Чума во Флоренции

          Соболезновать удрученным - человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других.
                Джованни Боккаччо






Цикады на оливковых ветвях
терзают тонкий слух. Чужое время -
протяжнее вдвойне. Тяжелый веер
спасёт от перспективы жирной мухи,
но не от ветра. Кончено. Ведь яд
торжественно просачиваясь в дуги
твоих припухших губ - обрящит силу.
Неужто, ангел создал тот ветряк,
который перемалывает сирых





в кровавую муку. И пары дней,
увы, не перетерпим! Мы - вампиры,
что в свете дня, оскалившись, вопили
от страшной боли, выдуманной богом
охотников на оных. Так на дне
больших потерь, проталкиваясь боком,
ты силишься сорвать листочек клюквы.
Дождись утра. Умойся, и надень
чудной наряд и маску с птичьим клювом.





Продолжим, моя милая. Откинь,
сухой расчёт начертанных падений -
и ты получишь истины. По тем ли
земным законам складывают веры?
Страх умереть так яростен. Он - кит!
В твоих руках захлопываясь - веер
не издаёт ни звука. Боже, Боже!
История Флоренции - хлопки
чумных бубонов пиренейской кожи.





Так сколько смертных брошено в домах,
без права на надежду и без пищи?
Философ знает истину. Он пишет
все имена нуждающихся в смерти.
О, так ли изнывал большой Дамаск,
в котором расставлялись те же сети,
что, правда, много раньше? Много раньше.
Он требовал огранки, как алмаз,
но часто ерепенился, и ранил





своих безмолвных жителей. Чей рёв
был слышен за версту. Итог за малым:
проститься с этим миром. Мы замолим
свои грехи в иных мирах. Что глупо?
Искать любовь в пространствах полудрём,
когда существование на убыль
идёт уже немыслимо. Мор цепкий.
Вот - он восходит чёрным волдырём
на праведных ключицах нашей церкви.