Баллада о вечной эмиграции

Каждого ожидает последняя эмиграция –
Музыка Альбинони, жестяной номерок,
Вычет арифметический из какой-нибудь нации,
Лазоревое небо без перекрестков и дорог,
ET CITERA…
Голубой город.,
Столь же неуютный,
Как все росстйскте города,
Сорок мучеников –
Целых сорок –
Тебя понимая, не поймут никогда.
Может быть, стоило эмигрировать в Израиль,
Но Стен Плача хватает и у нас,
Или в библиотеку с томами по Брайлю,
В жалобный, состоящий
Из одной молитвы рассказ.
А теперь – о серьезном,
Серьезнее некуда:
Виза,
Печать на бумаге,
Выездная деньга,
Кукушка прохрипит, петух прокукарекает,
В рассветном городе –
Безумная мга.
А я – в избушке на Серебрянском Увале,
Которая, как Гоголя  в Риме,
Меня стерпит и даже сохранит немножко.
Луна, как чарджоуская дыня,
Любопытствуя, заглядывает в окошко,
Но я рушник на него повесил,
Чтобы не заглядывала лесная нежить.
Мир как-то не случайно тесен,
Мир как-то особливо вежлив:
Тайный мой схрон – в сосновом кармане
Юбилет –
Ему ровно двадцать два года,
и  пригласил бы друзей на саммит,
но у меня их до неприличия не много,
и жена меня упрекает за это:
мол, мог бы сердце держать открытым,
но сердце мое – в колыбели из сосновых веток,
и – скажу по секрету – немножко разбито,
вот отчего я с одиночеством дружен
ночью
у костра
и у самой лучшей в мире печки,
а больше
мне никто и не нужен,
разве что – друг.
Вернее – его тень у Серебрянской речки.
Двенадцать лет этой тени,
Она еще – подросток,
Она еще нааберет настоящую силу
И отомстит миру ни за что ни про что:
Чем больше он непригляден,
Тем тень особенно красива.
Но  только не для меня -
Беглеца и анахорета,
Но только по ночам, когда подступает лесная нечисть,
Я, как обычно, спасаю в себе поэта,
Рассеивающего по строчкам
Единственную
Лазоревоглазую
Сердечность.
14.6.18