Сила слова во благо и на гибель - часть 62я О детс

1я публикация части 62й («О детстве»)
на Стихи ру 2018 05 24


   *Если вы читаете текст повторно,
он может быть уже немного другим - 
т.е. точечно или фрагментарно
изменён, дополнен, сокращён,
найденные ошибки исправлены и т.д.
См. выше дату "ближайшей редакции".



       (**2018 03 31 Прошу прощения за возможные «ляпы».
Бывают и по незнанию… 
Чаще – по невниманию.
Например, в результате многократных правок:
меняя слово, забываю тут же изменить согласование. Вот сегодня опять (случайно) –
обнаружила такой обидный факт,
в этом вступлении заменила.
А почти во всех предшествующих ошибка эта висит – надо найти время и устранить.
Буду исправлять по мере обнаружения.
               
                Если вы заметите ошибки
и сочтёте возможным о них сообщить –
заранее благодарю. )



                *******ВАЖНО

               Говорила об этом,
                но есть необходимость повторить:

не всех авторов (и произведения),
упомянутые ниже,
могу назвать любимыми.
Не всегда разделяю мысли и чувства авторов и персонажей.
Иногда – лишь предлагаю «ознакомиться». Чтобы помнить: и так бывает. *******




                Лидия Кузьмина-Сапогова
 

                СИЛА СЛОВА ВО БЛАГО И НА ГИБЕЛЬ –
                часть 62я
                («О ДЕТСТВЕ»)

               
                «Да здравствует право читать,
                Да здравствует право писать.

        Правдивой страницы
        Лишь тот и боится,
        Кто вынужден правду скрывать».

                Роберт Бёрнс
                "За тех, кто далеко" 


                ))))))) Повторю
(немного изменив)

                "предварение"
из предыдущих частей –
для тех, кто их не видел. 


_____Начало:

вступление, объяснения –
в трёх публикациях: 

*«Автор Галина Гостева - тема Тотальный диктант-2017
(1я публикация на Проза и Стихи ру 2017 03 17)
и

**«О тотальном диктанте 2018 – и не только – 1»    

***… и  «… - 2»

(1я публикация частей 1й и 2й на Проза и Стихи ру 2017 12 09)


_____ Название:

из моего прошлогоднего
рифмованного опуса
                «Пейто – богиня убеждения».
Текст с комментариями есть на страницах.
На Стихи ру – отдельно,
на Проза ру – совместно с «Апостериори».

(Для меня там главное –

      шедевр Ивана Андреевича Крылова

        «СОЧИНИТЕЛЬ И РАЗБОЙНИК»)


_____Содержание:

произвольная подборка
    «о языке»,
          его возможностях  -
                в широком смысле. 

Не только миницитат –
но фрагментов, отрывков,
а коротких произведений и целиком),

интересных и
являющих собой «великолепные образцы» (по мне).

Плюс факты, рассказы, мнения, комментарии, «умозлоключения» (не только мои).
От анекдотов и прочих забавностей – до…

Планирую энное количество частей – как получится. 
Иногда «общего плана», иногда сужая тему.
.

_____Решила не ждать новых писем от организаторов ТД - как повода:
материал есть, мариновать его незачем.

_______________Ничего разособенного:
многое вы знаете, конечно –
но кое-что, возможно, забыли,
а то и прочтёте впервые.


_____Подбирать стараюсь не из «самых известных».
Но делаю исключения.
И даже повторы: кое-что приводила в прежних публикациях по разным поводам –
но там вы можете не увидеть.
Если в этом цикле уместно – то (даже для читавших прежнее) повторение, думаю, оправдано.


_____Ключевые слова:

интерес,
знание,
раздумья.


                * NB   
Мнение «говорящего» (т.е. цитируемого)

с моим совпадает не всегда.
Иногда просто представляет интерес - разного рода.


______ На страницах помещу всё «наэтотемное» в отдельную папку.


_____ Сейчас публикую подборки «на скорую руку», поддавшись порыву - увлекло, захватило.
Не претендую на «полное раскрытие темы» - лишь затрагиваю.

План:
вернуться и «улучшить» по возможности
(в нынешнем варианте выбирала из вспомнившегося по теме сразу) –
добавлю, поменяю.
Так хотелось бы… время покажет.



                ** NB
ещё раз:

вынуждена подчеркнуть
ввиду несладкого опыта. ___________ Материал в предлагаемой форме –

на любителя, да.
И по объёму тоже – велик, согласна.
____Но пишу для тех,
кому всё равно будет интересно,
не вижу смысла «усреднять для удобочитания» –
потому что сама такое читала бы.

