Портрет ночи - сборник стихов

Портрет ночи

***
Темнота зажигает окна.
Вот она делает сочный мазок…
вот еще один рядом…
К кому-то она приходит,
застенчивый доктор,
Кому-то даруя целебный покой и отраду.
Ну а я прошу:
меня не тревожь, ради Бога!
Выхожу –
она меня окружает с порога.
Дороги в потемках:
смех счастливый,
рук пожимания
мнут их…
А кто-то ходит около,
и эти пути единений его минуют.
Темнота зажигает окна!
Ведь вспыхнувший свет –
изреченье.
И хотя я не любил
уроков черченья,
Я черчу в себе ночные минуты.

В бездорожье сердца
Я проснулся… это опять она заиграла бесстыже.
(Все ж неловко игрался мотив,
будто кашлял в грусти и скуке).
И вдруг показалось,
что в воздухе прелом,
От лета еще не остывшем,
Словно ночи самой дохнули печальные звуки.

Ты ли это, гармошка, опять принялась мою душу терзать!
Я ль тебя не припомню, когда были ночи, ты помнишь, короче.
Еще издали ты принималась ткань ночной тишины разрывать.
Вырастала в сознании ты, мой покой разрывая на клочья.

Раздавался писклявый твой голос
в конце переулка не раз.
Явь ночная врывалась в открытую форточку
в черной шубе.
И ломала опять мой ненадежный сон
затаенная страсть,
Где со мной рядом нет никого, собеседник –
одни мои губы.

Ты в почетном была окружении шумных гуляк.
Они факелы брали с собой, и тревожно метались их блики.
Но мне думалось каждый раз: что-то все же не так, не так.
Ты как будто своею игрой их веселые портила крики.

Они складно орали,
но наигрыш резал мне слух.
Был разлад между жизнью
и правильным, вроде, мотивом.
Почти каждый куплет завершался
отчаянным «ух!.
Ну а ты ж отвечала на это невольным надрывом.

Ухарь был там – истошно куплеты всегда начинал,
Как петух, только зычно, и только побудка была слишком рано.
И, наверное, в эти минуты весь дом молодца проклинал.
И пружины кроватей припеву вторили рьяно.

Ты считалась своею
для этих друзей и подруг.
Но меха твои красные
чем затаенным пылали?
И в ночи ты страдала,
распахнув свою красную грудь.
Отзывался тебе лишь ветер ночной
тополями.

Уходила гульба, тишину измочаленной снова отдав.
Удалялась куда-то замешивать тесто рассвета.
Так отдайте ж мне то, что даже у меня сумели забрать!
Для веселья ведь эта потеря совсем незаметна!

Но отнимется все – когда за чужими словами забудешь свои!
Мы во многом похожи с тобой – тебе тоже не легче.
Ты, трехрядка, в дальнейший путь уходя, меня помяни!
Ну а публике рядом…
поддай фальшивою нотою резче.



***
Жизнь встает!
Табуном храпящим
С минуту назад
Промчалась она по траве.
…А твой мир – он теперь так похож
На морозный и тусклый узор на окне!
А еще говорят: «Ты вошла и все собой озарила».
…И все выше и выше цветок над Землею растет,
Наливается зноем.
От жара его однажды
Оконный зимний рисунок ожил,
И на глазах превратился
В летний и теплый.
И уже из рисунка этого
Я выхожу
И по летнему лесу иду.

Портрет ночи
О ночь,
Когда портрет твой н-н-н!
О мрак,
Когда средь тьмы я о-о-о!
О час,
Где в черноте я ч-ч-ч!
Где нежности я вижу мягкий знак.
О ночь, вы выделяешь
млечный сок
Людских дневных тревог,
дневных волнений.
В тебе темно,
как и в корнях растений,
О ночь, когда
мне ближе Бог!

