Письма из тупика 17

20.
   Теперь сочинителю Константину было со всей очевидностью ясно, кто в России любит вместе с  публицистом Николаем Стариковым вспоминать СТАЛИНА... Константин посмотрел на свой чемодан. «А, что если КОБА имеет отношение...» - мелькнула внезапная мысль и, словно испугавшись самую себя, исчезла... Ведь за Родием Ликиным, которого газетчик Буторин знал достаточно хорошо, стояли какие-то высокие покровители... «и речь здесь не столько о губернаторе и  самых богатых людях ... окраины; нет, речь о неких силах», понимание которых Буторину было не доступно... «Речь о том, - если верить Буторину, - что Родий Ликин, - большую часть золота хранил в Золотопромышленном банке, что стоит на берегу Реки; после его смерти и варварского обращения в ЧУЧЕЛО, что само по себе говори(ло) о том, что Родий Ликин, как символ, как образ, как легенда, продолжает жить среди нас, - металл в банке пытались «поделить» неоднократно, и добра из этого не выходило никому...» ни Дзержинскому, ни Троцкому... Константин сел на диван и, обратившись к Борису Солоневичу, спросил:
   - Интересно, а как вам, Борис, удалось удрать из социалистического «РАЯ»?
   - Гулаг не слишком ласково отнесся к мысли концентрировать отбросы лагеря, – инвалидов и слабосильных в одном месте; вдобавок недалеко от железной дороги и судоходной реки. К тому же академик Графтио ((Генрих Осипович (1869, Динабург - 1949, Ленинград) — русский инженер-энергетик, строитель ПЕРВЫХ гидроэлектростанций в СССР, академик АН СССР (1932)), строитель гидростанции номер 2, предъявил претензии на бараки Погры для своих рабочих. Словом, сангородок не без содействия лирической мадмазель Шац был раскассирован, и я переброшен в столицу «королевства Свирьлага» Лодейное Поле... На окраине этого городка был расположен лагерный пункт с 3.000 невольных жителей. И вот туда начальником санитарной части и был назначен я. И оттуда-то в один день с братом я бежал из «счастливейшей родины самых счастливых людей во всем мире и его окрестностях»... Хорошо запомнился мне этот день... К побегу все было готово, и нужно было ждать вечера... Прежде всего нужно было выйти из ограды лагеря так, чтобы не возбудить подозрений. Я, как доктор, пользовался некоторыми возможностями покидать лагерь на несколько часов, но для успешности побега нужно было обеспечить себе большую свободу действий. Нужно было, чтобы меня не начали искать в этот вечер. Случай помог этому. «Вам телеграмма, доктор», – сказал, догнав меня, санитар, когда я по дощатому мостку через болото шел в амбулаторию. Я беспокойно развернул листок. Телефонограмма за несколько часов до побега не может не беспокоить.
«Начальнику Санитарной Части, д-ру Солоневичу. Предлагается явиться к 17 часам сегодня на стадион Динамо. Начальник административного отдела Скороскоков». На душе просветлело, ибо это вполне совпадало с моими планами.
    «Мистика!?!» - подумал Константин... а Борис Лукьянович продолжал свой невероятный рассказ:
 « - На стадионе Динамо предматчевая лихорадка. Команда Петрозаводска уж тренируется в поле. Два ряда скамей, окружающих небольшую площадку с громким названием «Стадион» уже полны зрителями,
Из своего маленького врачебного кабинета я слышу взволнованные голоса местных футболистов. Видимо, что-то не клеится, кого-то не хватает.
Приготовив сумку скорой помощи, я уже собирался выйти на площадку, как неожиданно в коридоре раздевалки я столкнулся с капитаном команды, он же начальник адмотдела местного ГПУ. Толстое откормленное лицо чекиста было встревожено.
– Доктор, идите-ка сюда. Только тихонько, чтобы петрозаводцы не услыхали. Тут наш игрок один в дымину пьян. Нельзя ли его сделать, чтобы он, стервец, очухался?
