетически сложенный, не как ты увалень”. На ее слова я смущенно улыбнулся, и протянул  букет роз. Женщина была польщена такой галантностью незнакомого до сель ей человека и, взяв цветы, поцеловала меня в щеку. Она, вновь  шутя, произнесла в адрес сына небольшую материнскую тираду, на что Леонид, в свойственной для него манере съязвил: ”Да, согласен, интеллигентно-галантная  ныне периферия”, 
Мне понравилась Наталья Сергеевна, чем то она напоминала мне мою мать, такая же открытая в приветливости, желающая угодить гостю угощениями, завалила меня вопросами о моем видении своего будущего.  И когда рассказал о свое мечте, взяла меня за локоть и, сжав его, что есть силы, нежно сказала “ Идите к своей мечте, Сереженька, не сворачивайте с пути, и обретете еще что - ни будь, обязательно”,
Спустя годы я буду вспоминать не раз ее вещие слова, а сейчас мы сидели в комнате Леонида, слушали   музыкальные композиции польского “Зодиака”, и ожидали прихода его невесты, Аленушки. Они вместе поступали в радиотехнический институт на один факультет, только теперь она была старше его на два курса. Леонид восстановился на вечернее отделение, девушка училась на дневном,  так что встречаться им приходилось редко, таков был день моего приезда. 
 Эта девушка была легка как воздух и свежа как утренний, летний ветерок,  волосы лучики солнца, глаза, в них отразилась вся небесная голубизна…..
Мы гуляли по парку Челюскинцев, вспоминали смешные эпизоды из армейской службы, девушка смеялась, а над нами парила жара и прохлада деревьев. Челюскинцев, достопримечательность столицы, меня поразили цветочные клумбы, благоухание, аромат цветов, водный канал с его мостиками и белями лебедями, серыми утками, снующими гурьбой от берега к берегу, когда отдыхающие бросали им хлебные корки, кусочки печенья. А друзья, улыбались моим наивным восхищения. Через несколько дней, они стояли у шестого вагона, поезда Минск – Москва, который должен был меня увезти к моей мечте, на прощание мне хотелось сделать им что то приятное и я сказал :”Как вы подходите друг другу”,- Леонид и Аленушка улыбнулись в ответ на мои слова, он обнял ее, и когда их головы коснулись друг друга, девушка произнесла, : “  Мы знаем об этом, Сережа” -- Поезд тронулся, проводница улыбнулась им на прощание. Я был  счастлив,  но ощущение неизвестности, той, к которой я стремился, заставляли  сконцентрировать себя. Рациональность, как защита, вышла на первый плана, душевная романтичность спряталась глубоко в сознании, так глубоко, что я поражался себе, как, вдруг, я изменился.  Словно, это не я.
Спустя много лет, так много, что я уже годился в отцы тому юноше,  написал стихотворение, которое навеяла на меня настальгия по давно прошедшей молодости, и назвал его "Плоть и кровь".

Помнишь ли ты, помнишь ли ты,
Место, где мы повстречались впервые,
Падает снег, льются дожди,
Годы прошли, наши годы младые.

Поезд летит, поезд синяя птица,
И в перестуке вагонных колес,
Явь это, или мне все это сниться,
Как я тонул в копне черных волос.

Мы у окна, а за ним Апатиты,
В белых снегах июньской ночи,
Наши тела во единое слиты,
Как поцелуи твои горячи.

Я шел к мечте, ты моя проводница,
Первый твой рейс, мой первый поход,
Юный студент с косою девицы,
И пассажир, молодой мореход.

Счастье с тобой мы нашли в том вагоне,
И Ленинградский вокзал для двоих,
Жду я тебя на незримом перроне,
Чтобы прожить вновь прекрасный тот миг.

