йод

Я жил у моря. Нынче ветер сух
и йод не оцарапает миндалин.
Ушла волна, ласкающая слух,
крик чаек стал не столь фундаментален,
хотя и залетают иногда,
над свалками надолго зависая.
Река и в ней свинцовая вода,
и чайка не морская - городская
копается в объедках и смитье,
прохожих озирая воровато.
У кошек жизней семь и семь смертей -
достаточно для полного охвата
событий из просоленных времён,
где фарт мальчишек - парочка феринок,
мамашин крик, за ним - отцовский шмон,
а там, глядишь - кино и птичий рынок.
И снова море, чаек абордаж -
берут с волны, покрикивая громко.
Что морю ты из милости подашь,
берёт воды отточенная кромка.
И солнце выжигает на спине
послания большими волдырями.
А к вечеру становятся темней
квадратный двор и кот в оконной раме,
который ждёт поживы - требуха
да пара плавников - и ешь от пуза.
Удилища в чуланчик запихай,
как будто разрывая с морем узы..
Но вырастешь - повсюду тьма и тишь,
а времени для моря нет в помине.
И ты, как чайка, в город улетишь,
запомнив карту всех трамвайных линий.
А я, как наблюдатель этих стай,
седьмой кошачьей жизнью не рискую,
роняя пепел с древнего моста,
где чайку жду, привычную, морскую.