                Портал позволяет вольность изложения, без оглядки на формат –
для меня это бесценно.


                ))))))) Пожалуйста,
если такая «подача»
    вам не по вкусу –

                просто не читайте. )))))))



================================= Часть 62я «О ДЕТСТВЕ»  ==


_______ К 1 июня.
 
                Из вики:

«Международный день защиты детей отмечается ежегодно 1 июня, учреждён в ноябре 1949 года в Париже решением конгресса Международной демократической федерации женщин, впервые отмечался в 1950 году.
Кроме того, детям посвящены Всемирный день ребёнка (20 ноября), Международный день невинных детей — жертв агрессии (4 июня) и День защиты детей Африки (16 июня»).


___________ «Все мы родом из детства».

Включила в подборку – разное.
Сначала думала: возьму лишь «позитивное», но как-то не получилось.
Начиная со сказок, читаем о том, каким трудным порой бывает детство. Василисушка, которую, кроме куколки, защитить было некому - и другие.
Но впервые – всерьёз - я задумалась об этом, наверное, читая «Маленького оборвыша» Гринвуда.
Потом было многое, доводившее до слёз, оставившее след навсегда. «Белый пудель» Куприна, «Вертел» Мамина-Сибиряка, «Мэ-э, паршивая овца» Киплинга, «Неточка Незванова» Достоевского, «Каникулы» Рабиндраната Тагора, Соня в «Войне и мире» Толстого, «Оливер Твист» Диккенса, «Однодум» Лескова.
Судьбы детей Второй Мировой…
Несть числа.
______________Самое сильное впечатление:
«Спать хочется» Чехова,
«Красавица» Бунина,
и – тяжелейшее! – «Миша и Ваня» Салтыкова-Щедрина («Невинные рассказы»).
…
Детей надо беречь.
И защищать, конечно.


________________ № 1 Федор Сологуб


«Я верю в творящего Бога,
В святые заветы небес,
И верю, что явлено много
Безумному миру чудес. 

И первое чудо на свете,
Великий источник утех —
Блаженно-невинные дети,
Их сладкий и радостный смех».   

30 декабря 1897 года





____________________ № 2 Агата Кристи «Автобиография»


«Самое большое счастье, которое может выпасть в жизни, — это счастливое детство. У меня было очень счастливое детство. Милые моему сердцу дом и сад; мудрая и терпеливая Няня; мама и папа, горячо любившие друг друга, сумевшие стать счастливыми супругами и родителями.
Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что в нашем доме в самом деле царило благоденствие и главной его причиной была необыкновенная доброта моего отца. В наши дни доброта не слишком ценится. Людей гораздо больше интересует, умен ли человек, трудолюбив ли, приносит ли пользу обществу, вписывается ли в принятые рамки поведения. Но Чарльз Диккенс в «Давиде Копперфилде» восхитительно сказал об этом:
«— А твой брат — добрый, Пеготти? — предусмотрительно осведомился я.
— Ах, какой добрый! — воздев руки, воскликнула Пеготти».
Задайте себе этот вопрос, вспомните ваших многочисленных друзей и знакомых, и вы, наверное, удивитесь, как редко сможете ответить на него словами Пеготти».





__________________________________ № 3 Иван Бунин «Детство»


«Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!

Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок — как шелк... Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол — гигант, тяжелый, величавый.

Кора груба, морщиниста, красна,
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного лета».




_______________ № 4 Виктор Гюго «Отверженные»


«Гаврош взял в кабачке корзинку для бутылок, вышел через лазейку за баррикаду и преспокойно принялся высыпать в корзину патроны из патронташей убитых солдат.
– Что ты делаешь? – закричали мальчику с баррикады.
Гаврош поднял голову:
– Наполняю корзинку, граждане.
– Ты что, не видишь картечи?
– Вижу, дождик идёт! Ну и пусть его идёт! – ответил мальчик.
– Сейчас же вернись, слышишь! – кричал начальник.
– Сию минуту! – отвечал Гаврош и в один миг очутился на середине улицы.
Десятка два убитых лежало вдоль всей улицы на мостовой. Два десятка патронташей – хорошая пожива для Гавроша, солидный запас патронов для баррикады.
Всё кругом было застлано дымом, точно густым туманом. Дым рассеивался и снова сгущался. От него среди белого дня стояла мгла, и противникам с одного конца

короткой улицы до другого почти не было видно друг друга.
Эта темнота была на руку Гаврошу. Дымовая завеса и маленький рост позволили ему пробраться незамеченным довольно далеко. Первые шесть или семь патронташей он

