Шостакович

ВНЕМЛЮ

Я пришел в этот мир небывалый
Возлюбить его и воспарить
И воспеть этот мир,
                Но сначала
Его полную чашу испить.
И взмывали, и звездно звенели
Сто мелодий, рожденных во мне!
Но вдруг
                переломились в вышине
И рухнули на горестную землю.
И с этого часа я внемлю
Не вещему гласу вдали,
Не вечным гармониям в небе,
А крику и плачу земли.


ЛЕЙТМОТИВ

Я слышу музыку России,
Я слышу чистый лейтмотив
Сквозь грохот и топот, разрыв и надрыв,
Сквозь время и все его перипетии.
Я слышу твой голос, народ,
Я слышу твои позывные.
Зачерпну для симфонии пригоршню нот
Из этой певучей стихии!
Из первого дня, что встает новизной
Неслыханного звукоряда
Над яростью, над горестью, над злобой и войной
И обещает Радость,
                Радость,
                Радость!


НЕВЕЖЕСТВО

Почудилось, что входит в силу
И прорывается наверх
Невежества тупое рыло
И прет через ХХ век.

Почудилось: вдруг оробел
Талант и, оставляя выси,
Стал от ничтожества зависеть,
Смиренно принял свой удел.

Почудилось, что одного
С крутою злобой узколобой
Невежество желает, – чтобы
Мир был на уровне его.

Почудилось: и мне опять
Спускает циркуляр суровый
И поучать берется снова,
Как петь, а больше – подпевать.

Почудилось: распознаю
И на моем пороге топот,
Готовый сплющить весь мой опыт
И ноту каждую мою.


* * *

Одни – душою вознеслись,
Других – рассудок поднял ввысь.
Но не возвысил, – возвеличил.
А этот высоко взлетел,
Наверно, только лишь затем,
Чтобы высматривать добычу.


КИНОИЛЛЮСТРАТОР

В культуру лезет конъюнктура,
Голодных, покупает нас.
Что ж, музыкант, труси понуро
В “Бомонд” или “Кристалл-палас”.
Мчи, иллюстратор, в “Пикадилли”
И душу рви из фортепьян,
Чтоб квик-фокстроты
                над залом взмыли
И залпом били в немой экран!
Но – отвязаться,
                шутя,
                от танца,
Но от эрзаца
                сорваться вдруг
В радостный поток импровизаций
Всею страстью пальцев, всею властью рук!
О, торжествующий звук!
Опережай, немоту протараня,
Жалкие кадры на бледном экране,
Зала молчание выскажи вслух!
Не совпадай ни единою нотой
С пошлым сюжетом, навязанным мне,
С серой расхожестью и позолотой,
С ролью тапера, постыдной вдвойне.
Но совпади – с клокотанием ветра,
С вольным, открытым запевом пути,
Но – совпади с дисгармонией века,
            Во имя гармонии, о совпади!


ВЕРНОСТЬ

Мужества! И верным быть себе,
Пусть на тесной, но своей тропе,
Не пускаться в жалкую погоню
За преуспевающими вслед,
А искать в себе глубинный свет
И преображать в родник гармоний.


ПРОТИВОРЕЧЬЯ

Страна, твои противоречья
Сокрыты и во мне самом,
И все, что вижу я кругом,
Я в собственной душе замечу.

И то, что ставлю я в вину
Другим, во мне таится тоже,
И даже то, что сам кляну,
Живет внутри меня, быть может.

На каждый мой протест и крик,
На сто моих вопросов веку
Давно уже даны ответы
Устами слабостей моих.

И если с кем-то не в ладу
И спорю с веком, не смолкая,
То это сам сужу себя я
И сам с собою спор веду.


К “ПЯТОЙ”
1937 год

Ворота ХХ века
Открыла Россия. И мне
Открылась идея и вера
На полной безверья земле.

Идея особого лада,
То время узревшая, где
Народ перестанет быть стадом
У цезарей или вождей.

Я думал: идея прекрасна,
И не понапрасну живет
В нас братство, отвергшее барство,
Жив дух, презирающий гнет.

За муками эксперимента,
За пробами, сшибкою лбов,
За новой борьбой беспримерной
Мне виделась только любовь.

Я думал: идея прекрасна,
Но только бы, чисто светясь,
Отныне она не погасла
От ложных деяний и фраз.

