Красота все двери отворит

 (предыдущая глава из романа «Миледи и все, все, все»
       «Украденная любовница. Д'Артаньян»
            http://www.stihi.ru/2018/05/22/6178)
                *        *        *
…Его преосвященство на досуге
нередко посвящал любви стихи.
Потом где надо и не надо слуги
превозносили эти пустяки:

«Любви не засчитают казус тленья.
Ушёл огонь со всех её орбит...
...Где крах любви страшней отказа зренья,
там меркли пред любовью жизнь и быт.

Вне страсти Сердцу мнится разоренье.
В пути за страстью Сердце – следопыт.
Порог любви    желаньями    обит.
В любовном коде – мерки разомленья.

У Сердца есть просторы для сомненья,
но путь – к    любви  –   пока оно стучит!
Романы существуют для забвенья,
а вечная любовь – маяк и щит,
а пишущим – мотив для озаренья»...
                .         .          .
...Достаточно одной всего войны
для пробы судьбоносных катаклизмов,
а женщины, к несчастью, не вольны
себя соизмерять с дороговизной.

Опасности и стрессы уморят
красу любую в горестном финале…
…Сарайный сумрак, сена аромат
живую красоту лишь оттеняли.

От сна порозовевшее лицо
украсил змейкой золотистый локон.
За неименьем на конюшне окон
свет через дверь подчёркивал лишь то,

что придавало даме вид богини.
Ни в мраморе, ни в дереве, ни в глине
такое передать и в половину
не смог бы лучший скульптор ни за что!

С желанием уснуть юнец приткнулся
на сене спящей даме под бочок,
невольно ею с учащённым пульсом
залюбовавшись – женственность влечёт.

Встав перед Афродитой на колени
и глядя на неё во все глаза,
как смотрят на земные чудеса,
герой подумал с пьяным умиленьем:

«Ну, слава Богу, я тебя нашёл!
Жива моя голубка и здорова.
А то ведь, словно    по    сердцу ножом,
твоё исчезновенье… Но второго

я никогда, поверь, не допущу.
Во веки ни к хохлацкой их горилке,
ни к их борщу тебя не подпущу»!
Внезапно очи, словно злые зырки,

у спящей распахнулись и в упор
обдали молодца волною злобы.
И отшатнувшись, словно от особы
ему чужой, друг выразил укор:

– Ты что?! Ведь это    я    же! Афродита,
  ты смотришь так, как будто я тебя
  продал вчера хохлам! За что сердито
   так  смотришь  на меня? – волной тепла

ответил он на ненависть красотки.
Взор Афродиты, в неприязни чёткий,
не вдруг расплывшись, в сторону вильнул
и кроткий облик личику вернул.

Тут кулачки мадам  разжались  вяло,
её глаза, стрельнув по сторонам,
узрели и коня, и всякий хлам,
и сразу, как ни в чём и не бывало,

красотка улыбнулась молодцу:
– Спать крепко-крепко, может, мне и нужно,
  но каково проснуться на конюшне?!
– А где ж тут было б лучше? На плацу?

– Я, сударь, не любительница сена.
  Что происходит? Почему я здесь?
  Я лучше бы поплавала в бассейне,
  но сброшу я с себя, и блажь, и спесь.

  Устройте-ка мне лучше в темпе скором
  негласное свиданье с монсеньором.
   Я вас за это отблагодарю, –
по выпуклому сочному бедру

она прошлась  ладошкой  эротично. –
    Мой шарм, мой темперамент, на ваш вкус –
     аванс – преддверье платы, как обычно.
Уставший д'Артаньян пять раз ритмично

зевнул: – Тебя я жажду, но боюсь,
    что мной владеет тяга отоспаться.
    Я из последних сил со сном борюсь,
    но к самой безобидной из простраций

    ещё и примешалось много ран
     и мой мундир от крови весь багрян.
– Мужчинам – стыд уподобляться брёвнам.
– Поскольку в нашем пиршестве любовном, –

заочно повинился д'Артаньян,
отстаивая честь и справедливость, –
    я, по твоим признаниям, гурман,
    то явно мои слабость и сонливость

    не лучшая приправа в этот миг
    к пикатнейшему блюду для двоих.
     Тебя любить способен каждый    день   я…
В тот день гасконца так клонило в сон,
что необычность в дамском поведенье
легко проигнорировал и он,
и  конь  его, когда мало-помалу
герой вёз к ночи даму к кардиналу:

– Нет, сам я к кардиналу не пойду.
    Он спросит, почему я, раз в году
    сумев-таки войти внутрь Ла-Рошели,
    не внёс победный вклад в её крушенье.

