Ордынка - Вертоград

ОРДЫНКА - ВЕРТОГРАД

- медитации перед картиной Яна Мостарта «Се человек»

Нидерланды на Ордынке:
Нет, не Рембрандт, нет, не Брейгель.
Думали (ошибка!) Дюрер.
Разобрались: Янус Мостарт!

     Вот человек, ему связали руки
     За то, что пожелал вас развязать.
     Однако, пленники жестоко, справедливо
     Другим с цепей сорваться не дают.
     Они уверены: есть божеский порядок,
     А есть ли Бог, о том тревоги нету.
     Сама тревога – признак раздраженья,
     Потеря правил, своеволье чувств.

Вот так чудо на Москве,
В граде каменно-иконном:
В человечьем полном росте
Иисусова слеза!

     Вот человек, его готовят к казни.
     Палач счастливый разговора просит
     И сладострастье смерти предвкушает,
     Касаясь нежно зелени плаща.
     А сам Пилат романски благороден
     (Какая женщина не любит этот мрамор?).
     Он удивлённо, серыми руками,
     Одетыми в мышиные перчатки,
     Хотел обнять – надменно отпустил –
     Что ж, это воля Божьего народа,
     И горна медь об этом же кричит:
     «Распни Его, избавь нас от тревоги!»

А что же, братцы,
Подойдём поближе –
Небось не тронут,
Всё же это краска…

     Вот человек – венок на лбу с шипами.
     Чело первосвященника прохладно,
     И в благочестии скульптурном пальцы
     Какой-то узел, как судьбу, сплели.
     У осуждённого - смотрите – тоже узел,
     Он на кистях, и есть ещё второй:
     Воскрилия плаща он укрощает,
     Чуть ниже горла, в центре, сердца близ.
     Увязанный… нас развязать стремился…

Ты что молчишь?
У нас так не рисуют.
У нас, родимая,
Так близко не глядят.

     Вот человек – надломленный, раздетый.
     Мне кажется, художники не лгут,
     Когда себя то стражником рисуют,
     То трубачом с набухшими губами
     Иль городскими старцами – солдатски
     Они услужливы народу своему.
     Отечество, народ, закон – святыни,
     Их сладко кистью, пеньем ублажать –
     Тогда артист хорошо и благозвучен,
     Почётно имя и широк пирог.
     А соль Голгофы – патокой отмоем!

Ты видел богомазов…
Тоже люди…
И отчего им ото всех почёт? –
Не знаю.

     Вот человек, его слеза – резь ртути.
     На дальний план уходят горожане.
     А нам-то что: кого-то рядом режут!
     А нам чего: у нас свой огородик.
     Кто поливает нежные растенья,
     Тот понимает ценность расписанья.
     А «огород» - лишь общее названье
     Всего, что огорожено, вот так.
     Что ж, человек нарушил расписанье,
     Назначенное всем для процветанья.
     Его повесить следует на древо.
     Сам виноват – у ратуш острый шпиль,
     Блестящи пики, брошенные в небо.
     Вы думали, что это взлёты духа?
     Нет, нет, резь готики – угроза небесам.
     А если хочешь правды лицезренья,
     Закрой глаза, как Мостарта Христос.

Всё неслышное станет музыкой…
Из лёгкого снега – айсберги храмов…
От недопетых песен – теплее…
Тайна закрытых глаз…

     Вот человек, его глаза всё знают,
     С надломом брови и на лбу магниты.
     Недаром на Ордынку плыли толпы
     Смотреть в себя… смотреть, не оторваться…
     Наверно, в этот миг мы забывали
     Замоскворечья спесь – «пробиться в люди»,
     Блажь меценатов, выцедивших нищих
     И подаривших миру галереи.
     В одну из них снесли голландский образ,
     Подальше от сердец, себя искавших,
     Поближе к знатокам архивной пыли,
     Первосвященникам надменнейших культур.
     Но, слава Богу, и в музейном гуле
     Ты слышен и с закрытыми глазами!

Учёный, чему учёность твоя учит?
Звонарь, звон твой кого разбудит?
Перелистай, ветер, столетья историй:
Кто-нибудь крепче любил Ромео,
Кто-нибудь плакал Меджнуна горше?

     Был человек, вовеки был и будет.
     Здесь Анна трижды сына принимала
     И он был жив, вернувшись из Орды.
     Ордынка – тракт отпущенников ада,
     «Дас орднунг» на Восток, в неволю из неволи,
     То Третий Рим, а то Интернацьонал:
     Спасти всех дальних, раздавивши ближних,
     Вот пафос мессианских государств!
     Венец терновый – будто шестерёнка,
     Чтоб несогласным выправить мозги.

Всё, что сгорело – будет.
И всё, что мыслимо – было.
Кремль и Китеж – рядом
В радуге незримой.

     Вот человек, без степени и званий.
     Куманины – всемирные купцы –
     Античную построили ротонду,
     Чтоб избежать терновый угол острый,
     Чтоб выклянчить дворянства круглоту.
     Они тебя боялись, Янус Мостарт –
     Ты был, хоть импортным и паству собирал,
     Но всё-таки… опасно… глядя, вздрогнешь.
     Приятней торжествующий ампир –
     Он эхо наших бранных вожделений,
     В таком же стиле будуар, альков.
     Как славно, что бежавшие французы
     Оставили нам моду и язык!
     Накроем же алтарь мы триумфальной аркой.