Но только б в начале разбега,
Всем клятвам святым вопреки,
Ее наше алчное “эго”
Не смяло, не взяло в тиски.

Но только б бездушья болезнью
Воскрылий ее не лишить
И новую чистую песню
Вдруг окриком не заглушить.

И пел не затем я, что надо,
А попросту пелось в душе:
“Нас утро встречает прохладой!”
Но веяло стужей уже.

Я спрашивал: где мой соавтор?
Упрятан? Убит? Отчего
Поэт черной кличкой запятнан,
А имя запретно его?

Мне было лишь странно сначала.
Я спрашивал: кто виноват?
Что с музыкой нашею стало?
Фальшивые ноты звучат.

Где эти? Где те? Непрестанно
Вел счет я утрат и потерь.
Да, было сначала мне странно,
Но страшно мне стало теперь.

Страна моя! Больно и страстно
Опять, несмотря ни на что,
Твердил я: идея прекрасна!
Но кто исполнители, кто?

И я увидал, прозревая,
Те души, в ком, вместо любви,
Корысть поселилась больная
И жажда стоять над людьми.

Как жестко они обернулись,
Как лик революции всей,
Ее лучезарную юность
Изгадили злобой зверей.

И слышал я: горечь и горе,
И мужество жизни земной,
Великой трагедии вторя,
Вставали уже предо мной
Симфониею в ре миноре.


НАРОД 

И все же выжил мой народ.
И выстоял. И к правде вышел.
Гей, под огромною синею крышей
Вижу земли разворот!
Через наветы, и козни, и казни –
К празднику!
Через палачество слуг безотказных –
К празднику!
Через шипенье филистерской мрази –
К празднику!
Над властолюбцами, догмами, дрязгами –
К празднику!
             К празднику!
                К празднику!


 ЖЕЛЕЗО
41-й год

Железом мечен человек,
И дети вскормлены железом,
И путь через ХХ век
Идет по винтовым нарезам.

Железный марш в железо бьет
И наподобие трансмиссий
Передает железный ход
Сердцебиению и мысли.

Накапливается металл,
Он в чьих-то генах постепенно
Узлом железным завязал
Все будущее жизни бренной.

Мерещится: то там, то тут,
Налитые железной силой,
Мутанты по земле идут –
Железо их переродило.


* * *

Война покуда далеко,
Но ветер, дунувший в лицо,
Взрывной волной мне показался.


“СЕДЬМАЯ”

Нет в мире тишины – одни затишья.
Над ветвями черешен и вишен
Медленно плавает бронзовый жук.
Голуби ходят по крыше.
А выше...
Поднять глаза – и синева вокруг.
Прильнуть к земле – и родину услышать.
Звук.
Легкий далекий звук,
Вдруг
Переходящий в стук,
Мягкий игривый стук,
Вдруг
Переходящий в шаг,
Мерный тяжелый шаг,
Вдруг
Шумом сплошным в ушах
За каблуком каблук
Тысяч чужих сапог
Тысячью страшных мук
Через родной порог,
Жизнь обращая в прах.
ВРАГ.
О Родина! Над горестным простором,
Где сто столетий, хмурых и немых,
Разъятых то раздором, то позором,
Сто пришлых татей и своих владык
Народу не давали ни на миг
Перевести дыханье, над разором
Седой земли, где новое зверье
Твой горизонт обводит хищным взором,
Противовесом двинувшимся сворам
Да встанет снова мужество твое!
Тревога, человек! Сегодня разум
В блокаде грубой силы. Мы в кольце
Невежества, отлитого в свинце,
И темной злобы, двинутой приказом.
Лицом к беде! Противоборствуй зверю!
Но вгрызается
                в израненную землю
И все уже, и все туже, все лютей
Кольцо из клыков и когтей.
Бей,
          колокол,
                над родиной моей!
Мужайтесь! Это страшное сраженье –
Не просто смертный бой, а продолженье
Нетихнущей из века в век войны
Добра и зла. Мужайтесь! Сведены
В единоборстве снова Жизнь со Смертью,
Свет с Мраком и Жестокость – с Милосердьем.


МУЗЫКА

Дежурить шел, надев комбинезон
И то и дело каску поправляя.
С консерваторской крыши видел он
Весь Ленинград, до заводских окраин.

Там Исаакий, там с мостом канал,
Там в опадавших кленах палисадник.
На опустевшей площади стоял
В обшивке деревянной Медный всадник.