опорожнил, почти не подвергаясь опасности. Он полз на животе, передвигался на четвереньках, держа корзинку в зубах, скользил, извивался, как змея, крался от одного мертвеца к другому и продолжал наполнять корзинку патронами.
От баррикады он был ещё недалеко, но никто не решался его звать – из страха привлечь к нему внимание солдат.
А он пробирался всё дальше и дальше и дополз до места, где дым уже рассеялся.
Солдаты, залёгшие за стеной из булыжника, и те, что сгрудились на углу улицы, заметили какую то точку, передвигавшуюся в дыму.
В то мгновение, когда Гаврош очищал патронташ лежащего у тумбы убитого сержанта, в труп попала пуля.
– Что за чёрт! – воскликнул Гаврош. – Моих покойников убивают!
Вторая пуля выбила искры из мостовой подле него, а третья опрокинула его корзинку.
Гаврош огляделся и увидел, что стреляют с перекрёстка. Он встал, выпрямился во весь рост, тряхнул головой и, устремив насмешливый взгляд на стрелявших в него солдат, весело и задорно запел песенку. Затем поднял корзинку, собрал все выпавшие патроны и, подойдя ближе к стрелкам, стал опоражнивать ещё один патронташ.

Мимо прожужжала четвёртая пуля, а Гаврош продолжал петь. И на пятую он ответил песенкой.

Зрелище было страшное и прекрасное. Гаврош стоял под выстрелами и дразнил стрелявших. Казалось, он развлекается от души. Это был воробышек, клевавший охотников. На каждый выстрел он отвечал новым куплетом. В него целились непрерывно и не могли попасть. Солдаты смеялись, стреляя в него. Он ложился, вскакивал, прятался где нибудь в подворотне, появлялся вновь, убегал, прибегал, смеялся над картечью, показывал «длинный нос», а попутно опустошал патронташи и собирал патроны. Товарищи, дрожа от страха, следили за ним с баррикады, а он всё пел. Пули гнались за ним, но он был проворнее их.
Он играл в прятки со смертью.
Но вот одна пуля, меткая и коварная, настигла храброго мальчугана. Гаврош зашатался и упал. С баррикады раздался крик ужаса. Гаврош приподнялся, тонкая струйка крови стекала по его лицу. Он поднял обе руки кверху, взглянул в ту сторону, откуда раздался выстрел, и снова запел. Но кончить куплет ему не удалось: вторая пуля навеки оборвала его песенку. На этот раз он упал лицом на мостовую и затих.
Маленький мальчик и большой герой был убит».




_____________________________ № 5 Зинаида Гиппиус «Счастье»


«Есть счастье у нас, поверьте,
И всем дано его знать.
В том счастье, что мы о смерти
Умеем вдруг забывать.
Не разумом, ложно-смелым.
(Пусть знает,— твердит своё),
Но чувственно, кровью, телом
Не помним мы про неё.
О, счастье так хрупко, тонко:
Вот слово, будто меж строк;
Глаза больного ребёнка;
Увядший в воде цветок,—
И кто-то шепчет: «Довольно!»
И вновь отравлена кровь,
И ропщет в сердце безвольном
Обманутая любовь.
Нет, лучше б из нас на свете
И не было никого.
Только бы звери, да дети,
Не знающие ничего».




________________ № 6 Ирина Грекова «Фазан»


«...Этим летом никуда не  ездили.  Копались  во  дворе  с  Варей.  Свели знакомство с семьей ворон. "Кооптировали" их в свое учредительное собрание
(слово "кооптировать" очень нравилось).  Сидели,  молчали  под  залатанной липой, а у ворон был перманентный митинг. Орали, ораторы. Был убежден, что "оратор" - от слова "орать"...

^…^

   Осень подошла мраком, дождями. С ветвей липы текло. Все длиннее, шумнее очереди у булочной. Выкрики, гам, людские потоки (рабочие  с  Выборгской).
Снова и снова выстрелы. Цоканье пуль в темноте. Брызги разбитых стекол (на этот раз - два окна). Ничего еще  не  было  понятно.  Слово  "большевики",
произносимое по-разному: кем с надеждой, кем с ненавистью. Люди  приходили растерянные. Роптали, негодовали, кому-то грозили. Лилович совсем пропал.
   Учредительное собрание наконец-то созвали, но сразу же  разогнали.  Тем упорнее сидели они с Варей под липой, храня от  разгона  свое,  маленькое.
Вороны охрипли, крича. С ветвей капало,  падало.  Вороны  прыгали,  орали.
Ничего не было понятно. Папа где-то пропадал, а когда был дома,  спорил  с кем придется, рубил воздух ладонью, говорил  о  "тотальном  счастье  всего человечества". Феде очень  нравилось  слово  "тотальное".  Мама  держалась молодцом, посмеивалась, когда другие дамы плакали.
   "Тотального счастья"  покуда  не  было  видно.  Еда  становилась  хуже, скуднее. Нельзя было купить дров, да и вообще ничего. Разве на  рынке,  по
бешеным ценам. Цены кусались,  как  собаки.  Все  это  называлось  звучным словом "разруха". Как удар топора: раз-руха!

