Упрямица

Вера Шкодина

Санька всегда побаивалась матери. Та никогда не разбирала ни правого, ни виноватого. И если набедокурил кто-то один, всё равно в результате им втроём дружненько приходилось отправляться по углам, где они продолжали препираться до вечера, вынося свой, обоюдный приговор  виновнику.
И если мальчишки сносили материнскую расправу спокойно, даже с напускным равнодушием, то Санька воспринимала такую незаслуженную уравниловку бурно, с глубокими обидами и с отчаянным неповиновением. Вот и теперь:
- Пол так и не помыла! – прищурилась на Саньку мать.
- Так я ж! – чуть не захлебнулась та, - мы ж дверь не могли открыть, пристыла!
- Мой  сейчас же, - отрубила  мать.
Санька засопела, но пошла за ведром в сенцы.
- А кровать,  как заправила? Вся  наперекосяк! -  продолжала распаляться  Антонида.
Её отчаянно раздражал этот вечный беспорядок в доме, который появился после смерти старухи-матери, на которой дом и держался.
 - Как? – тупо повторила Санька, растерянно плеснув из ведра.
- А вот так! – взорвалась Антонида. И на пол полетели подушки, одеяла, перина. -  Гробина проваленная, а не кровать!
- Я, - побледнела Санька, напряженно держа ведро в ослабевшей руке. - Я  никак перину поднять не могу, она  тяжёлая!
Мать яростно взбила перину, накинула одеяло. Захлестнула всё покрывалом.
- Вот как надо! Видела?
Санька стояла неподвижно, дрожащей рукой  пытаясь удержать на весу тяжёлое ведро.
- Да поставь же ты! – взорвалась Антонида, выдёргивая из рук Саньки  ведро. Оно косо шлёпнулось об пол, потекла лужа.
- А у Вас... а у Вас!..  - вдруг выпалила дочь, задохнувшись от собственной смелости. - Тоже криво, вот! – указала она на покрывало.
Мать автоматически проследила за её пальцем, остолбенело уставилась на покрывало, действительно было криво.
Изумлённо взглянула на побледневшую и взъерошенную Саньку.
- Ах ты! – выдохнула она,  не находя слов. - Ах, ты, ещё мать учить!
Нашлёпав упрямую дочь, воткнула её в угол. Вскоре под горячую руку попался и Лёник.
Раньше они стояли втроём, но вот уже два года, как за Володькой были признаны права взрослого.
- Скорей бы вырасти, -  в слезах шептала Санька,  зло ковыряя ногтём извёстку на стене.
Покричав ещё на всех для порядку, Антонида ушла  управляться со скотиной.
- Счас, как придёт, попросим прощения, и она сразу выпустит, я знаю, - успокоил её Лёник. И уселся на пол. Вытащил из кармана рогатку и, натягивая резинку, предупредил:
- Сейчас, как бахну!..
- А я не попрошу, - шёпотом всхлипнула Санька, потому что… потому что несправедливо!
- Ну, будешь всю ночь стоять, -  искренне удивился Лёник.
- И буду, - упёрлась Санька. - Я правду сказала, так несправедливо! Да положи ты свою рогатку, опять что-нибудь разобьёшь.
- Не боись, - солидно пропыхтел Лёник, натягивая резинку.
- Ну что? – услышали они голос матери из сенцев, - настоялись?
- Мы больше не будем! – мгновенно вскочил Лёник, спрятав  рогатку за спину.
- Ладно уж, - примирительно буркнула мать,  - идите. Лёник бросился к вешалке.
Санька, не шелохнувшись, стояла в углу, набычившись, уперев глаза в пол.
- А ты чего? – удивилась мать, что застыла, как столб?
- А я… -  засопела Санька, чувствуя, как  горячие слёзы так и рвутся из глаз.  - А я не просила!
- Что не просила? – не поняла Антонида.
- Прощения, - еле выдавила Санька.
- Ах!  Не просила! Ах!  Она  не просила! Ты посмотри на неё! – всплеснула мать руками. – Так и стой! Стой  хоть до ночи! Не просила! Ты посмотри на неё, продолжала она уже в сенях, ожесточённо хлопнув дверью.
Лёник изумленно застыл, воткнув одну руку в рукав, другой растерянно придерживая ползущее на пол пальто.
- Ты чо?- удивился он шёпотом, - ты вправду дура  что ли?
- Ты сам дурак, понял? И мотай, куда шёл! – затряслась Санька от бессильных рыданий.- А я всё равно не попрошу! Потому что несправедливо!
Лёнька открыл было рот, хотел ещё что-то добавить, потом раздумал, деловито нахлобучил ушанку и вылетел из хаты пробкой.
 Через час он залетел в комнату, весь в снегу, пар так и валил от его взъершенной головы, красного мокрого лица и шеи.
-   Ну, ты, Санька! Чо ты стоишь? Да? Санька не ответила, дёрнув презрительно плечом.
- А хочешь, я тебе хлеба принесу? - зашептал он. – Мамки пока нету.
- Не хочу! – насупилась Санька, сглотнув слюну. - Отстань! – и сжала губы.
- Ну и дура, - неожиданно спокойно заверил братец, облегчённо добавил, - я гулять пошёл.
- Иди поешь! - Уже вечером высунулся в горницу старшой. -  Мать, может, специально вышла. Ну!
- Не буду! – снова заревела Санька, бессильно сползая на пол. – Не буду! Отстаньте вы от меня! Вот, понял! Несправедливо! Не буду!
Она сама криво заправила, а потом дерётся! Не буду я прощения просить, понял! – прекращая плакать, зло сощурилась Санька, поднимаясь с пола.
- Ну и псих! – искренне удивился Володька, - да ты ненормальная, тебе лечиться надо! Я так матери и скажу!
Уже стемнело совсем.
- А где  ж Санька? -  спохватилась мать.
- Стоит, - сообщил Володька. -  И ни в какую, как столб!
- Что, до сих пор не евши? Да не ври! – метнулась в  горницу.
- Санька, а Сань, где ты? Ты что?! – затормошила она дочь. Санька взглянула на неё и рухнула на пол  без чувств.
- Санька! – пронзительно закричала Антонида. - Вовка, воды, воды!
Отходили. Открыла Санька глаза, видит, мать над ней слезами обливается, трясется:
- Доченька, доченька, родненькая, да ты что удумала, да не трону я тебя, не трону сроду!
И вправду, больше пальцем не тронула, а сгоряча и накричит когда, то потом и косится с опаской, не выкинет ли чего упрямица-дочь.
А Санька только зыркнет исподлобья и смолчит.
- Нет, это что ж за характер, - жалуется мужу Антонида. - Изуверка прям какая-то, никакого спуску мне, как матери, не дает.
- Да твоя ж порода, - заверил Николай, - ты ж, когда упрёшься на своём, как рогами в землю, и не сдвинешь, чего уж!..