Две посадки и один взлёт

Меж двух дорог железных Подмосковья,
в периметре где Отдых, Кратово, Хрипань,
там до войны колхозные поля и поголовье
давало городу большую дань.

Понурые поля с не убранным зерном,
ушли на фронт все трактора.
Крестьянка прядь сучит веретеном.
Грядёт голодная пора.

Молится мать на образа,
глубокий делает поклон.
А на дворе голодная коза
копытом бьёт пустой бетон.

«Сводила б на поле её.
Чего ни будь себе найдёт.
Без молока зачахнет ведь дитё
Ведь всё равно всё пропадёт.»

«Дай Бог, чтоб не нагрянул вор»,
старуха, вооружась шестом,
сказала с болью, выходя во двор,
и осенила дом крестом.

Осенний дождь слезой пролился,
осиротела без людей земля.
На поле самолёт спустился,
мотором кашля и дымя.

Вблизи от бабушки остановился.
Перекрестилась, сжала шест.
Сказать кому бы - удивился,
на фюзеляже черный крест.

На землю спрыгнули. Их трое.
Один к старухе подошёл.
Мотор дымящий осмотрели двое.
И снова дождь пошёл.

Тот ручеёк, что с крыльев лился,
они собрали в два ведра
залить в мотор, откуда пар клубился,
как заливают в трактора.

Бабуля в речь и не вникала,
но от чужих не отводила взгляд.
А тот, что рядом, для начала
достал из сумки шоколад.

Он ей сказал, мол, бите фрау,
что будет он безмерно рад
ей подарить молчанию во славу
французский чёрный шоколад.

Уж мрак на землю опустился,
заполнив неба пустоту.
Мотор остывший запустился,
пилоты улетели в темноту.

«Что долго так?» - спросила дочь,
на мать тревожный бросив взгляд.
«На улице уж скоро ночь».
И осеклась, увидев шоколад.

На утро всем армейским взводом
в колосьях измеряли след.
И зарекались пред народом
о бдительности на послед.

Картину наконец составили,
где приземлился нос, где хвост.
И круглосуточный поставили
за небом наблюдения пост.

Почти полвека опыт пуст,
пока на Площадь Красную не сядет Руст.
Заявит МИД, смолчит Минюст,
отставок генеральских слыша хруст.

О первом я слыхал из уст.
На поле том не раз бывал.
Теперь район садами густ,
способствовал страны развал.