^…^

  Следующим летом он много ее повидал, жизни. Несмотря на войну, съездили с мамой и Варей на юг,  к  теплому  морю.  Сняли  дачу  возле  Одессы,  на
каком-то "фонтане" (на самом деле никакого  фонтана  не  было).  Купались, ловили медуз, морских коньков. Собирали цветные  камешки,  полупрозрачные,
похожие на леденцы. Мама украшала ими свои изделия: ридикюли.  "Ридикюлем" тогда называли дамскую сумку. По-французски "ridicule" значит "смешно".  И вправду, смешно: там война, а здесь – ридикюли».



______________________________________ № 7 Алексей Толстой


«Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод.
«Дитя, подойди к нам поближе,
Тебя мы научим летать,
Дитя, подойди, подойди же,
Пока не проснулася мать!
Под нами трепещут былинки,
Нам так хорошо и тепло,
У нас бирюзовые спинки,
А крылышки точно стекло!
Мы песенок знаем так много,
Мы так тебя любим давно —
Смотри, какой берег отлогий,
Какое песчаное дно»!

1840-е


__________ Из инета: «в процессе работы над «Где гнутся над омутом лозы…» Толстой решился на существенные сокращения текста. Первоначальный вариант сочинения был в два раза больше. Ни о каком открытом финале там и речи не шло. Ребенок проворно бежал на зов коварных стрекоз и в итоге оказывался на дне водоема, став добычей черных раков. После этого насекомые продолжали летать, плясать, петь и звать за собой «неразумных детей».
Баллада Толстого несколько раз привлекала внимание композиторов. Наиболее известен романс Римского-Корсакова».




_____________________________ № 8 Лев Кассиль «Кондуит и Швамбрания»


«Сумерки сгущались. Несчастливый день заканчивался. Земля поворачивалась спиной к Солнцу, и мир тоже повернулся к  нам  самой  обидной  стороной.  Из своего позорного угла мы обозревали несправедливый мир. Мир был очень велик, как учила география, но места для детей в нем не было уделено.  Всеми  пятью частями света владели взрослые. Они распоряжались историей, скакали  верхом, охотились, командовали кораблями, курили, мастерили настоящие вещи, воевали,
любили, спасали, похищали, играли  в  шахматы...  А  дети  стояли  в  углах.
Взрослые  забыли,  наверно,  свои  детские  игры  и  книжки,  которыми   они зачитывались, когда были маленькими.  Должно  быть,  забыли!  Иначе  они  бы
позволяли нам дружить со всеми на улице, лазить  по  крышам,  бултыхаться  в лужах и видеть кипяток в шахматном короле...
     Так думали мы оба, сидя в углу.
     - Давай убегем! - предложил Оська. - Как припустимся!
     - Беги, пожалуйста, кто тебя держит?.. Только куда? - резонно  возразил я.
     - Все равно всюду большие, а ты маленький.
     И вдруг ослепительная идея ударила мне в голову. Она  пронизала  сумрак "аптечки", как молния, и я не удивился, услышав  последовавший  вскоре  гром
(потом оказалось, что это Аннушка на кухне уронила противень).
     Не надо было никуда бежать, не надо было искать обетованную землю.  Она была здесь, около нас. Ее надо было  только  выдумать.  Я  уже  видел  ее  в
темноте. Вон там, где дверь в уборную, - пальмы, корабли, дворцы, горы...
     - Оська, земля! - воскликнул я задыхаясь. - Земля! Новая  игра  на  всю жизнь!
     Оська прежде всего обеспечил себе будущее.
     - Чур, я буду дудеть... и машинистом!  -  сказал  Оська.  -  А  во  что играть?
     - В страну!.. Мы теперь каждый день будем жить не только  дома,  а  ещё как  будто  в  такой  стране...  в  нашем  государстве.  Левое  вперед!  Даю
подходный.
     - Есть левое вперед! - отвечал Оська. - Ду-у-у-у-у!!
     - Тихай! - командовал я. - Трави носовую! Выпускай пары!
     - Ш-ш-ш... - шипел Оська, давая тихий ход,  травя  носовую  и  выпуская пары.
     И мы сошли со скамейки на берег новой страны.
     - А как она будет называться?
     Любимой книгой нашей была в то время "Греческие мифы" Шваба. Мы  решили назвать свою страну "Швабранией". Но это  напоминало  швабру,  которой  моют полы. Тогда мы вставили для благозвучия  букву  "м",  и  страна  наша  стала
называться Швамбрания, а мы - швамбранами. Все это должно было сохраняться в строжайшей тайне.
     Мама скоро освободила нас из заточения. Она и не подозревала, что имеет дело с двумя подданными великой страны Швамбрании.
     А через неделю нашлась королева. Кошка закатила ее в щель под сундуком.
Токарь к этому времени выточил  для  папы  нового  ферзя,  поэтому  королева досталась нам  в  полное  владение.  Мы  решили  сделать  ее  хранительницей
швамбранской тайны.
     У мамы в спальне, на столе, за зеркалом, стоял красивый, всеми  забытый грот, сделанный из ракушек. Маленькие  решетчатые  медные  дверцы  закрывали вход в уютную пещерочку. Она пустовала. Туда мы решили замуровать  королеву.
На бумажке мы выписали три буквы: "В. Т.  Ш."  (Великая  Тайна  Швамбрании).
Слегка отодрав суконку от королевской подставки, мы засунули  туда  бумажку, посадили королеву  в  грот  и  сургучом  запечатали  дверцы.  Королева  была обречена на вечное заточение. О ее дальнейшей судьбе я расскажу потом».




