Про slade

У меня появилась ручная, карликовая рок-группа. То ли я стал великаном, а они, музыканты остались людьми среднего роста, то ли я не вырос, зато мои ручные рокеры съежились и стали лилипутами. Я держу их в коробке из-под телевизора. В картонной коробке. Ребят, вернее, мужичков, четверо. Не помню, как они называются. Кажется, на букву «С», или на «Л», или «Е»? Может быть, на «иЙ», или на «Д»? Да какая разница! Один лысый, другой патлатый с грубыми бакенбардами и толстоносой мордой. Вопит все время хриплым, пропитым голосом. Еще один кудрявый юноша то на скрипочке поиграет, то на пианинке, но больше всего рвет толстые басовые струны. Барабанщик отмалчивается, как все ударники.
Живут они у меня в коробке. Много еды не просят. Сунул им в коробку старые колонки от компа. Им хватает. Правда, маленькие барабанчики звенят и бухают громко, как будильник. Особенно по утрам. Но я заглушил их ватой, оставшейся от новогодней елки. Поют на каком-то непонятном языке, наверное, на сленге лондонского быдла – кокни. Я вообще плохо понимаю англичан, все время в нос себе говорят, да еще с таким гонором. Легче с последним реднеком из Алабамы или монтановским ковбоем-вранглером найти общий язык, чем с истым бриттом.
Песенки поют. А я поставил еще в этот ящик высокую пузатую 50-литровую бутыль из-под браги. Ну, это чтобы по ночам под рукой была, чтобы в туалет не ходить. Ленюсь потому что. Ну и полы у нас скрипеть стали. Все-таки винтажный, дореволюционный паркет. И чтобы не будить домочадцев, идя среди ночи в толчок, я лучше потихоньку справляю нужду в бутыль. И бьет тугая пивная струя в узкое горлышко. Музыканты мои пробуждаются, недовольно бурчат. Даже высовываются из коробки. Но я захлопываю крышку коробки. Приминая рокеров по кудлатым и лысым макушкам. Правда, из-за горлышка высокой пузатой бутыли плотно закрыть крышку не удается. И мужички мои еще вполголоса кричат мне свои словосочетания на букву «F». Однако я на них шикаю, и они затыкаются.
А еще они играют охотно для моего удовольствия. Когда я по вечерам ностальжой пробавляюсь, вспоминая далекие семисятые и восьмисятые годы. Но большей частью я их стыжу и уязвляю, напоминая про Скрипалей, фултонскую речь, операцию «Немыслимое», аннулирование визы Абрамовичу, галстук Березовского и прическу Бори Джонсона. Ну и до кучи расстрел сипаев из пушек на картине Верещагина, работорговлю, пиратство и подсадку целого Китая на опиум в 19 веке. И мужички мои в коробке плачут и рыдают горькими слезами и совершенно неграмотно при этом вопя свои песни: «Coz I luv you!». Но я их все равно, все равно, любя, но жестко тычу во все прегрешения ихней родины, как котят в собственную их лужицу, и напоминаю о том, о чем никто не должен забывать. Иногда мне кажется, что я слишком суров с ними. Но пусть знают! Не зря я рос на ихнем роке всю свою молодость. Пусть плотют теперь.
Или все-таки я – великан? А мои музыкальные слуги, или лучше сказать, военнопленные, как были, так и остались обычными людьми среднего роста? Как бы рост свой измерить, где найти великанский метр?
В общем, проснулся я. А рядом ни коробки из-под телевизора, ни клоунской хард-глэм-группы «Слейд», ни огромной пузатой бутыли из-под браги, потому что самогона-то я не гоню, ни скрипучего дореволюционного паркета, потому что наш город уже тов. Сталин основал. И кто мне этот сон растолкует?