Булавка

 Я человек слабый, мнительный. Чуть что, сразу в панику впадаю. Услышу, к примеру, что у соседа сердечный приступ на днях приключился, враз у меня в организме начинаются изменения в худшую сторону: дрожь по телу волнами начинает ходить, руки холодеют, в голове делается темно, как в чулане, и это самое сердце в груди начинает такие кандилябры выделывать, что я, как рыбина, кинутая на дно лодки, хватаю, хватаю воздух, а провздохнуть не могу. Бывает, меня домашние льдом ототрут, а не могут сами, - доктора участкового доставляют. Тот послушает и скажет: поите его, как кота, валерьянкой, да лишнего ему не докладывайте, потому как психика у него слишком тонкая.

Или вот, скажет мне кто за столом: «Здоров ты, Фёдор Максимыч, кушать. Не желудок у тебя, а молотилка» И всё! Тут же моё нутро со всех сторон заноет, заскомнёт, и всё чем откушать на обед изволил с противным животным урчанием назад проситься начинает. Я после ещё дней пять на кушанья смотреть не могу. Вот, пожалуйста! Враз тебе худым словом оговор. А зачем, спрашивается, эдак меня оговаривать, зачем не к месту сглаз наносить? Тут уж лёд моей ранимой душе не помогает, тут дня три, иль все девять, над медным тазом со свечой сижу, пока с меня эдакий ураз считывают. Сказал ведь доктор, психика ранимая. Нельзя мне ничего говорить!

Но видно у бога для меня достаточно испытаний.

В самую ту субботу вышел я погреться на солнышко, а тут соседка, будь она не ладняя, с охапкой дров полезла через мои брёвна баню топить. Ступила на бревно, бревно-то и покатилось, а она давай орать да ногами перебирать, как в цирке. Дрова-то тянули, тянули да и обманули* назад. Шлёпнулась она со всей головы на своё заднее место да мякушкой на сук и угодила. Да как взвыла Гефестовой сестрой. Люди забегали, запричитали, под руки её с сучка сдёрнули да домой уволокли. А я же опять всё на себя принял. Тут же засвербила у меня ягодичная часть, хоть аллилуя пой. К утру правая нога ходить отказалась. Созвали доктора. Махнул он на меня рукой:

- Кладите его на носилки да волоките в рентген фотографировать. Приволокли, на железную высокую лавку выгрузили, да давай меня под аппаратом всеми боками вертеть, еле отпустили.

- Одевайтесь, - говорит девушка в белом халате. И только я ногу в штанину засунул, она из кабинета ко мне бежит, снимком трясёт.

- Вы, - говорит,- когда булавку успели проглотить?

Я вначале не понял и спокойно себе дальше пуговицы на огузенье застёгиваю.

- Когда, - повторяет, - булавку съели?

Тут до моей тонкой натуры начало доходить.

- Не ел я, - говорю,- булавку.

-Ну, как не ели, если она у вас в животе? Вот!"- и показывает мне на свет фотографию моих внутренностей. Я смотрю, и правда лежит себе преспокойненько в моём животе булавка застёгнутая.

Я смотрю и девушка смотрит, а булавка лежит. Чувствую, от затылка до пяток пошла волна. И так я быстро соображаю, третьего дня жена вдевала подвес на кровать, а на ту пору братец её приключился, свинья, видишь ли , у него опороситься не может. Подхватилась она со всех ног к нему свинью спасать, мне в рот-от  булавку и сунула.Вдевай, - говорит,- а мне недоколь. Вот тогда-то я видно, от злости,  булавку и сглонул.

- Может, она у вас на рубашке застёгнута? И давай шарить по моим бокам. Она шарит, а у меня руки холодеют.

- Нет, говорит, нету. Получается, съел!

Моя тонкая психика окончательно не выдержала. Забыл я про больную ногу, про мягкое заднее место, соскочил с лавки и в двери. Бегу по улице – света белого не вижу. Вся жизнь моя одним махом перед глазами промелькнула. Только-то жить начал. Домок со двором в порядок привёл, тракторочек для всяких дел заимел, и не ожидал вовсе, что от какой-то  свиньи скорая погибель придёт. Кому всё моё богатство достанется? Прибежал домой, да давай на жену кричать: така-сяка, уморила. Она глаза выпучила, понять ничего не может, а когда разобралась, давай хохотать. Хохочет, слёзы носовым платочком со щёк смахивает. А у меня булавка в животе. Чувствую, дышать мне с каждым вздохом всё тяжелее и тяжелее, и опять по спине дрожь, и на лбу испарина.

- Беги, - кричу, - за доктором. Чувствую, последние минуты жизни.

Жена пятернёй по рубахе хвать, я смотрю и глазам не верю, на ладони булавка, та самая, застёгнутая.

- Фёдор Максимыч, это я её в кармашек потайной пристегнула, чтоб не сглазил тебя никто. Натура у тебя тонкая да к любому слову восприимчивая. Вот я тебя и поостерегла.

- Поостерегла?! – заголосил я. – Да ты… И тут у меня силы кончились.

Сел я на диванчик, - руки, ноги холодцом ходят, - да и заплакал.

Жена мне тут же стаканчик с валерьянкой поднесла и пожалела:

-Федор Максимыч, жизнь-то какая хорошая штука, как овсяный кисель, бери ложку да хлебай, пока не кончилась.