Каникулы в ауле

Прошедшее нам оставляет тени,
Пенаты, Лары с осторожной жизнью
в загибах штор пережидают время,
при встречах с нами глядя с укоризной

вотще, в ничьи глаза не попадая,
но озираясь с детским любопытством -
как будто на плечах по попугаю
несём мы во знаменье сибаритства.

Чем больше поколений в одном доме -
тем их присутствие необоримей,
и старый шкаф с порядком книг знакомым
с осанкой Санчо Пансы-побратима

из меди ручку подавая шаром,
спиной упёршись в стену для отваги,
на голове несёт два самовара
гостям, которых уже нет. Бумаги,

исписанные почерком всезнайки,
хранит в себе трудяга застеклённый,
в упрямом ожиданьи рук хозяйских
распахивает дверца отрешенно,

роняя солнечного зайца на пол,
узор ковра затягивая в танец,
играя: тут - Венеция, Неаполь -
южнее. Его мир углов карманен

и нянчит нас в объятиях уюта,
где сладок сон и умирать не страшно
с письмом Сенеки, листиком цикуты
и строем книг в пометках карандашных.

Но проще, беззаботнее, честнее
взвалить свой скарб от нитки до кибитки
на лошадей, за них спиной болея,
и вспомнив кочевые пережитки,

пуститься по следам Коркыт-жырау,
не оглянувшись на фонарь у дома
и за три дня добраться на жайляу
от окоёма взгляд до окоёма,

и выдохнув, вдохнуть из мирозданья
так глубоко, как будто при рожденьи,
вступая во владенья феодально
по праву крови и происхожденья…

„Ну, размечталась! Юг не наш - кыргызов
с горами и полями с анашою…“
Вечерний ветер рвёт струну кобыза,
усталые верблюды дремлют стоя,

закат отрылся ранкой перочинной
и дед зовет на помощь юрту ставить,
как сладко спится на куске овчины,
хотя и ломит в городских суставах!

Каникулы кончаются. Юпитер
слезоточивый август предвещает,
но знаю, как ребенок, по наитью,
как птица, что вернусь в родную стаю.