Он видел сиротливый Летний сад
И голые Аничкова пролеты.
Он слышал: задыхаются, хрипят
Закопанные в землю кони Клодта.

В неласковой свинцовости Нева,
Но чудилось: лишь протереть, и тут же
Вся заблестит, а с нею – острова,
И отразит дома, деревья, тучи...

А дальше, за протоками Невы,
Казалось, видел ополченцев роты,
Левей – противотанковые рвы,
Правей, за Нарвской, – надолбы и доты.

А здесь, под ним, под крышею вразлет,
(Вот для него отныне – поле боя!)
Ему доверясь, Музыка живет,
Которую он заслонил собою.

Он не один: стоит невдалеке,
Сжимая шланг, Володя Софроницкий,
А в тонких пальцах, точно в тайнике,
Душа прелюдий скрябинских хранится.

...Затишье страшно стиснуло виски.
Достал, спеша, огрызок карандашный
И чистые эскизные листки,
И – на бумагу замысел вчерашний.

На этот, в нотных контурах, листок,
Как будто знак иного звукоряда,
Внезапно пепел неостывший лег
Сгоревшего Бадаевского склада.

Такое чувство брезжило в душе,
Как будто в самом воздухе Седьмая
Застыла дымным облаком уже,
А он лишь ловит звуки, ей внимая.

Вел тему, опаленную бедой.
Вдруг ощутил вблизи дыханье чье-то:
Встав за спиной, скрипач немолодой
Через его плечо глядел на ноты.

– Ах, Дмитрий Дмитрич! На дворе война.
Простите, милый, но кому, дружище,
Сегодня наша музыка нужна?
Солируют фугасы! Пули свищут!

Кромешный ад. Селения горят.
Прет супостат. Не до гармоний вечных.
Когда, мой милый, пушки говорят,
Смолкают музы. С музыкой, конечно.

– Смолкают? Нет уж! Нет! Молчать нельзя! –
Оборотясь, отрезал. За очками,
Казалось, полыхнули не глаза,
А из души прорвавшееся пламя.

Разволновался, выронил листок:
– Вот незадача! – Легкий ветер сразу,
Шурша по крыше, подхватил, увлек,
Понес обрывок музыкальной фразы.

Гармония, светла и высока,
Не опускаясь, над землей летела,
Ладошкою эскизного листка
Родимый город заслонить хотела.

В себя вбирая метронома стук
Со стуком сердца и взмывая круто,
Была не песней горестей и мук,
А мужества и воли контрапунктом.


“ВОСЬМАЯ”

В руках –
Рычаг.
В плечах
Рычаг.
В речах
Рычаг,
Когда рычат
И чад в очах:
“Osten, osten,
Drang nach Osten!”
Мир исхлестан
Рыком монстров.
Пиво пили,
Пиво пили,
И вопили,
И вопили
Днем и ночью,
Распаляясь:
“Deutchland, Deutchland
Uber alles!”
Меч арийский
Рушит скалы!
Близко, близко
Блеск оскала.
Через, через
Грады-веси
Череп, челюсть
Мракобесьи.
Черви свастик
В черной страсти,
Небо застя,
Рвутся к власти.
Злоба, злоба
Гнилью гроба
Из утробы
Людофоба.
Штык, фугаска,
Пуля, каска.
Свистопляска
Визга, лязга!
Группой, группой
Тупо, тупо
Прут по трупам
“Тигры” Круппа.
“Мессер”, “мессер”
Над землею
Мясо месит,
Прах с золою.
Целый, целый
Мир отныне
Под прицелом
Стонет, стынет.
С вышек, вышек
Автоматы –
В стихших, сникших,
Вбитых, вмятых!
Газом, газом
Разом, разом
Свет и разум –
Рейхсприказом!
В печи, в печи
Дьявол мечет
Губы, плечи
Человечьи.
А сквозь едкий
Дым и грохот
Шансонетки
Визг и хохот!
Чертят черти
Ритмы смерти.
Пишут танки
Темпы, такты.
Слышишь это
Аллегретто?
На полсвета –
Гетто, гетто.
Бога больше
Нет над нами –
Поршни, поршни
С шатунами!
Плещет пламя над полями,
Хлещет в яме кровь с хрящами...
Среди тыщи погребенных
Маму ищет в ней ребенок...
ВРЕМЯ УЖАСА! Раскрыт
Апокалипсис. Над веком
Труба пронзительно кричит
И ждет ответа Человека.
О время ужаса! В крови,
Сжав зубы, встань, моя Россия,
И страшную тупую силу
Останови!
Останови!