Все, все бывает в жизни впервые,
Первая встреча и с нею любовь,
Мы потому-то такие земные,
Мы -- это плоть и мы -- это кровь.
А прежде… перестук вагонных колес убаюкивал мое сознание. Я не спал,  а пребывал в полузабытьи, в мыслях проскакивали какие то хаотичные, предполагаемые эпизоды завтрашнего дня. В моем плацкартном купе я был один. Проводница, в образе кубышки,
низкорослая, с широким задом, проходила по своим владения, то и дело, сокрушаясь о том, что этот рейс скуден на пассажиров, в который раз подходила ко мне и предлагала стакан чаю. Я вежливо отказывался и она проходила дальше по вагону, что то  бормоча под нос. Зануда – подумал я и вновь погрузился в небытие. Москва, Белорусский вокзал,  однотонный в своей цветовой палитре – зеленый цвет, цвет страны лесов и болот. Метро, впервые, но такое ощущение, что я опускался и поднимался по его эскалаторам десятки, сотни, бесконечное количество раз, я в нем завсегдатай. Три вокзала, мой Ленинградский. Наш Ленинградский, после я скажу.   А пока --  билетная касса, время отправления – вечер, а на часах полдень. Москву нужно хотя бы  увидеть по теле экранным заставкам.  Красная площадь с мавзолеем – визитная карточка, ее размеры разочаровали, в моем образе она была огромна, а здесь пятак  не более. Мавзолей, какой дурак тратит столько времени, чтобы поглазеть на мумию – мертвеца, разве чтобы убедиться, что тот  не встанет. Но ведь идут,  и это идолопоклонение, в христианской стране, пусть даже и атеистической  по идеологии “направляющей партии”. Прошел по брусчатке и подумал по нашей улице вымощенной булыжником и то приятней ходить – ногам босым теплее в них мое детство, а здесь история не греет, бьет по пяткам.  Да, я был противником,  юным,  того государственного устройства, хотя свято верил в “тезисы” партии о построении коммунизма. Декларация лежит на бумаге, пути достижения устланы надгробными плитами. Зачем нужна идея, которая требует столько человеческих жизней для ее претворения. Эти крамольные мысли будоражили в то время мой юный ум. И я говорил в шутку друзьям,
 -- Я  счастлив, что родился не в тридцатые годы,  ибо домом моим был бы казенный дом.
 Я не верил в церковного бога, и бабушка называла меня еретиком. Я верил в идеалы коммунизма, а в душе был противником методов их достижения. Красная площадь, эти мысли на меня навеяла.
 Кремлевские башенки не впечатлили, тем более кладбище у красной стены, я думал, и стыдно мне было и страшно,  за тех, кто жил раньше,  впрочем, эти мысли, как пришли, так и ушли. Прошелся и по кузнецкому мосту, он восхитил своей архитектурой. Пассаж, масса народа, вот где жизнь кипит. Прошелся по проспекту Максима Горького, гостиница Минск, Главпочтамт, люди—москвичи, проходят возле меня и не знают,  откуда я приехал.  Я с ними одно целое, хотя пуп мой далеко закопан от этих мест.  И занесла  же меня нечистая, смотрю на часы и говорю себе,
-- Ваше время московское иссякает, пора на вокзал. 
 На мне вязаный джемпер, и под ним тельняшка, короткая стрижка, голубые глаза, которые смотрят на этот мир с надеждой.  Ленинградский вокзал,  мой перрон, мой поезд, вагон номер шесть, двенадцатое июня. Девушке в стройотрядовской форме, цвета зеленки, протягиваю билет, смотрю на нее, и думаю, жаль не девушка ты моя.  Рядом с нею  мужчина и женщина, в годах,  понял, ее родители, провожают видимо в первый рейс.  В стороне стою, курю, стал, так чтобы дым не касался прохожих пассажиров.  И от девушки  веет чем- то родным, любимым.  Но, чувств своих, еще не осознаю.  Стою, курю.  А они, о чем-то беседуют, смеются.  И, вдруг, я почувствовал какую-то дрожь, прошедшую и по всему телу. Я зашел в вагон, уселся на свое четырнадцатое место, мои попутчики, два мурмончанина – пенсионера. Состав еще не тронулся, а они уже закусывают, на столе поллитровка. Познакомились, узнали, зачем еду.
Я о девушке проводнице и позабыл.  Получив исчерпывающий инструктаж от своих спутников,  почувствовал  какую-то уверенность в завтрашнем дне.  Хотя день этот наступит после ночи над Апатитами – четырнадцатого июня.  Два дня, которые изменили мой внутренний мир,  наполнили его тем, чего мне так не хватало после знакомства с Леонидом и его  Аленушкой.