– Не узнаю былого храбреца.
   Вас, лейтенант, зря    чином,    наградили.
– Зовите меня Шарлем. Аль забыли?
    …Я провожу, но только до крыльца.

    Не стану я своей персоной скромной
     сейчас дразнить прелата – дайте срок…
Прелат застал мадам в своей приёмной
у зеркала. В её глазах был шок.

– О! Афродита! Где вы пропадали?
   В  какие  вас забрасывало дали,
   что про свою забыли вы постель?!
– Жизнь, монсеньор, сплошная карусель.

– От вас мне слышать это как-то странно.
  И вид ваш… Что за  мусор  в волосах?!
  От вас такого, мягко скажем, срама
  никак не  ожидал  я. Разве страх

   я вам своей гуднёй уж не внушаю?
– Я склонна жить без страха и соплей.
  Доставкою обязана своей
  я некому известному вам Шарлю.

  Что было накануне, я, ей-ей,
  не помню. Я очнулась на конюшне
  вполне живой и даже не синюшней.
  Но с памятью на много-много дней

   тому назад я словно бы рассталась.
– Вы молоды. Оставьте же на  старость
  себе проблемы с памятью. А что
  иль кто мешает вам прожить все сто?

  Припомните ход ваших злоключений.
  Ужель кто из дворян или из черни
   вам досадил иль даже угрожал?
– Конь д'Артаньяна мне над ухом ржал,

  а больше, право, ничего не помню.
  По чьей-то воле я, с чьего-то зла,
  в конюшне даже конскую попону
  не заслужила давеча для сна.

   Меня там унижали нарочито.
– А тут у вас роскошная кровать.
– Меня все стали странно называть…
  По-вашему, я – всё же Афродита?

– Помятая, с соломой в волосах,
  вы и    такая    до'роги прелату.
  Но до сих пор о вас я не в курсах,
   где шляетесь вторые сутки кряду, –

беззлобно усмехнулся монсеньор. –
   Чту вас за верность нашему контракту,
   тем более что рад тому уж факту,
   что    сами    вы явились на ковёр.

   Но мне сейчас журить вас, как нарочно,
  нет времени. Ко мне спешит Рошфор.
  Сегодняшняя ночь прошла тревожно –
  подробностей не знаю до сих пор,

  но слышал, что в воинственном азарте
  козаки взять хотели Ла-Рошель.
  Однако, вы, мадам, не исчезайте.
  У вас теперь другая будет цель.

  Вам с д'Артаньяном дам я порученье,
   придав ему особое значенье.
– Он служит вам?!               – Обязывает чин,
   который от меня он поручил.

   При мне он быстро сделает карьеру.
    Жеребчик славный, но не любит шор…
Красавица шмыгнула за портьеру,
когда с докладом сунулся Рошфор:

– Я не в числе козачьих доброхотов,
  но оценил их дерзость и размах.
  Козаки пощипали гугенотов
  и, как никто, на них нагнали страх.

  Увы, итог их скромного десанта
  не стал капитуляцией врага.
  Козаки сами бросились в бега,
  но пленник их – помощник коменданта –

  живьём доставлен в лагерь как трофей,
  после чего, ну чисто прям Орфей,
  пел складно и подробно на допросе,
  уважив все козацкие вопросы.

  Готов принять в свой адрес ваш укор –
  мне   не был предоставлен протокол
  допроса. Впрочем, к чёрту безысходность!
  Есть некая пикантная подробность.