ЗАПАС ЛЮБВИ

Безмерно страданье твое,
Душа человечья, но, верно,
Выносливость столь же безмерна,
Как ни истязает зверье.

Не счесть испытаний и мук,
Но столь же несметны и вечны
Запасы любви человечьей
Средь ужасов, вставших вокруг.


МЕЛОДИЯ

Необычайна и нова,
Сквозь все помехи шумовые
Пришла мелодия! Какие
Положим на нее слова?
Она звучит, звучит окрест
При дирижерских жестах молний!
Есть музыка, – но где наш текст,
Где мысль, чтоб музыку наполнить?


ТВОРЧЕСТВО

Спешу ли Ленинградом любоваться,
Дышу ли лесом, думаю одно, –
Что в каждом есть незримое богатство,
Но нами не измерено оно.

Вошли в меня деревья и закаты,
И спутники, и давний разговор,
И первый снег, растаявший когда-то,
Лежит во мне, не тая, по сих пор.

Все ждет меня с нетронутостью зыбкой,
А я не знаю, что молчит во мне.
Еще никем не тронутая скрипка
Уже таит все песни на земле.

Нет, что-то все-таки должно раскрыться,
Заговорить, запахнуть, заблистать!
Прошедшее должно не позабыться,
А чем-то в жизни непременно стать.

И вздрогнут звуки “Аппассионаты”,
Моим прозреньем ставшие навек,
И обернутся нежностью закаты,
И свежестью моею – первый снег.

И творчеством все это назовется,
Наполнит силой чувства и мечты
И в мир, преображенное, вернется,
Прибавив в нем добра и красоты.


ЧАСТЬ

Лишь сотую, быть может, часть
Того, что в нас природа скрыла, –
Всей нашей мысли, страсти, силы –
Мы тратим каждый день и час,
А нерастраченный запас,
Не ведая, несем в могилы.


РЕБЕНОК

Как скрыть от всех, что я ребенок?
Я стыдно прячу каждый раз
Сиянье вечно изумленных
И широко раскрытых глаз.

Я верю сказке, небылице,
Я в чудо верю, как дитя,
И разговариваю с птицей,
С цветком веду беседу я.

Не ожидая лицемерья,
По-прежнему душою всей,
Как в детстве, простодушно верю
Улыбкам и словам людей.

Не научился мыслей прятать,
И нет оглядки ни на грош,
И называю правду правдой,
И называю ложью ложь.

Как быть? От возраста отличен,
Наивно плачу и смеюсь
И после стольких зуботычин
Все опыта не наберусь.

Но все тошней от умудренных,
Бывалых, тертых, искушенных,
Всеопытных. И все трудней
Скрыть ото всех, что я ребенок,
Седеющий среди людей.


“КРИТИКУЮТ”

Опять ведут невежды травлю
Моих гармоний! Начата
Кампания – я обесславлен,
Мой труд, и поиск, и мечта.

Смелей, невежество! В атаку!
Втолковывай, дурному, мне,
Как мне дышать, смеяться, плакать,
И спать и видеть что во сне.

Дерзай! Готов я к наказанью,
В молчанье голову склоня.
Отважнее! Есть указанье –
Немного потравить меня.

Бей по симфониям! И сходу
Организуй сто писем с мест,
Мол, непонятен я народу,
Мол, выражает он протест.

Постановленья, как каменья, –
Картечью – в оперу мою!
Я падший. Есть такое мненье:
В литавры слишком слабо бью.

Гони слова свои борзые
И подколодные статьи,
Что для народа и России
Нужны лишь песенки мои.

Ну что ж! Я выдержу, хоть тошно,
Сжав зубы, выдюжу опять.
Все должен вынести художник
И над обидами стоять.

Не спорить с сворой оголтелой
И не оправдываться, нет,
А знать свой путь и дело делать,
Иное время даст ответ.


СИЛА

Ничтожны все свершенья
Там, где царит бескрыло
Не сила убежденья,
А убежденье силой.

Там, где добро – недобро,
А лишь покорность ценит,
Через хребты и ребра
Гоня к “заветной цели”.


ВЫСТОЯТЬ

Как сберегу я разум
Среди безумных? Как,
Исхлестанный угрозами и грязью,
Он переборет страх,
Не обратится в прах?
Как выстоит, освистанный
Невеждами тупыми,
            И не избудет совести и истины,
            И не забудет собственное имя?


