Би-жутерия свободы 154

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 154
 
Проводив нянечку одобрительным взглядом до дверей, Гертруда профессиональным тырком вогнала в анальное отверстие великомученика выскочивший на голоса беседующих любопытный наконечник. Подвернувшаяся в процессе метода втыка протеиновая рубашка «Кристиан Диор» оказалась продырявленной.
– В вас сидит бесёнок. Неаккуратно как-то работаете, и тем не менее, я не прочь побыть котёнком на ваших коленях, бриллиантовым кольцом на указательном пальце, усиками, пробивающимися на вашей верхней губе, – полусонно промямлил размякший Шницель, вспомнив, что его отец никак не мог избавиться от отвратительной привычки на работе – подтираться обходных листом. Создавалось впечатление, что он ведёт переговоры с микробами во рту, и расплачивается с бездушной садисткой той же монетой, но в иной валюте. Вам повезло. В другое время я бы напоминал реанимированный ртутный столб с объявлением войны!
– У вас, врождённое сужение заднего прохода и кругозора – заманчиво отбрила Даника медсестра. Пробежавшие гребешки  морщинистых волн на лбу предательски выдавали её возраст.
      – Уверен вы очень подопытная медсестра.
– Угадали, однажды я брала мазок у помазанника божьего.
– Надо же, угораздило меня родиться в голозадой стране! – поразился Шницель, но про себя отметил, что при вхождении в анус не достаточно, согретого в сестринском рту наконечника. У него помутилось в глазах и зазвенело в ушах, как в игральном автомате «Однорукий бандит».
– Поосторожнее! Вы не найдёте олеандры в саду, я только что из туалета, – простонал он, прикидывая в уме непроизвольно выравнивающихся извилин во сколько обойдутся врачебный приём, сдача анализов экстерном и штопка рубашки индпошива «О, Калькутта!» в китайской красильной мастерской за тупым углом.
– Пока врач не вошёл, добивайтесь удовлетворения окольными путями, но умоляю, не употребляйте ходульные фразы, у меня от них голова кружится. А в состоянии Vertigo я становлюсь податливой, – сдалась  Гертруда, вспомнив, что нехватка кислорода вызывает у неё воздушную тревогу. Поэтому на даче (после сытного обеда) она имела обыкновение предаваться полуденному сну в гайдамаке, по садистски натянутому меж трёх берёзок, – и расскажите о себе что-нибудь такое для общей расслабухи.
– Обещайте не упасть в премедитативный обморок, – прохрипел Даник, ведь мой прадед относил себя к выходцам из восьмого разодранного колена Израиля, но бабушка намешала ему много посторонних гомельских кровей.
– Странно, вы совсем не похожи на оборванца, каким кажетесь.
– Вот придёт доктор и вы поменяете своё мнение о Данике.
– Даже слепец и глухарь, не придерживаться ложного мнения. Правда в слепом полёте имеется определённый взгляд на подобного рода вещи, – въедливо заметила Герда. Её попытки устройства личной жизни с пилотом в ватерклозете челнока на выставке народного хозяйства провалились – слишком интенсивно интересовалась системой материального жизнеобеспечения космонавтов.
– Поверьте, я и не помышлял сравнивать вас со Слепой кишкой, ни с того ни с сего спохватился Шницель, – поворачиваясь на 90 градусов на бок, – более того, глядя на техническое оснащение кабинета, я почти уверился, что разметавшаяся по постели вы сластёна – квохчете почище мышки, снующей ползком по Интернету.
– Вас явно не туда понесло, возможно, я передозировала обезболивающее зелье. Даю слово дипломированной проктологической медсестры, надеюсь, оно для вас что-либо значит, люба моя?
– Без сомнения. Слово не мясо – оно не подлежит пересортице, и я раскроюсь перед вами, что не принадлежу к мужской половине, бахвалящейся такими гипертрофированными органами как:
алкогольная печень – раз;
нафаршированные гормонами мышцы – два;
водянка правого яичка – четыре.
     Но во мне заложено много положительного, а именно повышенная перистальтика кишечника. Проносится ураган. Живот превращается в воздушный шар терпения. Он лопается при  прокалывании, исходит конфуз, я опускаюсь на землю, а лихорадочный ум заполняется мелкими эпизодами из жизни.
– Вашего описания предостаточно, скоротайте минутку, я сгоняю санитарку за уткой, – жарко шепнула Герда, потрафляя своему либидо и мысленно желая  подвергнуть его заточению в своей уютноовитой олеандрами квартирке. Там она намеревалась продемонстрировать искусство обольстительницы, под телеапатичный сериал «Коридоры сласти амбициозных сластён».
Признание Шницеля оказалось более чем откровенным и интимным по брачным словосочетаниям и мельчайшим подробностям. По напряжённому лицу Гердруды было видно, что детальное перечисление завело сестричку не на шутку, а в заблуждение. Гердочка с девичьей непринуждённостью достигла второго оргазма, ещё более мощного, чем первый, и Шницелю почудилось, что он имеет дело с уткой, так она крякнула от удовольствия. К медсестринскому удивлению откровение Даника Шницеля, сопровождавшееся припевом: «А в хосписе на стенах росписи» не было преподнесено выспренним, вываливающимся языком. Оно  притягивало магнитом, но лежало где-то вне пределов досягаемости и восприятия её сексуальных запросов и интересов. Даник не показался Герде Вердикт «лингвистом-борматологом», готовым сорвать с неё халат и снять пробу, цокнувшим от возбуждения языком, обладающим обертональным качеством камертона.