  На почве истерии от забот
  и тягот затянувшейся осады
  их комендант, известный сумасброд,
  стал жутким сластолюбцем. Без пощады

  и к возрасту, и званию особ,
  не чужд он домогательства к красоткам.
  Едва ли сам себе он скажет «стоп»,
  коль случай подвернётся, и трещоткам

  заранее заткнёт он платой рты.
  А мы, коль будем, зная эту слабость,
  сейчас оперативны и хитры,
  доставить сластолюбцу сможем радость.

  Для нас я вижу в этом явный плюс
   и дело лишь за дерзостной кокоткой.
– Я понял вас, Рошфор, и поделюсь
   сегодня с вами личной разработкой.

Его Преосвященство, отпустив
Рошфора, повернулся к Афродите
и, заглянув задумчиво ей в лиф,
прервал свои раздумья: – Ох, простите!

  Когда б у вас жива была сестра,
  я с ней поговорил бы о визите
  в заветные сейчас для нас места.
  Наш человек у коменданта в свите

  не   так   бы нам значительно помог,
  как женщина, проникшая на ложе.
  Мадам, простите за развязный слог,
  но можно довести врага до дрожи

  не только    нападая    на него,
  но также и умело отдаваясь.
  Напором женской  страсти  огневой,
  в покровы райской Евы одеваясь,

  сестра бы быстро сделала ручным
   охочего до баб прелюбодея.
– Я тоже далеко не херувим.
  Пора и    мне    внести  свой вклад, потея

  на благо дела общего в войне.
  Хотели порученье вы дать  мне –
  ну, так и дайте именно такое.
  Вы ж думали: что ежели    тайком    ей

  лазутчицей пробраться в Ла-Рошель
  и с комендантом разделить постель?
  Какой     балет     при вашем-то либретто
   могла б я станцевать!             – Да вы ли это?!

  Сударыня, я вас не узнаю!
  Да    сколько    же способны раз на дню
  меня вы удивить своей натурой,
  притом, что не считаетесь вы дурой?!

  Да разве представляете вы то,
  на что пойти готовы безрассудно?!
  Не ждите на пути своём цветов.
  Нелепо представлять, что неподсудно

  шпионство, если вас разоблачат
  ищейки гугенотской контрразведки.
  Вам нравится, к примеру, боль иль чад
  от собственной горелой плоти? Редкий

  мужчина может стойко   на   кол сесть.
  А что, представьте, претерпеть способна
  в застенках немужская ваша честь!
  Мужская похоть не всегда беззлобна.

  Но перечень всех ужасов – большой.
  А предо мной стоит, увы, не витязь.
  И хрупкая, и нежная душой,
  сударыня, вы разве не боитесь?!

– Нет-нет. Я даже  смерти  не боюсь.
  А менее всего – разоблаченья.
– Есть повод намотать себе на ус,
  что женский пол достоин изученья.

– Мне срочно нужно выехать в Париж –
  прибрать к рукам там сестрино хозяйство.
  И пусть меня сопровождает лишь
  один Рошфор.                – Пишите ходатайство.

  А чем Париж, неведомый для вас,
  привлёк вас срочно? Может быть, как бонус?
  Хотите получить всё как аванс
  за будущий ваш рейд? Ну, пусть ваш тонус

  повысится, наследством подкреплён.
  Моё письмо – надёжнейшее средство:
  никто чинить не станет вам препон
  в скорейшем получении наследства.

  Эх, будь Шарлота, как и мы, жива,
  то я б не сомневался, что едва
  встав против гугенотов вместе с нами,
  она была б для них страшней цунами.

  Итак, когда напроситесь всерьёз
  забраться вы в осиное гнездовье,
  вам в помощь,   Шарлю    шанс дам, на здоровье,
   возможность поработать на износ…

    Пусть д'Артаньян, на всё для вас готовый,
    вам будет и охраной, и опорой,
    как было между вами до сих пор.
Красотка прошептала: «Что за вздор»?!

              (продолжение в http://www.stihi.ru/2018/05/27/2918)