* * *

Ни меры, ни предела я не вижу
Души, где Бог и дьявол, рай и ад.
Не все ль равно, что обо мне твердят:
Унизят ли – но я намного ниже.
Возвысят ли – я выше во сто крат.


ТРУДНЕЙ ВСЕГО

За то, что глупости не вторил,
Узнал я хорошо весьма,
Что значит горе от ума
И что такое ум от горя.

И понял я: всего трудней –
Среди интриг, давилен века
Свой долгий путь до крайних дней
Пройти, оставшись ч е л о в е к о м.


ДНИ

Возьму аккорды наугад,
А взгляд в окно, на листопад,
На отлетающие стаи,
На мой притихший Ленинград,
Что листья, как листы, листает
На крышах, скамьях у оград,
На рукавах влюбленных, над
Канавкой с парапетом старым,
И вдруг, как будто невпопад,
Подумаю, и горло стянет:
Е д и н с т в е н н ы е  д н и  л е т я т.

Среди облыжных фраз, тирад,
Среди собраний, антимоний,
Средь мелких собственных отрад,
Среди нелепых церемоний.
Вкруг идолов и круглых дат,
Средь суеты, возни, погони
Е д и н с т в е н н ы е  д н и  л е т я т.


НАВСТРЕЧУ!

Был приговор морозу – вниз,
В какой ни облачайся панцирь,
Как в Колизее, сотни пальцев
Сосулек, впаянных в карниз!

Уже весною дышат все,
И ожил, напряжен до дрожи,
Из белых выхваченный ножен,
Дымящийся клинок шоссе.

А юность чувствует опять,
Что Архимедом стать ей впору
И точку отыскать опоры,
И Землю к Солнцу приподнять!

И я надеждой захлебнусь,
Как город, допоздна не стихший,
Читающий четверостишья
Трамвайных линий наизусть.


ВЗГЛЯД

Кончалось время ортодоксов,
И отлипал от глаз моих
Взгляд подозрительный, допросный,
Не отпускавший ни на миг.

Как он держал меня под стражей
И выжидательно молчал,
Как будто пристальностью страшной
В преступном чем-то уличал.

Он прошивал заборы, двери,
И с каждым годом все наглей
Следил он неотступней зверя
За мыслью каждою моей.

С тупой жестокостью Прокруста
Четвертовал и звук, и стих,
И обрубал мое искусство
На куцем ложе догм своих.

Он вынуждал быть лицемером
И думать больше не о том,
Как жить во имя нашей веры,
А выжить как в дому своем.

Но видел я: он гас, задохся,
Тот серый взгляд, вотще грозя.
Кончалось время ортодоксов.
Я очищал мои глаза.

И, молодея, вольно, гордо
Глаза на мир глядели вновь!
И лишь на дне их стыл, не стертый,
Змеиный отблеск тех зрачков...


МЕДЛИТЕЛЬНОСТЬ

Единственный порок у Правды –
Медлительность. Не обелится
Навет – улыбкой, боль – парадом,
Смерть – восклицаньем обелиска.

Пока она переоценит
Досье истории-старухи,
Пред тихой прорезью прицела
Десятилетья вскинут руки.

Пока она из хрупкой веры
Осколки подлости – пинцетом,
Навек закупорятся вены
У строк смиреющих поэтов.

Пока она для наших гимнов
Найдет единственные тексты,
У музыкантов слух погибнет,
От шлягеров им станет тесно.

Покуда мразь она достанет
Клинком букетного дамаска
И в бездну – бездарь с пьедесталов, –
С нас гипсовую снимут маску.


ЦЕНА

Подорожали небеса,
Подешевели словеса.
Увы, и я совсем недавно
Их повторял весьма исправно.
Увы, и я душой кривил
И малодушничал понуро
Перед указкой властных рыл
Невежды или самодура.
Но в музыке – моей судьбе
Не знал я лжи и позолоты
И ни одной своею нотой
Вовек не изменил себе.


НЕ ОСТАВЛЯЙ...

Не оставляй родной земли,
Не покидай своей отчизны,
Каким бы злом ни извели,
Какой бы травлей ни изгрызли.
Не покидай, а душу впредь
От собственных обид очисти
И тем, кто рвется володеть
И княжить,
               не отдай отчизны!