– Но цветущий геморрой вконец меня замучил. Случается кровит сильно, – по-земному, с оттенком зависти, захныкал Даник, – умоляю вас, посоветуйте что-нибудь на манер вправления мозгов.
– Я помню, вы приноровились сидеть на мягком стуле, думаю вам не составит труда проследить за его постоянно меняющимся цветом, ведь у вас их несколько, считая с атаманкой к журнальному столику, – процедила она сквозь коронки из мейсинского фарфора императивным, не терпящим боли и возражений тоном. – Если гемоглобин упал, его не собрать, как ртуть с пола, но поднять гранатовым соком можно – сосуды выдержат.
– Я бы рад, да ничего не получится, – оправдываться Шницель, – но несмотря на хронические запоры я занимался уборным трудом.
– А вот это вас меньше всего должно беспокоить. Наш трудяга доктор Гуревичикус, расторжение браков которого перемежалось промежуточными знакомствами, вспоминал купание в Клязьме, после защиты  диссертации «Полномочия при недержании правой рукой». После него он первым из проктологов предложил ставить клизму через призму накопленных... знаний и мерить пульс в сантиметрах... ртутного столба в подколенной области.
В процедурной холмисто возник громоздкий  стулоначальник-проктолог. На его лице, лежал отпечаток неудовлетворённости с близко посажеными бровями и придвинутыми к лошадиным ноздрям маленькими глазками. У каждого доктора своя доктрина, но этот мурлыкал нечто несусветное под увесистый воздушный насос над неопрятной губой. Он паровозно пыхтел, прибывая к платформе процедурного стола бездымно (в пепельнице валялась толстая коротышка сигары, напоминающая обгрызенное собаками забродившее дилдо «Гуттаперчевый пальчик»).
Доктор светился, и было от чего. Позвонила его стрёмная супруга Эльвира Майна из «Музея Войсковых купюр» и радостно поделилась о сверке часов с Веркой Сердючкой, гастролировавшим по Гомерике с целью – столкнуться с собственным изваянием в музее мадам Тюссо. Эльвира, знавшая два места, где невозможно было ударить в грязь лицом – Швейцарию и Сингапур, как большинство женщин, вошла в жизнь Тыберия с привычного для него заднего прохода. Ещё зелёным огурцом, он женился на ней без приданого, рассчитывая на её природные ресурсы и планируя приобрести холодильник. Из-за её мучнистого цвета лица, он подсчитал, что белила обойдутся дешевле французской косметики. К тому же доктор обожал японский традиционный театр «Кабуки», и Эля не распекала его, как предыдущая жена,  вечно плакавшая в три ручья и в ещё один водоём, за аппетитные туземные пироги.
Эльвира Майна-Гуревичукус – дама с ни чем не примечательным лицом, скрытым москитной сеткой вуали и симметрично разбросанными по ней мушками, доверила мужу в экстренном порядке довольно пикантную новость – друг их семьи художник-абсракционист Натан Аляповатый неожиданно открыл для себя ещё одну Гомерику. Оказывается, маринисты – это не представители па-лубочной живописи, а те, кто читают Маринину, объяснили ему приятели, обсуждавшие её творчество во время застойного посещения ресторана «Аквариум» на Пони-Айленд.
Тыберию было особенно приятно услышать это, потому что он многое сделал для становления Натана как художника в ходе алкогольных подшивок. Например, помог перевести по его просьбе поговорку «Не солоно хлебавши» с японского на утрусский без помощи семилетней дочурки, финалистки конкурса «Танцы с молодыми ...ёздами», проводившегося при участии юных дарований из среды малолетних преступников, с годами превращающихся в многолетние тепличные растения.
В какой-то момент Тыберий отвлёкся от приятных мыслей и подслеповатыми глазами разглядел контуры пациента на столе, смутно припоминая зачем он здесь. Проктолог самозабвенно любил Прямую Кишку и при каждом выпившем случае  его тянуло расписываться на регистратурном бланке, в надежде что когда-нибудь ему попадётся бифокальное очко.
Даник Шницель выглядел более чем аппетитно для нетрадиционной публики, работавшей в признанно традиционной медицине. И даже осторожному ежу не составляло труда понять, почему проктолог, неравнодушный к географии, предопределившей его профессиональный выбор, неукротимо и восторженно пялился на оба полушария, как на сферы вливания. Гуревичукус избежал службы в армии, исходя из выведенного им постулата – «Зачем стоять навытяжку, когда можно пролежать на вытяжке Емелиной печи весь призывной возраст».
Роль тёплой печки шесть лет подряд выполнял мединститут – это были сказочные студенческие годы для Тыберия Гуревичукуса, откуда он пугал родителей своим питейным поведением с поеданием ватных ватрушек, а ведь предки устроили его туда по знакомству взамен компьютерного Е-мели, которому пообещали выдать отступные, но не подъёмные. Оказавшись в дураках, Тыберий остался лежать в десятом классе на второй год. «Суть тела обязана быть голой» – посетили в понедельник доктора Гуревичикуса слова наставника рогов Иоана Трясогуба, почившего в Бозе и не сомневавшегося, что среди тараканов есть странствующие рыцари.
Вовремя опомнившись, Тыберий задался вопросом, требовавшим перемотки воспоминаний, и ответа на который при изыскании дополнительных фондов в медицинских скрижалях не находилось.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #155)