Тайна знамени

    В конце лета папе позвонили на работу из моей школы. На работу  -  потому что
  мало у кого телефоны дома были. Да, почти ни у кого. Звонила директор. Всем
  другим родителям завуч звонила, а папе она. Это потому что у директрисы была
  к нему симпатия, а за лето она соскучилась.
- Это "Азовсталь"?
- Да.
- Это цех блюминг?
- Да.
- Это директор средней школы номер семь звонит!
- Я Вас узнал, Раиса Адамовна. По нежному голосу. Здравствуйте!
     Голос у директрисы был, как у командира чапаевского эскадрона в кино. Но
  папе она его подменяла на нежный. Как у Анки-пулемётчицы. Или Снежной Королевы.
- Миша.... Михаил Александрович, на школу надвинулись обстоятелства...
- Уж не Михалыч ли надвинул? Займусь им после смены, не сомневайтесь!
- Эх, Миша... Михаил Александрович... Твой Михалыч отличник. Но и ему бы
  не помешала женская рука с педагогическим образованием в домашних условиях!
     Голос  стал обычным и привычным. Как перед кавалерийской атакой.
  ("Эскадро-оон! К бою.Обнажить щащки." Даже учителя съёживались.)
- Раиса Адамовна, Вы же знаете, у нас бабушка есть. И две комнаты, и соседи. Всё
  хорошо с педагогикой.
- Мама у тебя просто чудо, Миша. А сосед  - самогонщик. Я знаю. Ему тоже
  педагогика не повредила бы, хоть и женатому.
   
     И сказала, чтоб я пришёл завтра в школу для участия в генеральной уборке
  перед началом учебного года. Остальным завуч сказала.

     Мы пришли. Я и остальные. Их было немного, так как телефоны были мало
  у кого. Даже на работе. Из нашего 6-го "В" только я один и пришёл. Баба
  Катя, завхоз, дала тазик, тряпку и веник. И пока ставила задачу, выкурила две
  папиросы "Беломорканал".
    Она была маленькая, худая, коричневая не от летнего загара, а всегда.
  От старости, как я думал. Окурки раздавила на полу, - подметёшь! - и ушла.
     Работы было много. Я перевернул на бок все парты, поставил учительский стул
  на стол и приступил.

     Уже заканчивал мыть. В очередной раз отжал и развернул на полу тряпку. И
  вдруг заметил, что это вовсе не тряпка.

     Не тряпка, а знамя.

  Пионерское бархатное знамя с профилем Ленина и буквами. Коричневыми, без
  намёка на былое золото. И само знамя было коричневым. С закруглёнными
  обгорелыми углами, дырявое... Собственно, и не знамя уже  вовсе...
  Или знамя?
    Сидя на корточках, я задумался над судьбами знамен.
    Вспомнил китайскую делегацию, которую мы с Танечкой и со всей школой
  встречали с этим знаменем под гром барабанов и клёкот горнов...
     Вспомнил Танечку. Всё лето не виделись. То я в лагере, то она где-то по
  своим музыкально-фортепианным делам.
     Она из нашего класса, из нашего подъезда, из нашего
  детсада, и дочка папиного друга. Вспомнил и обрадовался, что каникулы
  заканчиваются, и мы скоро увидимся. И померимся ростом.
  Как всегда после лета. Я уже соскучился по ней.
    Прошедшей весной некоторые девочки обогнали меня. А она нет.
    Хоть бы и сейчас не обогнала. И хоть бы тоже соскучилась...

   - Михалыч, ну, ты и молодец! Один справляешься. Передай Мише... Михаилу
  Александровичу...
    Я чуть не упал на знамя от внезапного военного голоса. И вскочил с корточек.
    А директриса запнулась. И вытянула и шею, и губы трубочкой: вперёд и вниз.
    И долго молчала.
- Это кто-нибудь видел? Кроме тебя?
- Никто.
- А где ты это взял? Сам нашёл? Где?
- Почему  -  нашёл? Баба Катя дала, завхоз. 
- Катя? Какая она тебе баба? Ей тридцать пять. Как Мише, или мне.
    Мы вышли в коридор. Там баба Катя (Катя...?) красила белой краской
  здоровенный бюст Ленина на дубовой, заляпанной белилами, подставке.
  Я осмотрел завхоза внимательно и перестал считать её старой. Навсегда перестал.
- Екатерина Ивановна! Пройдёмте с нами в шестой "В".
    Екатерина Ивановна, не вынимая папиросы изо рта, выпустила дым в сторону от
  носа скульптуры.
- Иду, иду, Раиса Адамовна! 

    Мы втроём стояли вокруг учительского стола, накрытого мокрым и обгорелым
  знаменем. Завхоз говорила:
- Ну, Раиса Адамовна, помните тот маленький пожар в пионерской комнате?.. 
  Забыла, в каком году. Не так и давно... А-а, воскресенье было! Китайцы как раз
  тогда уже уехали. Я сама потушила. Вам доложила. Как положено. Забыли, что ли?
- Помню. Всё было оформлено под протокол. Списано. И новое куплено.
- Списано-то, списано. Но оно же удобное такое для всяких дел. Полезное. Я и...
- Катя, я до сих пор за тот пожар на твои папиросы думаю. Бросай курить!
  Мало, что знамёна сгорели, а теперь вот: снова политическое дело.
- Рая, где я, и где пионерская комната? Там проводка замкнула небось.
  Спешу и падаю под знамёнами курить! Надо же, такое на меня думаете. Обидно.
    Завхоз в школе жила. На первом этаже под закрытым крашенной фанерой широким
  лестничным маршем. Многие бывали там. Там интересно и довольно уютно. Патефон
  помню, книги, коврики с оленями, и конечно, запасы папирос.
     Женщины долго обсуждали знамя и всё такое.
     Вспомнили про меня.
- Ты, это, Михалыч... В общем, ни-ко-му! Это теперь наша строгая тайна. Тайна
  только нас троих. И тайна знамени.
     Директриса погладила по голове, как маленького. А завхоз сказала:
- И Мише передай, пусть почаще узнаёт на улице. И здоровается. С танкистом моим
  они пацанами бегали. До войны ещё. Нету танкиста, он знает...

     С этих пор и до самого выпускного мы изредка собирались, чтобы
  послушать патефон под Катиной лестницей.
     Танечка тоже приходила. Про знамя она не знала.

                Тайна.