_______________________________ № 9 Владимир Маяковский «Гуляем»


«Вот Ваня
с няней.
Няня
гуляет с Ваней.
Вот дома,
а вот прохожие.
Прохожие и дома,
ни на кого не похожие.
Вот будка
красноармейца.
У красноармейца
ружье имеется.
Они храбрые.
Дело их —
защищать
и маленьких
и больших.
Это —
Московский Совет.
Сюда
дяди
приходят чуть свет.
Сидит дядя,
в бумагу глядя.
Заботятся
дяди эти
о том,
чтоб счастливо
жили дети.
Вот
кот.
Раз шесть
моет лапкой
на морде шерсть.
Все
с уважением
относятся к коту
за то, что кот
любит чистоту.
Это —
собачка.
Запачканы лапки
и хвост запачкан.
Собака
бывает разная.
Эта собака
нехорошая,
грязная.
Это — церковь,
божий храм,
сюда
старухи
приходят по утрам.
Сделали картинку,
назвали — «бог»
и ждут,
чтоб этот бог помог.
Глупые тоже —
картинка им
никак не поможет.
Это — дом комсомольцев.
Они — умные:
никогда не молятся.
Когда подрастёте,
станете с усами,
на бога не надейтесь,
работайте сами.
Это — буржуй.
На пузо глядь.
Его занятие —
есть и гулять.
От жиру —
как мяч тугой.
Любит,
чтоб за него
работал другой.
Он
ничего не умеет,
и воробей
его умнее.
Это —
рабочий.
Рабочий — тот,
кто работать охочий.
Всё на свете
сделано им.
Подрастешь —
будь таким.
Телега,
лошадь
и мужик рядом.
Этого мужика
уважать надо.
Ты
краюху
в рот берёшь,
а мужик
для краюхи
сеял рожь.
Эта дама —
чужая мама.
Ничего не делая,
сидит,
от пудры белая.
Она — бездельница.
У этой дамы
не язык,
а мельница.
А няня работает —
водит ребят.
Ребята
няню
очень теребят.
У няни моей
платок из ситца.
К няне
надо
хорошо относиться».