На скамейке в раздевалке игроков действительно лежал и что-то мычал человек в форме войск ГПУ. Когда я наклонился над ним и тронул егоза плечо, всклокоченная голова пьяного качнулась, повела мутными глазами и снова тяжело легла на лавку.
    – Нет, товарищ Скороскоков. Ничего тут не выйдет. Чтобы он очухался, кое-что, конечно, можно устроить. Но играть он все равно не сможет. Это категорически...
Через несколько минут из раздевалки опять с озабоченным лицом вышел Скороскоков и с таинственным видом поманил меня в кабинет.
– Слушайте, доктор, – взволнованно сказал он тихим голосом, когда мы остались одни. Вот какая штукенция. Ребята предлагают, чтобы вы сегодня за нас сыграли.
– Я? За Динамо?
– Ну да. Игрок вы, кажись, подходящий. Есть ребята, которые вас еще по Москве и по Питеру помнят. Вы тогда в сборной флота играли. Так как, сыграете? А?
– Да я ведь заключенный.
– Ни хрена. Ребята наши не выдадут. А петрозаводцы не знают. Вид у вас знатный. Выручайте, доктор. Не будьте СВОЛОЧЬЮ. Как это говорится. «ЧЕМ ЧЕРТ НЕ ШУТИТ, КОГДА БОГ СПИТ». А для нас без хорошего бека – зарез.
Волна задора взмыла в моей душе. Черт побери! Действительно, погибать, так с музыкой. Сыграть разве в самом деле в последний разочек перед побегом, перед ставкой на смерть или победу? Эх, куда ни шло!
– Ладно, давайте форму!
– Вот это дело! – одобрительно хлопнул меня по плечу капитан. – Компанейский вы парень, тов. Солоневич. Сразу видно – свой в доску.
Каково было ему узнать на следующий день, что этот «свой парень» удрал ив лагеря сразу же после футбольного матча. Иная гримаса мелькнула у него на лице, когда он, вероятно, отдавал приказание: «Поймать обязательно. В случае сопротивления пристрелить, как собаку».

И тут сочинитель Константин припомнил другую, не менее удивительную историю, с теплым названием: «Весна патриарха». Было дело... сидели... в сквере и основатель футбольного клуба «Спартак» Николай Петрович Старостин (1902-1996) рассказывал:
«20 марта 1942 года мне удалось вернуться с работы раньше обычного. Назавтра предстоял трудный день. Он таким и оказался. Причем начался гораздо раньше и совсем не так, как я рассчитывал.
...Проснулся от яркого света, ударившего в глаза. Два направленных в лицо луча от фонарей, две вытянутые руки с пистолетами и низкий грубый голос:
 — Где оружие?
  Все выглядело довольно комично. Мне казалось, я еще не проснулся и вижу дурной сон. Крик «встать!» мгновенно вернул меня к реальности.
 Ровно  через  десять  минут  я  очутился   на  Лубянке.
  Стараюсь вспомнить свое состояние в те минуты. Удивление, недоумение, шок? Пожалуй, нет. Страх? Как ни странно, его не было. Точнее всего — тревожное любопытство. Я понимал: случилось что-то, что круто изменило мою жизнь. Быть может, на многие годы.
Кому не довелось жить тогда, вряд ли меня поймет, а те, кто помнит вторую половину тридцатых, думаю, согласится, что всех уравнивало общее предчувствие несчастья — ожидание ареста. Неожиданным мог быть час и день, вернее, ночь, но не сам факт.
Горькая участь не минула и спортсменов. Действительность опрокинула наши наивные рассуждения о том, что Берия — в прошлом футболист — «своих» не тронет.
История со слежкой в зловещей череде лет была для меня не первым звонком. Я уже рассказывал об инциденте после возвращения с рабочей Олимпиады в 1937 году, об арестах среди спортсменов, о том, как меня не выпустили в Болгарию... Эти штрихи лишь дополняли и без того очевидную ситуацию. Не было никаких оснований надеяться, что к «Спартаку» будет проявлено великодушие.
Может, прозвучит нескромно, но братья Старостины олицетворяли собой успехи и необычайную популярность «Спартака», которые столь болезненно воспринимались почетным председателем «Динамо». Берия не любил, когда ему кто-нибудь своим существованием на свободе напоминал о неудачах.