БУЛЬДОГИ

Планета в лапах темных сил.
Глядите: и у нас клыкасто
Уже образовалась каста
Холеных плотоядных рыл.

Свела их в масть корысть и власть,
И связь наладили прекрасно.
И правят всласть, и грабят всласть.
А для разминки
                р-раз
                и в пляс!
Пляшут
барыню,
пляшут
барство,
пляшут, бархатно улыбаясь:
Пляшут с гоготом – шире круг!
Ходят гоголем – всем пресытясь.
Ну-ка, голуби, ну-ка, расступитесь!
А не то
        затопчем вдруг!
У-у-ух!
Биомасса, прочь с дороги! –
Наши топают бульдоги.
...Господи, помилуй, Боже,
Это были люди тоже.
Господи, на белом свете
Это тоже были дети.
Пожалею их на миг,
Души где-то растерявших...
Но снова
Слышу
Топот
Страшный.
Но снова
Вижу
Рыла
Их.


ДОБРО

Как наши воры год от года
Ни воровали, – не смогли
Разграбить всей моей земли,
Разграбить все добро народа.

Как упоительно врали
Ни врали, ни поили ложью,
А навсегда народ мой все же
Не обманули, – не смогли!


МЕЩАНЕ

Я понял: нет мещан. А есть
Больные, что замкнулись в быте.
Не обличайте, а ищите,
Откуда, отчего болезнь.

Вы разберитесь в той беде,
Вы докопайтесь до причины
И в быт вглядитесь сквозь личины,
И вдвое зорче – в бытие.


ШУМ

Дай отстояться тишине, –
В ней слово вещее таится,
Но грянет выстрел, канет птица, –
И отзовется смерть во мне.

Дай отстояться тишине, –
В ней чья-то музыка сокрыта.
Но стук, но топот, но копыта, –
И глохну на взрывной волне.

Сто рупоров, отверстых ртов...
О век мой – громкоговоритель!
Кого молить мне о защите
От чересчур крикливых слов?

Покуда сердце не мертво,
Кто скажет, как на свете белом
Среди обвала децибеллов
Себя расслышать самого?

Как музыку мою и речь
Рождать, пока не оглушили, –
Бежать ли мне от шума или
Из шума музыку извлечь?


ПРИРОДА

О, как измучена окрест
Природа... Схваченный тоскою,
Я думаю: а вдруг с весною
Ей обновляться надоест?

И не взойдет трава опять,
И голыми стволами всюду,
Уйдя в себя, устало будут
Березы и дубы стоять?..

А облако, куда-то вверх
Плывущее над нашим адом,
Почудится цветущим садом,
Простившимся с землей навек?..


ЧИСТОТА

Хотя б глоток воды простой –
От родника, от водопада,
Без пестицидового яда,
Без грязи сточной и сливной!

Простого воздуха вдохнуть
Из леса летнего, из сада, –
Без выхлопных дымов и чада
Аэрозолей, жгущих грудь.

Как много мусора, земля,
Мы накопили за столетья,
Но вместе с ним, играя смертью,
Не меньше накопили зла.

Всю эту даль: и высь, и ширь –
Мы заразили без пощады
Продуктами полураспада –
Не от распада ли души?

Но разве только мир вокруг, –
Увы, не укротив усилий,
Мы свой же разум засорили,
И зрение свое, и слух.

Вернем ли миру чистоту
Не загрязненной нашей грязью
Или однажды канем разом
Со всем прогрессом – в пустоту?


ДЕЛО

Шли дни под жестким излученьем
Расчетливых и хищных глаз,
И таял на земле запас
Любви и самоотреченья.

Все знали дело. Восходил
Дух рацио. И трезво каждый
Координировал свой пыл
И примерял к расчету жажду.

Все сны, все запахи земли,
Цвет, свет, казалось, вся природа
И наши чувства – в дело шли,
Переплавляясь год от года.

А кто-то в ужасе в тиши
Шептал: “Куда, куда нам деться?
Где наша нежность? Где, скажи,
Восторг, где беззаветность сердца?

Ортодоксальны и стальны,
Мы встали над природой смело,
Но роботами стали мы, –
Нас победило наше дело.


ТВЕРДОСТЬ

Не стал ли более жестоким
Наш мир, где столько правд и вер,
Где зла блуждающие токи
Уже прошли сквозь каждый нерв?
И больше ценится уже
Не мягкость, скрытая внутри нас,
А твердость и непримиримость,
Как века точное клише?