1925



______________________________ № 10 Ги де Мопассан «Мать уродов»


«Когда-то она была служанкой на ферме, работящей, порядочной и бережливой. Любовников у нее как будто не было, в каких-либо слабостях никто не подозревал ее.
     Она согрешила, как это случается с ними всеми, после жатвы, среди снопов, под грозовыми тучами, в один из тех вечеров, когда воздух неподвижен и тяжел и кажется раскаленным, а загоревшие тела девушек и парней обливаются потом.
     Она вскоре почувствовала, что беременна, и уже терзалась стыдом и страхом. Желая во что бы то ни стало скрыть свое несчастье, она с помощью особого корсажа, который сама придумала и смастерила из веревок и дощечек, стала туго стягивать себе живот. Чем больше он раздувался под напором растущего ребенка, тем сильнее стягивала она это орудие пытки, терпя страшные муки, но мужественно перенося боль, всегда улыбающаяся и гибкая, не подавая и вида, не возбуждая никаких подозрений.
     Она искалечила маленькое существо, сжатое в ее утробе страшными тисками; она сдавила, изуродовала его, сделала из него чудовище. Сплюснутый череп вытянулся, заострился, два больших глаза выкатились на лоб. Конечности, прижатые к телу, искривились, точно виноградные сучья, страшно вытянулись, а пальцы были похожи на лапы паука.
     Туловище осталось совсем маленьким и круглым, словно орех.
     Родила она весенним утром, в поле.
     Работницы, поспешившие, чтобы помочь ей, с криками разбежались при виде чудовища, которое выходило из ее тела. И разнесся слух, что она родила черта. С тех пор ее и называют «чертовкой».
     Ее прогнали с места. Она жила подаяниями, а может быть, — прячась от всех, — и любовью, ведь она была красивая девка, а мужчины не все боятся ада.
     Она вырастила своего урода, к которому, впрочем, полна была дикой ненависти и которого, пожалуй, задушила бы, если бы кюре, предвидя преступление, не припугнул ее судом.
     Однажды люди, показывающие всякие диковины, услышали проездом о страшном уроде и попросили показать им его, чтобы взять с собой, если им подойдет. Он им подошел, и они тут же отсчитали матери пятьсот франков. Сперва ей было стыдно, и она не хотела показать свое чудовище, но когда она увидела, что за него дают деньги, что этим людям хочется иметь его, она стала торговаться, спорить из-за каждого су, соблазняя уродствами своего младенца, с крестьянским упорством поднимая цену.
     Чтобы ее не обманули, она заключила с ними письменное условие. И они, кроме того, обязались выплачивать четыреста франков в год, как будто они взяли урода к себе на службу.
     От этой неожиданной удачи мать обезумела, и ее уже не покидало желание произвести на свет другого урода, чтобы создать себе ренту, совсем как буржуа.
     Так как она была плодовита, это ей и удалось, и, говорят, она добилась умения придавать своим уродам разнообразные формы — в зависимости от тех давлений, которым она подвергала их, пока была беременна.
     Рождались у ней и длинные и короткие, одни походили на крабов, другие на ящериц. Некоторые умерли; она была в отчаянии.
     Суд хотел вмешаться, но ничего нельзя было доказать. И ее оставили в покое, не мешая производить на свет этих уродов.
     Сейчас их у нее одиннадцать в живых, и в год они на круг приносят ей пять-шесть тысяч франков. Один только не пристроен, тот, которого она не захотела нам показать. Но он не долго у нее останется, теперь все фокусники знают ее и время от времени наведываются, — нет ли у нее чего нового.
     Она даже устраивает аукционы, если экземпляр того стоит.
      
     Приятель мой замолчал. Я чувствовал глубокое отвращение, какую-то дикую злобу, жалея, что не задушил эту гадину, когда она была подле меня.
     Я спросил:
      — А кто же отец? Он ответил:
      — Неизвестно. Он или они обладают некоторой стыдливостью. Он или они прячутся. Может быть, они делят барыши.
      
     Я уже и не вспоминал эту давнюю историю, когда на днях, на одном из модных пляжей, увидел изящную, очаровательную, кокетливую даму, пользующуюся любовью и уважением мужчин, которые окружали ее.
     Я шел вдоль берега под руку с приятелем, врачом на этом курорте. Десять минут спустя я увидел няньку и троих детей, игравших на песке.
     Пара маленьких костылей валялась на земле; я почувствовал жалость. И тут я заметил, что эти три маленьких существа уродливы, горбаты, искривлены, ужасны.
     Доктор сказал мне:
      — Это — чада прелестной дамы, которая только что повстречалась тебе.
     Глубокое сострадание к ней и к ее детям овладело моим сердцем. Я воскликнул:
      — О бедная мать! И как она еще может смеяться!
     Мой приятель продолжал:
      — Не жалей ее, дорогой мой. Жалеть нужно бедных малышей. Вот последствия перетянутых талий, которые до последнего дня остаются тонкими. Эти уроды — результат корсета. Она знает, что рискует при этом жизнью. Но ей все равно — лишь бы она была хороша, лишь бы ее любили!
     И я вспомнил ту деревенскую женщину, чертовку, которая продавала своих уродов».





