Об уме, соловье и Юме

Родился он в канун нон мая
С косою саженью в плечах,
Грудь колесом, родных не зная,
Чуть, было дело, не зачах.

За пазухой почти что Бога,
Он рос у нянек, у семи
И вырос, может быть, и с рогом,
Зато без сглаза и семьи.

Особым даром отличился –
Катался в масле, словно сыр,
Садился в лужу, где мочился,
И был, как сказано, весь сир.

В одну из пятниц на неделе –
А у него их было семь –
Полез в бутылку в самом деле
И там остался насовсем.

Во лбу не меньше семи пядей:
В четыре – каждая – вершка,
На талии по пуду лярда,
А под глазами два мешка.

Набравши вес в стеклянном доме,
Как в башне из костей слона,
Как попугай пиратский Рома,
Всё чуждые твердит слова,

То словно в рот воды набравши
Проточной, рыбою молчит,
То соловьем, стыд потерявшим,
Всё говорит да говорит.

Ему неважен смысл речений,
Неважно, слушает ли кто:
Он – соловей, его решений
Невмочь ослушаться никто.

С тех пор сидит в бутылке птица
Высокого полета – ах!
Не воробей и не синица,
Невзрачный аравийский птах.

Мудрее он Давида Юма;
Вписавшийся плохо в роль
То ль мэра, то ль Лужкова Ю.М.-
Весь голый, как портной, король.

И скромное, пусть, оперенье
Вас не смущает птицы той,
То не заслуживает прений –
Бывает голым и портной.

Птах может слушать хоть часами
Журчанье, если воду лить
Ему на мельницу. Вы сами
Её б не отказались пить.

Не плюйте только в ту бутылку,
Пока сидит там этот тать:
Глядишь, и вам такую ссылку
Еще придется испытать.

… Родился он в начале мая –
Коса и сажень за плечом,
Он отказаться мог от рая,
Но сильно лестью увлечён,

Раздулся враз от самомненья
И за стеклом остался жить…
И надпись для определенья:
«Тварь эту басней не кормить!»