Ощущение Родины

Отрывок из романа «Совместить несовместимое»

В конце девяностых нам удалось немного попутешествовать. Мы объездили всю Германию, каждую пятницу устремляясь к вокзалу и уезжая из Нижней Саксонии в совершенно другие части страны до позднего вечера воскресенья. Иногда к нам присоединялись друзья и коллеги. Не испытывая недостатка в средствах, мы стремились не тратить чрезмерно много, и на протяжении очередных выходных пользовались «Вохенендтикетом» — билетом выходного дня, дававшим право весь уикенд впятером путешествовать по территории всей Германии за 35 немецких марок. От северных Мюнде и Кюсте, — мест впадения рек и побережий, — мы устремлялись в Хайдельберг и Саарбрюккен. В уже десять лет как объединённый Берлин. Потом в Северный Рейн-Вестфалию к Рейну и Кёльнскому собору, потом в Мюнхен и Баварские Альпы.

Мы часто совершали путешествия за пределы страны, исколесив вдоль и поперёк Европу. Неаполь, чтобы взобраться на Везувий, посетить Помпеи, Капри и Искью, и какой-то национальный праздник в Сорренто. Из Неаполя в Рим, чтобы раствориться в почти физически ощущаемой древности форумов, дворцов и базилик. Романтическая Франция, малоэтажный Париж, деревенский Прованс и авиньонский театральный фестиваль. Лыжно-оперная Австрия от Инсбрука и Зальцбурга до Вены. Неоготический Будапешт, замечательные Прага и Братислава. Каталонская Барселона и молодёжно-тусовочные Майорка и Ибица. Потрясающая Португалия, в которой статуя Спасителя так символически возвышалась над Лиссабоном, а океан был настолько невообразимо прекрасен, что думалось: «Как же мы сможем жить без него дальше? Как сможем хоть на неделю покинуть его, уехать отсюда на „милый Север“?» «Родина!» — с замиранием сердца снова и снова произносил я, восхищаясь бесконечностью и неизмеримостью океанского возвращения к первобытным, инстинктивным и детским, не разбавленным взрослыми условностями и рассудочностью, основам жизни. Я бесконечно любил новые страны — прежде географически далёкие от меня. На время почти позабыв о когда-то близких Гамбурге и северных побережьях, Бремене и Любеке, Киле и Рюгене. Конечно, не любя их от этого меньше или как-то иначе.

Мы путешествовали по Скандинавским странам. По Стокгольму — удивительному городу-архипелагу, разбросанному на островах Балтийского моря. Прогуливались по Кунгсгатану, катались на теплоходе в Дьюргордене. Оценивали «достижения шведского социализма». Я был «в своём репертуаре», и даже в путешествиях не мог забыть о сопоставлении стран с точки зрения их социального содержания. Мы бродили по Сенатской площади в Хельсинки и слушали тишину в когда-то Николаевском, прежде православном, хельсинкском Кафедральном соборе. От памятника Александру II мы спускались к морю по Софийской улице или по улицам Александра и Екатерины, названия которых остались от прежней Российской империи. Поднимались по ступенькам Успенского Кафедрального собора. И отправлялись на пароме-теплоходе в Suomenlinna или Sveaborg — в Финскую или Шведскую крепость, которая так называлась, в зависимости от того, какой стране и в какое время принадлежала эта пасмурно-каменистая, но очень красивая земля. А когда в начале XIX века Финляндия вошла в состав Российской империи, Свеаборг стал русским, обеспечивая безопасность Императорского российского Балтийского флота и защищая морские подступы к Гельсингфорсу и Санкт-Петербургу.

«Русский дух» чувствовался в когда-то православной церкви, — переделанной в лютеранскую только в ХХ веке, — построенной ещё при Николае I, младшем брате Александра I Благословенного и отце Александра II Освободителя. Что-то явно русское, — суровый и героический дух великой морской державы, — чувствовалось в береговых казармах. Что-то неуловимо русское, несмотря на повсеместные таблички на финском и шведском, витало в холодном весеннем воздухе. На пронизывающем ветру Свеаборга вспоминались драматические повороты российской истории. Реформы Александра II, — старшего сына Николая I Павловича и Александры Фёдоровны, — отменившего крепостное право и выигравшего Русско-турецкую войну.

Сравнительно более либеральный режим, как оказалось, принёс многочисленные несчастья как стране в целом, так и самому императору. Ослабление управленческой жёсткости привело к небывалой коррупции. Приблизительно подсчитано, что взятки чиновникам тогда достигали, в современном эквиваленте, пять миллионов долларов. Что и для того времени было катастрофическим, но сегодня, конечно, уже никак не может удивить российского гражданина. Либеральные тенденции в политике и экономике привели к экономическому кризису и общественному недовольству, развитию тайных антигосударственных организаций и созреванию ранее невиданной силы — революционных выступлений интеллигенции и армии, крестьянских восстаний и стачек.

Революционный террор «Народной воли» не дал российскому самодержцу никакой возможности продолжить самоограничительные реформы монархической власти. В результате седьмого покушения, — подобное было немыслимо в николаевскую эпоху, — 1 марта 1881 года Александр II был убит. В продолжение всего своего правления Александр III Александрович будет осуществлять контрреформы, направленные на ликвидацию разрушительных последствий либерального расшатывания страны в эпоху его отца. Слишком большая, самая большая в мире страна, — ещё раз убеждался я в правоте своей теории, — никогда не может управляться либеральными методами. И любое послабление, любое уменьшение степени управленческой жёсткости, любой минимальный «разгул демократии», даже в масштабах XIX века, всегда неизбежно отзовутся экономической деградацией, небывалой коррупцией, разграблением страны и кровавыми столкновениями.

«Родина!» — с невыразимой любовью и болью повторял я снова и снова, относя это ко всему, что видел вокруг, и к безусловно трагической истории, которую чувствовал. Ко всему, что было замечательного и потрясающего в этом одновременно финском, шведском и русском месте. Ко всей трагической европейской и российской истории, продолжающейся сегодня.

Человеческому сердцу свойственно привязываться. К людям и местам, и даже к собственным воспоминаниям. Всего за несколько дней пребывания каждая из посещённых достопримечательностей, — стран и городов моей маленькой уютной Европы, — стала родной и близкой, навсегда сохранившись в сердце и памяти.