_____________________________ № 11 Андрей Белый «Кошмар среди бела дня»

«Солнце жжёт. Вдоль тротуара
под эскортом пепиньерок
вот идёт за парой пара
бледных, хмурых пансионерок.
Цепью вытянулись длинной,
идут медленно и чинно —
в скромных, чёрненьких ботинках,
в снежнобелых пелеринках...
Шляпки круглые, простые,
заплетённые косицы —
точно все не молодые,
точно старые девицы.
Глазки вылупили глупо,
спины вытянули прямо.
Взглядом мёртвым, как у трупа,
смотрит классная их дама.
«Mademoiselle Nadine, tenez vous
Droit...»* И хмурит брови строже.
Внемлет скучному напеву
обернувшийся прохожий...
Покачает головою,
удивленно улыбаясь...
Пансион ползёт, змеею
между улиц извиваясь».

1903, Москва





__________________________ № 12 Александр Крон «Бессонница»


«Может быть, мы в конце концов и поладили бы, если б не Вадик. Этот шестилетний тиран оставался по-прежнему на попечении бабушки и теток и выдавался матери только на субботу и воскресенье, однако и этих двух дней оказалось совершенно достаточно, чтоб отравить мне жизнь на неделю вперед. Моя холостяцкая душа давно уже тянется к детям, женившись, я был совсем не прочь завести своего ребенка и даже готов прилепиться душой к чужому, но мне не повезло, Лида ни за что не хотела второго ребенка, а мой пасынок невзлюбил меня с первого взгляда. С поразительной для его возраста проницательностью он разглядел во мне будущего отчима и занял жесткую оборонительную позицию. Откровенно сказать, мне он тоже не понравился. Меня в детстве не баловали, и, может быть, поэтому я не люблю избалованных детей. Парень же был избалован до такой степени, что уже не умел относиться к взрослым иначе как свысока. Баловать детей — занятие вполне эгоистическое. С моей точки зрения, покупать любовь ребенка ничуть не нравственнее, чем покупать любовь женщины, пожалуй, даже хуже, как всякое развращение малолетних. Взрослые, считающие, что маленький ребенок ничего не понимает и поэтому при нем можно говорить все что угодно, проявляют ту самую наивность, которую они приписывают детям. Люди, неспособные за время обучения в институте сносно овладеть каким-нибудь иностранным языком, забывают, что ребенок в возрасте до пяти лет в совершенстве усваивает любой язык со всем богатством грамматических форм. Принято думать, что детям доступны только ясно выраженные мысли, нюансов они не понимают. Это ошибка. Дети отлично разбираются в подтекстах, даже если им непонятен самый текст. В этом отношении они напоминают собак, которые не столько понимают слова, сколько улавливают интонацию. В свои шесть лет мой пасынок прекрасно разбирался во всех сложностях домашнего механизма. Он раньше, чем я, углядел, что к взаимному восхищению, связывающему Василия Даниловича и Катерину Флориановну, примешивается некоторая доля ласкового презрения, что в отношениях между матерью и взрослой дочерью при несомненной сердечности существует оттенок неосознанного соперничества, и уж наверняка гораздо лучше меня разбирался в отношениях Лиды с его отцом. Всех этих совсем не плохих людей объединяла привязанность к мальчику, объединяла, но и разъединяла благодаря умелому применению Вадиком древнего принципа "разделяй и властвуй". Не было такой щели, куда бы он не проник, и такой трещинки в отношениях взрослых, из которой он не извлек бы для себя пользы.
Не знаю, каково было подлинное отношение сына к отцу — видел он его редко и знал мало. Думаю, что спокойное. Но стоило появиться мне, как у этого раскормленного и равнодушного парня возник подлинный культ отца, позволявший ему терзать мать и открыто выражать мне свою неприязнь. С первых же дней нашего совместного житья он вступил в непримиримую борьбу против моего образа жизни. Он не хотел есть то, что ем я, и в то же время ему казалось оскорбительным есть то, чего я не ем. Как ни старался я сделать свои гимнастические упражнения и водные процедуры незаметными для окружающих, пасынок следил за каждым моим шагом и, надо отдать ему должное, комментировал с неожиданным для его возраста язвительным юмором. Мать все его замечания находила прелестными. Будучи моей любовницей, Лида была весьма небрежной матерью, ставши законной женой и смутно чувствуя свою вину перед сыном, она прониклась к нему всепоглощающей любовью, проявлявшейся в формах самых антипедагогических. Она попрекала меня за то, что я холоден к мальчику и устраняюсь от его воспитания, упрек не очень справедливый, ибо воспитатель, имеющий только обязанности и никаких прав, становится игрушкой в руках воспитуемого. Насчет прав я нисколько не заблуждался, стоило мне однажды повысить голос на Вадика, раздался такой рев и на меня обрушилась такая лавина материнских упреков, что я навеки закаялся вмешиваться в воспитание дофина».