Конечно, к 1942 году мои опасения заметно ослабели, но, как оказалось, я в очередной раз выдавал желаемое за действительное. Судьбе было угодно, чтобы меня неотступно преследовала зловещая тень Берия.
В 1942-м было не до футбола, и, честно говоря, я начал думать, что опасность миновала. Забыв, что У ЛОГИКИ БЕЗЗАКОНИЯ ЕСТЬ СВОЯ  ЖЕЛЕЗНАЯ ЛОГИКА. То, что не сделал Председатель Совнаркома Молотов, тремя годами позже сделал секретарь ЦК. Маленков...»

  - У логики беззакония есть своя железная логика! – произнес Константин вслух. – Однако не следует забывать, что древнегреческий поиск Чистой Истины окончился неудачей... и как заметил, Роберт Уилсон, «последующая же история философии напоминает долгую детективную ПОВЕСТЬ – повесть о постепенном, столетие за столетием, выявлении многочисленных ложных положений (или неосознанных предубеждения), вкравшихся в «чистое умозаключение» смелых первопроходцев-эллинов...»

    Солоневичи непонимающе посмотрели на сочинителя.
   - Не только философия, но и вся история России разве не напоминает вам ту  долгую детективную повесть? Николая Старостина вели бесконечными мрачными коридорами внутренней тюрьмы Лубянки. К утру он очутился в одиночке, которая теперь должна была осуществлять гарантированное ему Конституцией право на жилище. Осмотревшись, он с трудом различил на стене камеры нацарапанную неровным почерком фразу. Впоследствии Старостин встречал ее во многих тюрьмах и пересылках. Ее стирали, закрашивали, уничтожали, но она вновь и вновь возникала. Фраза-крик, фраза-пароль, фраза-надежда, состоявшая из четырех слов: «Федот, НЕ ВЕРЬ следователю».
    Это была одна из неписаных заповедей того мира, в котором Старостину предстояло просуществовать ближайшие двенадцать лет. Но годы «стажировки» были впереди. До сорока лет он знал другие заповеди и законы — спортивные, во всем их многообразии, красоте и противоречии. А в «университете сталинского права» выглядел наивным новичком, студентом-несмышленышем...

 - Всякая литература живет противоречиями жизни, — а не ее нормальными явлениями. Всякая настоящая литература есть литература критическая. В тоталитарных режимах нет критики, но нет и литературы. Литература всегда является КРИВЫМ ЗЕРКАЛОМ народной души. Наша литература в особенности, ибо она родилась в эпоху крепостничества, достигла необычайной технической высоты и окрасила все наши представления о России в заведомо неверный цвет. Но в такой же цвет окрасила их и русская историография. – оживился Иван Солоневич.
- Безусловно! Это удивительно. - Константин глотнул виски. – Ведь можно и «ДЫМ»  Тургенева в таком случае вспомнить... Чему удивлялся у Тургенева  надворный советник Потугин Созонт Иванович? А удивлялся он, как известно, своим соотечественникам. «Все унывают, все повесивши нос ходят, и в то же время все исполнены надеждой и чуть что, так на стену и лезут. Воть хоть бы СЛАВЯНОФИЛЫ, к которым господин Губарев себя причисляет: прекраснейшие люди, а та же смесь отчаяния и задора, тоже живут буквой "БУКИ". Все, мол, будет, БУДЕТ. В наличности ничего нет, и Русь в целые десять веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле... Но постойте, потерпите: все будет. А почему будет, позвольте полюбопытствовать? А потому, что мы, мол, образованные люди, дрянь; но народ... О, ЭТО ВЕЛИКИЙ НАРОД! Видите этот армяк? вот откуда все пойдет. Все другие идолы разрушены; будемте же верить в армяк. Ну, а коли армяк выдаст? Нет, он не выдаст, прочтите Кохановскую, и очи в потолоки!»  И Потугин в мечтах своих рисует какую картину?  «Образованный человек стоит перед мужиком и кланяется ему низко: вылечи, мол, меня, батюшка-мужичок, я пропадаю от болести; а мужик в свою очередь низко кланяется образованному человеку: научи, мол, меня, батюшка - барин, я пропадаю от темноты. Ну, и, разумеется, оба ни с места...» И ведь о пенсии никто не думал! Все в головах народная анархия...
