По мотивам повести Честь имею

ПО МОТИВАМ РОМАНА ВАЛЕНТИНА ПИКУЛЯ "ЧЕСТЬ ИМЕЮ!"

Прекрасная дама пришла к Пикулю. Попросила
Сберечь мемуары шпиона, что тайно хранит:
Из муфты неспешно рулон извлекла и вполсилы
Сказала писателю: «Сердце моё отболит,
Когда буду знать, что разведчика рукопись эта
Останется в нужных руках. Здесь описан весь путь
Того, кто однажды спас мать и меня с сестрой Гретой,
Кто был офицером российским… Могу намекнуть:
Фамилию отчима можно найти в списках книги,
В которой героев навек внесены имена.
И в «Бархатной Книге» – заслуги, награды, блицкриги –
Отмечены памятью… Знаю, не будет легка,
Коль Вы, Валентин, захотите писать книгу сами,
История отчима… Он ведь погиб на войне,
Когда с партизанами в Сербии, в городе Бари,
Сражался с фашистами… Там он, немного южней,
В котле был зажат, как и множество сотен героев,
Кто нечисть немецкую бил на той сербской земле.
За ним самолёт был отправлен, в кольцо огневое,
Чтобы вывезти небом бойцов с командиром… Велел
Разведчик везти всех старух, матерей и детишек,
Которые в адском пылу пробивались к своим,
И место своё уступил партизанке с мальчишкой,
Ещё грудничком, чтоб спастись им от смерти двоим…
 
И в братской могиле лежит наш герой безымянный,
Но память о нём пусть останется в душах людей…
И мать из села, лишь опустится вечер туманный,
Приходит молиться за сербских, славянских, детей.
 
 
Валентин Пикуль (отрывок из романа «Честь имею»):
 
«1944 год стал годом наших побед, но в этом году положение НОАЮ маршала Тито сделалось трагическим. Партизаны отступали, их армия, расчлененная на части, всюду сражалась в окружении врагов, НОАЮ выдерживала последний — седьмой! — натиск гитлеровцев, которые откатывались из Греции, партизаны отбивались от озверелых банд усташей-четников. На едва приметный свет партизанских костров летели по ночам самолеты — наши и американские, взлетавшие с итальянских аэродромов. Образовался воздушный «мост», пронизанный струями огня зениток и острыми, почти режущими глаза лучами прожекторов противника.
Странно вспоминать то время, когда в диких балканских ущельях гневно звучал славянский гимн «Гей, славяне!», и ведь даже умирающие, уходя из жизни, шепотом допевали «Мы стоiмо постоiанно као клисурине» (Мы стоим неколебимо, как утесы)...
Москва слала братьям-славянам военные грузы, медикаменты и одежду, в горах Черногории и Македонии работали наши врачи и офицеры связи; перегруженные самолеты садились на гибельных «пятачках» — между горных ущелий, заканчивая разбег над обрывами в пропасти, они торопились вывалить груз и вывезти раненых из кольца окружения. Пилотам в их кабинах уже виделись слепящие фары немецких танков; наши асы взлетали при погашенных фарах, доверяясь лишь своему опыту да вздрагивающим, словно от ужаса, стрелкам приборов. Партизаны встречали русских возгласами «Живео руски войници!», а провожали словами «Живео Црвена Армия!». Одна сербская старуха босиком по снегу пришла издалека, чтобы перед смертью повидать русских. Увидев же их, она пала ниц, как перед святою божницей, и длинными седыми волосами, сама рыдающая, желала обтереть от пыли сапоги наших воинов... Я не выдумываю — так было».
 
«Как и следовало ожидать, мой герой остался среди окруженных партизан, а самолет, прилетевший из Бари, чтобы забрать раненых, мог принять не более 21 человека.
— Я догадываюсь, что двадцать второму, именно герою моей книги не хватило места в фюзеляже этого последнего «Дугласа». Наверное, потому он и остался здесь... именно на этом Поле!
— Вы ошиблись, — поправила меня женщина. — Транспортный «Дуглас» имел гарантию фирмы на двадцать одного пассажира, но забрал... не поверите! Он забрал даже ТРИДЦАТЬ ВТОРОГО, перегруженный до такой степени, что люди в его фюзеляже лежали друг на друге. Но в нем не хватило места для тридцать третьего. Вы меня поняли? [573]
— Не совсем. Объясните, пожалуйста...
Бой тогда шел почти рядом с самолетом, летчик даже не выключал моторов, и самолет прокручивал лопасти пропеллеров, чтобы сразу оторваться от земли. Посадка проходила под жестоким обстрелом. Кажется, наш пилот презрел все гарантии фирмы, готовый совершить почти чудо...
— А конец истории очень прост, — сказала Анна Фрицевна. — Пилот был предупрежден, что заодно с партизанами необходимо вывезти в Бари и моего отчима, он часто выкрикивал его фамилию, звал, звал, но тот... не отзывался. Он просто взял автомат и занял место в бою. «Дуглас», приняв тридцать два человека, так и улетел — без него.
— Почему?
— Свое место в самолете он оставил молодой сербской партизанке, на руках у которой был грудной ребенок
— А дальше?
Дальше мой вопрос был попросту неуместен.
Дальше могла быть только смерть в неравном бою.
Уступив свое место в самолете, чтобы сохранить жизнь сербской матери, он нашел место в сражении, а для него нашли место в братской могиле...
Вот она, эта могила! Югославия до наших дней сберегла древние сербские обычаи, и сюда в начале вечерних сумерек всегда приходит старая женщина, одетая во все черное.
Она и есть олицетворение нашей всеобщей славянской матери.
Каждый вечер, уже согбенная, она доливает масло в неугасимую лампаду, кладет поверх могилы свежие ароматные розы.
— Лако ночи! — желает она всем усопшим, и я, глядя на эту фотографию, вдруг невольно подумал, что, может быть, сербская старуха и есть та самая женщина, для которой уступил свое место в самолете герой моего романа».