***
Смеется, не печалит белый снег
Зима еще находится со мною.
Но вижу зеленеющее «нет»
За сумрачной оградою лесною.

Неправда! Снег искрится все равно.
А зеленеют – молодые ели.
Лыжня уже проложена давно
На мартовские долгие недели.

Разлегся хвойный лапник на лыжне.
И сосенки натыканы так густо,
Что полностью загородили мене
Тревожащие городские чувства.

И сумрачность, и бережный покой…
Какое-то лесное постоянство.
И эта неухоженность пространства
Ухаживает почему за мной!

***
О – у! Девушка крупных форм в подвенечном платье и с маленьким свертком в руках вышла под созвездие Малой Медведицы, в котором затесалась какая-то еще одна доселе неизвестная звезда. О – у! С ухватками мужчины девушка пыталась протолкаться к свадебной процессии в пыльном проулке, к жениху и невесте, но ее отталкивали. О – у! Ее не пустили в свадебный автобус, но она взобралась на автобусную крышу, разбила оконное стекло и спустилась в салон. В салоне произошла свалка, из которой вылезла девушка, раскидав всех остальных. О – у! Жених участия в потасовке не принимал, не защищал свою невесту, которая была уложена вместе с остальными. Девушка глядела на жениха, и ее грубое скуластое лицо с толстыми губами застенчиво осветилось. Она бережно раскрыла сверток, который заверещал, и показала жениху красное, сморщенное от крика личико: «Это ребенок наш!». Автобус мчался под разгорающейся лишней звездой Малой Медведицы.

***
У дома моего растет большое дерево.
А рядом с деревом
По травяной и чистой луже
Плывет меланхоличный желтый лист.
Бугры корней у дерева
Ночным дождем промыты,
И между ними –
вздрагивает влага.

Легенду мне рассказывала мать,
Что корни на поверхность прорастают
В ночную пору в шорохе дождя.
А утром ты проснешься и увидишь,
Что возле тополя земля
Как будто жилами набухшими покрылась
(у стариков бывает это часто).
И за ночь тополь старше стал –
На жизнь.

Но все же так или иначе, постепенно
С годами наши корни выступают.
Вот посмотрите вы на саженец растущий:
Его корней еще не видно,
И в какой поднимется он рост,
Еще никто не знает.
Вы посмотрите на растущий тополь.
Что выйдет из него, покажет время.
Приходит время, и тогда
Уж каждому видать,
На что он годен,
Какие твои корни и за что
Ты именно всю жизнь свою
Держался.
Ведь в старости –
уже не скроешь.

Мартовское приветствие
Когда едва забрезжил свет,
Открыл глаза я и подумал:
«Ну вот и мамин день рожденья!»
Взыскующее торжество…
В халатике домашнем мама
Уже ходила по квартире,
Вдыхала воздух именинный.
И голосом немного сонным
Тепло поздравил я ее.
День ожидался хлопотливый:
Для кухонных приготовлений,
Для поздравлений телефонных
И для вечернего стола.
Я выскользнул из дома в снежный,
Немного суматошный танец.
Был весь в душевной я погоде.
И сам слегка я танцевал.
Пока по городу мотался,
Как гончая с хорошим нюхом,
Ища азалию в горшочке
(цветка для мамы лучше нет),
Я отмечал везде попутно
Давно ушедшего приметы.
И после этого кто скажет,
Что прошлое ушло как дым?
Из голубых кусочков неба
Обратно можно жизнь составить.
Вот здесь мы с мамой были вместе,
Тут заходили в магазин.
И я подумал: ах, как жалко,
Что не был в мамином я детстве.
И это как-то даже странно,
Что не было тогда меня.
По этой стороне проспекта
Когда-то я температурил.
Я шел с букетиком чего-то,
Чего не помню я уже
Одно могу сказать я точно –
В цветах всегда я разбирался.
И я могу за тот букетик
Теперь вполне спокойным быть.
В давнишний мамин день рожденья
Для мамы нес я тот букетик.
Я шел и я температурил,
Температурил я и шел…
Пока сейчас я вспоминаю
(ища азалию попутно),
Судьба уже сейчас все знает,
Что будет с мамой и со мной.