   - Народная монархия! – хотел поправить Константина Иван Солоневич.
   - Да, какая там разница? Финал-то ЕДИН! как РОССИЯ! – махнув рукой, констатировал Константин. Вот царь Николай Второй не желал разговаривать с оппозицией, не смотря на то, что у оппозиции была не только программа максимум, но и минимум... И результат? Владимир Ульянов-Ленин сумел научить батюшку-мужичка, как вылечить батюшку – барина... и теперь они «обсуждают Улицкую, которая сказала (в 2018 году), что Россия отстала от Европы на 150 лет...»  Отстала и отстала... Но самые талантливые национал-большевики бы тысячи на полторы отстали бы, «всё подальше от Апокалипсиса...» как им кажется! Полагаю и барон Врангель в свое время так думал... «Но комедия не жизнь, - странным образом прозрев написал барон, -  не действительность, а только подделка под жизнь, изображение действительности. Прогресс творится не по издаваемому царем указу, не по мановению волшебного жезла фокусника, он не плод сумасбродства или вкусов отдельных лиц, а плод запросов и усилий самого народа. Сдвиг старого к новому — результат часто почти неуловимой, реже — ярко выраженной, борьбы между привилегированными, у которых есть права, принадлежащие только им, и остальными слоями населения. Одни наступают — хотят быть равноправными, другие защищают свои привилегии. И там, где нет этой борьбы, нет прогресса. На Западе от борьбы между сильными феодалами и неравноправным большинством народилось среднее сословие, сплоченное, энергичное, — буржуазия, стремящаяся расширить свои права. И эта буржуазия мало-помалу стала во главе прогресса, его главным рычагом. Получив нужное ей, эта буржуазия из прогрессивно мыслящей превратилась в оплот консерватизма. Другие слои населения, крестьяне и рабочие, повели атаку на буржуазию и дворянство, стремясь к.равноправию. Результат этого бесконечного движения и есть то, что мы называем прогрессом...» И РЕЗЮМИРОВАЛ: «прогресс есть результат борьбы, направленной на установление равноправия посредством разрушения привилегий немногих. Такой борьбы в период от Петра до Александра II в России не было, в ней не образовался средний класс, буржуазия. Борьбы быть не могло. В России существовало только два сословия: дворянство, обладавшее всем ему нужным и потому консервативное, и податное, необразованное и подавленное, и хотя оно составляло большинство — слабое, к борьбе неспособное и потому пассивное. Отдельные незначительные выступления против существовавшего порядка были, но они не являлись попыткой получить права, а были просто протестом. Эти бунты и протесты, совершаемые отдельными людьми и группами, более зрелыми, по сравнению с остальным населением, были не борьбой широких слоев, а пророчеством грядущих битв. Настоящей борьбы за прогресс быть не могло, потому что необходимого условия движения к прогрессу — буржуазии — не существовало. Третье сословие, или, как оно себя именовало, “интеллигенция”, возникло только после реформы Александра II...»
