Алма-Ата. Сороковые

Рассыпавшееся не сложишь,
а за спиной - костры в полнеба,
огнище старый Верный гложет,
как к горлу - ком, пришла победа -

пришла, стоит и вдруг заплачет
над догоревшим. Час свиданья
в бараке на Лесной. Дай сдачи! -
шаг первый. Два - в любви признанье.

Алма-Ата. Сороковые.
Вальс без оборочек кисейных,
глубокий тыл жестоковыйный
и тиканье часов трофейных

на праздничном столе. Вернулся
Мухамеджан-ага с германской.
В военкомате: „Перекуйся
на фронт японский. Чин сержантский

получишь!“ Знал - не отказаться.
„В аул заеду и за братом -
здесь, на Лесную – попрощаться…“
„Какие у тебя гранаты? -

спросил серьезно семилетний
Алмас у дяди. - Есть лимонка?“
„Фенюша? Есть.“ „А пистолеты?
А знаешь ты и шифр шпионский?“

В войну жили войной и только
мальчишки. В школе по-немецки
каждый „ein bisschen, bitte“ щелкал,
гордился выправкой армейской

и даже драки были как бы -
„Halt! H;nde hoch!“ или по шее -
из старших не дождавшись свадьбы
на фронт рванули рыть траншеи

пять пацанов - двора герои,
завидовал им почти каждый…
Алмас - старшой, и за водою
ходил, споткнувшись не однажды,

и саксаул рубил для печки,
фашистский танк воображая,
и уголь крал в хлеву у речки,
что Эльбой называл играя

в войнушку с братьями - не ссорясь,
приказывая - генералам - маршал,
и бегал в школьном коридоре
быстрее всех. Но грех тягчяйший -

курил за домом, восхищаясь
девчонками из школы десять,
горами в белом гоностае
и книгами о мракобесах

всех - христианских, мусульманских…
Анкей пять раз за день молилась,
в Кара-кемере дух шаманский
жил над вареньем из кизила,

но Баймухан молчал о боге,
был верен царствию науки -
детдом! - глядел на свет с тревогой
и походил на Кафку мукой,

что спряталась на дне, за вглядом,
не верящим и не простившим:
вы - там в засаде, за оградой
редакции, ты - принц, я – нищий…

Страх - соль тридцатых. Поколенье
сороковых - войны всезнанье,
в пятидесятых - заключенье,
амнистия и одичанье,

но это все потом… На небе
шуршали листьями платаны,
вдруг под ногою хрустнул щебень
и праздничный салют воспланул.