Пусть это видят Федя, Варя и Андрей,
Пришедшие на праздник освященья
В прохладу округлённейших колонн,
Где эхо в куполе гудит: Куманин!

     Вот человек – к нему вернулась слабость,
     Он о пощаде так отца молил…
     Ты слышал это, мальчик Достоевский,
     Там, на Семёновском торжественном плацу,
     Там, в мёртвом доме нежити российской?
     В падучей князь промчался, как Пророк,
     В незримый сад. А мертвенный Рогожин
     Не зря цедил гольбейново питьё:
     Его отравой хмельны коммерсанты,
     Всеслабость денег – приговор красе.
     От корня «воскресение» - Настасья!

Дом на Ордынке –
Крепость Рогожина,
С мрамором скользким,
С младшим Гольбейном,
Которого не узнать в красе погубленной,
Туда б не заглядывать:
Брак Квазимодо…
Уходим, уходим…
Содрогаясь, шепчу:
«Красота спасает».

     Вот человек, его никто не слышит.
     Но – странно – не забудется вовек
     Его слеза, тяжёлая, как пламя,
     Его слеза, гранитных легче скал.
     Она проснётся куполом часовни
     И отразится в нежности воды
     Под «красною ослепшею стеною»,
     Там, где кирпичный на разрыве Крест,
     И Крест второй – в сиянье вечной славы.
     Построит в сердце слабый человек
     Всецветное органное созвучье
     Из звона и стекла дыханья чистый храм,
     От слёз твоих – России пробужденье.

И всё же, как могло случиться:
Жил в Нидерландах призванный художник,
Кого он ждал и где он вымыл кисти?
Замоскворецкий бюргер прикупил
И вывез из Европы драгоценность…
Какую? Разве сам он понимал…
Россия, Запад и Восток, торговля,
С мешками денег Мостарта ввезли,
Его слова понятны без латыни,
И нет границ, не нужны толмачи.

     О чём скорбишь, избитый человек?
     Чуфут-Кале: разбежные просторы.
     Художник гор был несказанно щедр,
     Раздвинув камни для потоков солнца.
     Но москвичи здесь плачут. Что ж, Казань,
     Сожжённая Иваном – отраженье
     Твоей же желчи, алчная стрела.
     Всё плотно, слово – меч, законы – бумеранги;
     Из крови гор сочится вновь Чечня.
     Дурная бесконечная Ордынка,
     Надломленный чудеснейший тростник.

Играет истина на дудочке, скорбя,
Узором тростниковым, человечьим.
Ещё в Египте понял я, откуда
Моя надломленность и по тебе тоска.

     Вот человек – его никто не любит.
     Ни на кого он больше не глядит,
     Иначе разве справиться смогли бы
     С тем пламенем, что нежность и тоска,
     Благоволенье, радость, растворенье?
     О, сколько вас, родных и нелюбимых,
     Проходят через душу как конвой!
     И даже вы, поэты, изменяли
     Святому детству, малевали грим…
     А сам ты кто? – Измены и разлуки
     Что лужи на твоей ордынской зяби.
     И на тебя ли взглянет человек,
     Когда к нему протянешь с болью руки?
     Что скажешь, сердце, если не любило?

Честнее всегда молчать,
Не притворяться знающим.
Но горе уста закрывающим,
Если на них – печать.

     Зачем вы, Осип, и Борис, и Анна –
     Был краток миг! – разменивали дар:
     Орде кремлёвской слово отдавали,
     Вы, Ипокрены знавшие ключи?
     А судьи кто? – И ты молчать обязан,
     И ты своё не раз принудил сердце,
     И кандалы ордынские хвалил.
     За этот грех избавиться б от жизни –
     Но человек поруганный и грязный –
     Он пахнет потом, страхом и мочой,
     Дрожать не в силах гипсовые руки,
     Острится нос от вони скорой смерти,
     И кожа в серый иссыхает пепел –
     Се человек и он надежду просит
     Не оставлять… Надежда бесконечна,
     И назван этот храм - Преображенье,
     Второе имя – Матери Скорбящей.
     И пусть Ордынка – маета и мука –
     От человека павшего восстанет
     Покорный тракт – надеждой просветится.
     Встань, человек, раскрой руками сад!
     Да, это сад, не ад, не бред надрывный.
     Ордынка – Вертограда прорись.
     Что ж ты забыл, что создан, как садовник,
     Дерьмо и слёзы – сада удобренье.
     А если видишь сломанную ветку
     Иль лепесток, от холода опавший –
     Не стой, не плачь: итог не на Голгофе.
     Смелее камень откати от гроба,
     Не бойся пелены пустой, без тела.
     Воскрес сей человек – и ты… Ордынка,
     Голгофская российская дорога,
     Стань Вертоградом вербных воскресений!

     Благословен художник Янус Мостарт,
     И ты, моя любимая – вовеки,
     Вы в чистый сад меня с собой зовёте!