     А что русский националист и монархист, (впрочем, как и вы), Василий Шульгин сказал? «Мы слишком красноречивы… мы слишком талантливы в наших словесных упражнениях. Нам слишком верят, что правительство никуда не годно… Ах, боже мой… Да ведь ужас и состоит в том, что это действительно так: оно действительно никуда не годно. В техническом отношении еще куда ни шло. Конечно, нам далеко до Англии и Франции. Благодаря нашей отсталости огромная русская армия держит против себя гораздо меньше сил противника, чем это полагалось бы ей по численной разверстке. Нам недавно докладывали в Особом совещании, что во Франции на двух бойцов приходится один солдат в тылу. А у нас наоборот, на одного бойца приходится два солдата в тылу, т.е. вчетверо более. Благодаря этому число бойцов, выставленных Россией с населением в 170 000 000, немногим превышает число бойцов Франции с 40 000 000 населения. Это не мешает нам нести жесточайшие потери. По исчислению немцев, Россия по сегодняшний день потеряла 8 миллионов убитыми, ранеными и пленными. Этой ценой мы вывели из строя 4 миллиона противника. Этот ужасный счет, по которому каждый выведенный из строя противник обходится в два русских, показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо. Один этот счет – приговор правительству. Приговор в настоящем и прошлом. Приговор над всем… Всему правящему и неправящему классу, всей интеллигенции, которая жила беспечно, не обращая внимания на то, как безнадежно, в смысле материальной культуры, Россия отстает от соседей…»

   Константин вдруг заметил, что Иван Солоневич начинает злиться...
- Русскую психологию характеризуют не художественные вымыслы писателей, а реальные факты исторической жизни. Не Обломовы, а Дежневы, не Плюшкины, а Минины, не Колупаевы, а Строгановы, не «непротивление злу», а Суворовы, не «анархические наклонности русского народа», а его глубочайший и широчайший во всей истории человечества государственный инстинкт... Народно-монархическое движение считает необходимым установить прежде всего ФАКТЫ...
  - Так, я что ли спорю? – попытался уклониться Константин. – Михаил Осипович Меньшиков (1859-1918) тоже пытался установить факты... Однако, не смотря на то, что он не имел никакого отношения к Фонду Борьбы с Коррупцией, большевики расстреляли его. И тогда видимо, доктор исторических наук А. О. Бороноев и кандидат философских наук П. И. Смирнов   поняли: «Наш исторический опыт показал, что российская цивилизация «неконкурентоспособна» в конечном сче¬те по сравнению с европейской, но это совсем другое де¬ло. И из этого вовсе не следует фатальная невозмож¬ность существования цивилизации неевропейского ти¬па... Русский характер сформировался уже во время Канта, но он сформиро¬вался «под другую цивилизацию», и существование этой цивилизации оказалось возможным на протяжении сто¬летий...» Понимаете? Под другую цивилизацию! И это звучит гордо! И Михаилу Осиповичу помолчать бы, но не молчится ему:  «Приказный дух, сложившийся еще до Петра и ослабевший при нем и Екатерине II, снова укрепился в первую половину XIX века. Отмена крепостного права только усилила этот дух: все крепостные права помещиков перешли к бюрократии и поникло единственное сколько-нибудь независимое сословие - поместное дворянство. Поступив па службу, оно усилило этим чиновничество и ослабило то сопротивление, которое прежде жизнь оказывала канцелярии. Пышный расцвет бюрократизма обнаружился в эпоху Плевны, горький плод его - в эпоху Порт-Артура... В начале войны, когда бесславно гибнул флот, разбросанный, врученный неопытным вождям, составилось определенное убеждение: флот плох. Теперь, через год отступлений, когда даже жестокие удары не научили нас спешить и действовать, чувствуется страшная истина: армия плоха. Это не укор ей, ибо она и мы - одно, - это сострадание и если хотите - страх за ее будущее, за наше общее будущее... Перерождение сердца обыкновенно оканчивается параличом». Казалось бы: Все! Достаточно! 1905 год на дворе, но Михаил Осипович продолжает объяснять мужичкам: «На восстановление флота ассигновано более полумиллиарда. Идет четвертый месяц, как кораблестроительная программа выработана, однако до сих пор не решено, где строить и что. Поистине прав Н. Л. Кладо, доказывающий, что Россия в опасности потерять и новые полмиллиарда, и столь же бесславно, как те, что похоронены вместе с разбитыми и сдавшимися кораблями (См.: Полмиллиарда в опасности // Новое Время. No 10530.). Опасность огромная в том, что за хорошие деньги опять мы выстроим скверный флот и колоссальное ассигнование позолотит лишь кое-какие частные бюджеты...» Ох уж, эта ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЯЗВА...

   Солоневичи молчали, а Константин стал собираться в  дорогу. Он хотел к утру быть в Хельсинки...