ГАЛАКТИКА

Живу в галактике людской:
До той планеты, тех созвездий,
Мне кажется, подать рукой,
Да нет ни отзыва, ни вести –
Удалены – гляжу с тоской –
На миллионы слов и жестов.


ИСТОРИЯ

История с железной целью!
Как нотой каждой, каждым нервом
Мне заземлить тебя – как цепью,
Сползающей с бензоцистерны?
Как, вырвав алчное из тела,
Всей мощью доброты и света
Навек зависимою сделать
От влажной чаши бересклета?
Как, всею жизнью встав на страже
Там, где великого коснется,
Мир не враждой наполнить нашей,
А музыкою или солнцем?!


ЮМОР

Все меньше вижу я в смешном
Смешное. И отныне зыбким
Стал каждый повод для улыбки,
И чувствую жестокость в нем.

Мне грустен всякий анекдот,
Сижу ль в кино, гляжу ль на сцену,
И чувству юмора на смену
Вдруг чувство жалости идет.

Мне что-то, Райкин, не смешно,
Мне не смешно, Ильинский Игорь.
Над развлекательною книгой
Не развлекался я давно.

Все резче горечь или грусть.
Все шутки кажутся некстати.
Я не смеюсь. И признаюсь:
Я чувство юмора утратил.

И даже Зощенко уже,
Как мне ни сыплет смеха с солью,
А отдается только болью
И состраданием в душе.

На изуродованный век,
Что болен до последней жилки,
Гляжу, печальный человек,
Я без усмешки и ухмылки.


СОН

Я видел: грозные “грибы”,
Клубясь, взошли на небосклоне, –
И линии моей судьбы
Зашевелились на ладони.

Так мысль на ядерном огне
Последнее играло действо.
Так мы узнали, что вполне
Совместны гений и злодейство.

Так мы предел свой перешли.
Так, обнажив слепое жало,
Цивилизация земли
Сама себя уничтожала.


ПРОБЛЕМЫ

В проблемах тонет мир. Ответа
Ищу, с самим собой в борьбе.
И, мучась, все проблемы века
    Замыкаю, как цепь, на себе.
    Замыкаю, а в каждом вопросе
    Бьет высокий вольтаж бытия
        И трясет мой тихий нотоносец,
        Темпы и кадансы раскрутя.
        Спрашиваю всюду, как дитя:
            Люди, неужели, неужели
            И планету мы сожжем дотла
            Ради наших принципов и целей?
                Неужели мир низринем в ад?
            Поглядите: дух накрыв утробой,
            Даже не из злобы зло творят,
            А из страха перед чьей-то злобой.
            Неужели станет наша твердь
            Плазмой, беспроблемной, безвопросной?..
Остановите смерть!
Остановите смерть!
Пока не поздно...
Пока не поздно!
Движется махина
Лжи железной,
Бездной и могилой
Жизнь разверзнув.
Топает и прет
Власть тупая,
На душу и плоть
Наступая.
Снова ум больной
Злое шепчет.
Полон шар земной
Сумасшедших.
Кружат по земле
Люди-звери,
В атомном котле
Варят зелье.
Ненависть и страх
Гасят солнце.
В жилах и костях
Рыщет стронций.
Дико раскрутясь
В танце-трансе,
Начиняет нас
Cancer, cancer!
Распирают век
Склады
Ада...
Встань над безумьем, человек!
Восстань над злобой и распадом!


* * *

Я связан с каждым в мире этом
Не только общим тайным светом, –
Любая радость и беда
Соединяет всех незримо,
И не скользнуть друг друга мимо.
Я должен. Всем. Все. И всегда.


МОНОГРАММА

Ре, ми-бемоль, до, си.
Мир собственной вселенной
До гроба донеси
Сияюще-нетленно.

Не разменяй его
По прихоти убожеств
На блеск и шутовство,
Эстрадную расхожесть.

Но, мучась и растя,
Возвысь земное имя
До солнца и родства
С вселенными другими.


ИСТИНА

Вне рамок, полок, вне систем
Гуляет истина по свету.
Она – и свет, и тень, и темь,
И переходы тьмы и света,
Со всеми и одна совсем.


ПРОЩАНЬЕ

Я не знаю, когда я умру,
Но везде я прощаюсь навечно –
То с блеснувшей у поезда речкой,
То с тропою, мелькнувшей в бору,
То с улыбкой прохожего встречной, –
С каждым мигом моей быстротечной
Жизни на бесконечном ветру.