Мы
Моя бабушка.
Мир ей!
Мир и вам!
Когда я подростком был…
Тогда она была жива.
Её ночь…
Её рожь…
Её лес…
Моя ночь.
Моя рожь.
Мой лес.

Только разница в том,
Что я для нее
Многоточия ставлю.
Но в мире остались
и ночь,
и луна,
и мы.

…Дождь прошивает дорогу.
И проходит дождь.
Просыхает дорога.
В этом мире осталось сполна еще нам!

Моя бабушка…
За руку крепко она
Держала меня,
Как держит суглинок,
Сырая земля…
Водила меня по своим знакомым.
Если свет в окошке –
То, значит, люди.
А древесный шершавый бок
Погладит она – значит, сосна.
Вела меня к людям.
В окошке свет
Своим кипятком
Темноту обдавал,
Вернее, то место осенней дороги,
Где я с бабушкой у калитки стоял…

Её ночь да пребудет вовеки!
И вовеки пребудет рожь!
Её лес да пребудет вовеки!

Потому говорю я: мир ей!
Потому говорю: мир и вам!

Стоянка
Ранней весенней порой я подошел к стоянке такси, к толпе ожидающей, и спросил у юной женщины, ожидающей первой:
- Вам куда? – надеясь, что мне вместе с ней по пути на повозке, которая, безусловно, развозит по жизни.
- Неважно, куда – нас-то четверо! – сказала она сырым, как весна, смеющимся голосом. Это значит, что она со своей веселой компанией как раз всю машину займут.
Садилось вместе с ними утро жизни.
Уехали… Но лепестки от голоса ее на тающем снегу еще благоухали.

Как-то в пору начинающегося листопада я подошел все к той же стоянке такси,
и там стояла уже знакомая мне женщина, красивое лицо которой погрубело по прошествии времени. Все та же толпа ожидающих, и женщина, как и в первый раз, была первой в очереди со своими попутчиками. Мне показалось, что их уже меньше. И не слышалось прежнего оживленного смеха.
Подошла машина, и только трое село в повозку, которая, безусловно, развозит их по жизни. Оставалось еще одно свободное место, но никто не изъявил желания отправиться в путь вместе с ними.
Такси тронулось, всколыхнув стоячий осенний воздух и потревожив в нем запах перезрелого винограда…

Метель как будто наносила седину на волосы моей давней знакомой, когда я ее увидел зимними сумерками на стоянке. Рядом с ней, держа под руки, был лишь один попутчик, согбенные плечи которого выдавали окостеневшие формы.
Толпа ожидающих такси за их спинами по сравнению с ними заметно помолодела. Подъехала машина, и оба они тяжело и устало сели в повозку, которая, безусловно, развозит по жизни.
Оставшиеся равнодушно проводили их глазами.

Старуха стояла одиноко под темной шалью.
И хотя прошло много лет… Но я сразу узнал её. По той простой причине, что лица стариков уже мало поддаются изменениям, только все больше и больше дубеют, как хорошее старое дерево, отглаженной водой и ветрами. И только все крепче отстаивается в них лик Старости.
За спиной старухи шумела жадная до жизни ожидающая своей очереди толпа.
Но она ее не слышала.
И привычно, как вчера и позавчера, проступало на ее лице неведомое пока другим людям Ожидание. Она ждала какую-то другую повозку, которая – уже не развозит по жизни…

***
Я, бабушка, трамвай, ветровое поле, оттаявший чернозём, стук колёс, полынь, приехали, дальше дороги нет, выходим, тёплый ветер, трамвайное кольцо, я, бабушка, люди, по тропинке, чернозём, через глухой овраг, на другой стороне, другая полынь, другая дорога, нет теперь моей бабушки, где те люди, они словно канули в глухой овраг