У. К. Уильямс. Смерть Франко Кёльнского...

Смерть Франко Кёльнского, его пророчество о Бетховене

Без толку, без толку, добрая женщина: искра моя угасает.
Господи! Все же, когда эта мощь надо мной нависает,
Кажется: это немыслимо, я не могу это сделать.
В прежние годы, но я – никогда! На своем я настаивал
Слепо (твердили), и вот стал я стар. Я выстаивал
Все, но теперь – теперь окончена битва, похоже.
Пламя угасло; заплата на старой рогоже
Стала последней; смотрит душа сквозь рванье;
Свечку оставь и ступай; кончено время мое;
Все безразлично; я сломан вконец на корню.
Но Бог свидетель, я памятку им сохраню,
Чтобы клялись они: это не мертвого строчки,
Да, не забыть им тот день, как отведают этот кусочек,
 Будет еще на зубищах у них нераскушен песок,
Когда старина Гавриил вострубит в последний рог.
Оставь же меня!
                А теперь, черноглазки-малютки, сюда!
Славно, немало за вами побегал: года
За годами собой помыкать не давали!
Резвые детки, кровинушки! «Дальними» звали
Верно, вас прежде, мне же вы «ближними» стали,
Мне – первому из рысаков, что топтали
Эту равнину, ибо я вас породил,
Я вас из хаоса к жизни освободил!
Ах, мои детки, что на вратах пятистворных
Игры ведете, блуждаете, мне непокорны,
Всем наставленьем, всему, что твердил вам, назло,
Про контрапункт и каденцию, - это сдержать вас могло
Не лучше оков, по причине, неведомой мне.
Но вечно новая шутка у вас на уме:
Дать стрекача, надо мной потешаясь, смеясь,
Все же (быть может, невольно) вседневно стучась
В сердце бядняге-отцу, пока, - ну да ладно,
Как бы то ни было, вижу, растете вы ладно,
Хоть ускользаете прочь от меня, - все дальше и дальше,
Но, черноглазки, хозяин вас ждет величайший,
Ибо грядет он! Он явится, должен явиться!
Когда же достигнет конца, и пыль от его колесницы
Уляжется – что люди увидят за этим?
Вас, вас, вас, мои драгоценные дети!
Да, всех вас, собравшихся в хороводе,
Вот там, на холме, на привязи иль на свободе,
Но все же моих! Вы, мои крестники,
Будете славы его провозвестники!
И он поведет вас!
И он наградит вас!
Он во дворцы поселит вас сусальные!
И вина нальет вам в кубки кристальные!
Я видел, видел глазами своими!
Так писано за облаками мирскими,
Где меркнет иной взгляд,
На бронзе небесных врат!


The Death of Franco of Cologne: His Prophecy of Beethoven

It is useless, good woman, useless: the spark fails me.
God! yet when the might of it all assails me
It seems impossible that I cannot do it.
Years ago, but I–never! I have persisted
Blindly (they say) and now I am old.  I have resisted
Everything, but now, now the strife’s ended.
The fire’s out; the old cloak has been mended
For the last time, the soul peers through its tatters.
Put a light by and leave me; nothing more matters
Now; I am done; I am at last well broken!
Yet, by God, I’ll still leave them a token
That they’ll swear it was no dead man writ it;
A morsel that they’ll mark well the day they bit it,
That there’ll be sand between their gross teeth to crunch yet
When goodman Gabriel blows his concluding trumpet.
Leave me!
                And now, little black eyes, come you out here!
Ah, you’ve given me a lively, lasting bout, year
After year to win you round me darlings!
Precious children, little gambollers! “farlings”
They might have called you once, “nearlings”
I call you now, I first of all the yearlings,
Upon this plain, for I it was that tore you
Out of chaos!  It was I who bore you!
Ah, you little children that go playing
Over the five-barred gate, and will still be straying
Spite of all that I have ever told you
Of counterpoint and cadence which does not hold you–
No more than chains will for this or that strange reason,
But you’re always at some new loving treason
To be away from me, laughing, mocking,
Witlessly perhaps, but for all that forever knocking
At this stanchion door of your poor father’s heart till–oh, well
At least you’ve shown that you can grow well
However much you evade me faster, faster.
But, black eyes, some day you’ll get a master,
For he will come!  He shall, he must come!
And when he finishes and the burning dust from
His wheels settles–what shall men see then?
You, you, you, my own lovely children!
Aye, all of you, thus with hands together
Playing on the hill or there in a tether,
Or running free, but all mine!  Aye, my very namesakes
Shall be his proper fame’s stakes.
And he shall lead you!
And he shall meed you!
And he shall build you gold palaces!
And he shall wine you from clear chalices!
For I have seen it!  I have seen it
Written where the world-clouds screen it
From other eyes
Over the bronze gates of paradise!