* * *

Внезапно очнулись во мне
Все годы, как кольца на пне,
Не зная, где их оконечность.
Откликнулась юности – высь,
Откликнулась зрелости – мысль,
А детству откликнулась – вечность.


ПЯТНАДЦАТЫЙ КВАРТЕТ

Рассвет дарил свое великолепие
И золотил тропинку перед ним,
Когда он вышел из поселка Репино
И – вдоль залива, к рощам молодым!

Он знал, что дни, которые отмерены,
Неумолимо завершают счет,
Но все сильней преисполнялся верою,
Что встал он у неведомых ворот.

В нем не было ни страха, ни отчаянья,
Лишь осознанье собственной судьбы.
Нет в нашей жизни ничего случайного,
И лишь непониманьем мы слабы.

За каждым звуком чудились пророчества,
И вечность проступала сквозь часы,
Как зелень трав и листьев этой рощицы
Сквозь лессировку утренней росы.

Он видел: истечение духовное
В листве росло, а в нем, как образа,
Стояли черные зрачки Бетховена
И Мусоргского синие глаза.

Среди ветвей, в лесных текучих сумерках
Сквозили лики близких и родных.
Он видел, видел очи тех, кто умерли,
Он различал немые зовы их:

“Мы не пропали, не ушли, не сгинули,
Мы только плоть отбросили, как прах,
Но на земле живущих не покинули,
Незримые, мы зрим их каждый шаг.

Мы слышим звуки, для людей неслышные.
Когда бы услыхал ты их хоть раз,
Твои бы ноты оказались лишними,
Гармонией иною ослепясь...”

Он протянул к ним руки, нервно-узкие:
“Родимые мои в безвестной мгле!
Повремените! Но земная музыка
Сейчас нужнее людям на земле.

Здесь, где так тяжко достается истина,
Где редко так нисходит благодать,
Лишь Музыка свободно может высказать
То, что не смеют словом передать.

Есть долг земной – не должника, не данника, –
Художника, будящего сердца...
Внезапно вздрогнул: “Дяденька! А, дяденька!” –
Звенел с поляны голос огольца.

– Вы обронили.. За ручьем, у дягиля...
Его нашел я... Дяденька, он ваш?
Малец с портфелем радостно протягивал,
Как будто луч от солнца, карандаш!

– Благодарю!.. Да, кстати, надо кое-что
Мне тут черкнуть... – Хотите, дам тетрадь?
– Как звать тебя?.. Спасибо, милый Колюшка!
– Дядь, а о чем вы будете писать?

– О жизни... – Тот глядел с недоумением:
– О лесе, где запутаны пути,
Потерях частых, редких обретениях...
Но надо, надо все-таки идти.

Шел и прощался... Отдалялось близкое,
И приближалась даль иных дорог.
В его плечо, сбежав с залива Финского,
Уткнулся остроносый ветерок.

Шел в ощущенье перехода скорого...
Как чисто пелось на исходе сил!
Он слышал зов по ту и эту сторону
И в школьную тетрадку заносил.

Казалось, шел по грани мироздания,
А в памяти, запекшейся, как кровь,
Встал век двадцатый в войнах и восстаниях
Над самой бездной гибельных миров.

О, как же надо было человечеству
Средь догм и схем, логических сетей
Измучиться жестоко, изувечиться,
Чтоб все же вновь придти к душе своей...

Писал, писал... И с болью, и усладою
Он знаки находил и все прочней
Соединял тугою акколадою
Два нотных стана: Жизнь и Смерть за ней.

Все прежнее уже казалось нищенством
В сравненье с тем, что мог создать теперь.
Ах, жизнь была тетрадкой ученической!
Душа училась музыке потерь.

Он силы у бессмертия одалживал,
Внутрь погружая просветленный взор,
И в мир текли прощальных шесть адажио
Его Квартета ми-бемоль минор.


ОТВЕТ

Когда душа, покинув прах,
Сольется с душами другими
И потеряет в небесах
Случайное земное имя,
Ты тихо вызови мой дух,
И я откликнусь, я на встречу
Явлюсь к тебе, как знак и звук,
И на любой вопрос отвечу.
Но здесь, сейчас, покуда я
Дышу, творю на белом свете,
Ты слушай – и тебе ответит
Земная музыка моя.

1981