_______________________________ № 13 Геннадий Шпаликов «Десять лет»


«Загорелым, обветренным и босым
Выскочил он под дождь.
От современности - только трусы,
А так - африканский вождь.
Пренебрежительно глянул на нас,
Вытер ладонью нос
И пустился по лужам в дичайший пляс
С удовольствием и всерьез».




_________________ № 14 Януш Корчак «Король Матиуш Первый»


«Пригорюнившись, сидел Матиуш в детской. Предстоящая коронация его ничуть не радовала: ведь у него умер отец и он теперь круглый сирота.
Мальчик вспомнил маму – это она выбрала ему такое имя: Матиуш. Мама нисколько не кичилась своим королевским саном. Она играла с ним, строила дома из кубиков, рассказывала дивные сказки, они смотрели вместе книжки с картинками. С отцом Матиуш виделся реже – у него, как у всех королей, было дел по горло: то военные парады, то визиты иностранных королей, то сам он ездил за границу, а потом – бесконечные совещания, заседания, советы.
Но и отец, бывало, выкраивал для сына свободную минуту. Играл с ним в кегли, а то сядет верхом на лошадь, Матиуша на пони посадит, и они отправляются кататься по длинным аллеям дворцового парка. А теперь что? Неотступно, как тень, следует за ним повсюду гувернер-иностранец с такой кислой физиономией, будто только что выпил стакан уксуса. Да и вообще, разве быть королем так уж приятно? Пожалуй, нет. Вот если бы война, тогда другое дело, сражаться можно. А так…
Грустно сидеть одному в комнате, грустно смотреть, как за дворцовой оградой резвятся на свободе дети.
Ребят было семеро, и чаще всего играли они в войну. Верховодил веселый коренастый паренек, которого звали Фелеком. Он водил их в атаку, муштровал.
Сколько раз подмывало Матиуша окликнуть его и поболтать с ним хоть через решетку. Но подобает ли так поступать королю, он не знал. А потом, с чего начать разговор, что сказать ему?
По городу расклеили огромные афиши, которые гласили, что Матиуш вступил на трон и приветствует своих подданных, что министры остаются прежние и будут помогать малолетнему королю управлять государством.
В витринах магазинов выставили фотографии Матиуша: Матиуш верхом на пони, Матиуш в матроске, Матиуш в военном мундире, Матиуш на параде. Показывали Матиуша и в кино. Страницы иллюстрированных журналов в стране и за рубежом тоже пестрели изображениями Матиуша.
Его все любили. Взрослые жалели его, потому что он сирота. Мальчишкам льстило, что все слушаются их сверстника: даже генералы стоят перед ним навытяжку, а солдаты делают на караул. Девчонки, те по уши влюбились в миловидного маленького короля, снятого верхом на пони. Но больше всего любили его приютские дети.
Еще при жизни королевы в приюты по большим праздникам посылались гостинцы. После ее смерти король приказал сохранить этот обычай. И теперь без ведома Матиуша дети продолжали получать к праздникам сладости и игрушки. Лишь много позже Матиуш понял: если в бюджете есть соответствующая статья, можно сделать людям много добра. А вот если нет такой статьи, пиши пропало.
Примерно через полгода после вступления Матиуша на трон популярность его, благодаря одному случаю, возросла еще больше. Имя его было на устах у всех горожан. Всем пришелся по душе поступок юного монарха.
А случилось вот что.
Матиуш долго приставал к старому доктору, чтобы тот разрешил ему гулять по городу. «Хоть раз в неделю отпускайте меня в городской сад, где играют обыкновенные дети. В королевском парке очень хорошо, но даже в самом расчудесном месте одному неинтересно и скучно», – убеждал его Матиуш.
Наконец доктор сдался и обратился к гофмейстеру с просьбой разрешить Матиушу три прогулки по городу с промежутком в две недели. Гофмейстер обратился в главное дворцовое управление, главное дворцовое управление ходатайствовало перед регентом созвать совет министров и изложить им просьбу короля.
Чудно, скажете вы, что королю так трудно выбраться на самую обыкновенную прогулку. Однако… дело оказалось еще сложней. Гофмейстер согласился поддержать просьбу Матиуша только из благодарности к доктору, который недавно вылечил его, когда он отравился рыбой. Но это еще не все: главное дворцовое управление взялось за это в надежде получить деньги на постройку новой конюшни, которых оно давно и тщетно добивалось. Новая же конюшня была мечтой королевского регента. А обер-полицмейстер дал согласие назло государственному казначею. Ведь за каждую королевскую прогулку полиции выдавали из казны по три тысячи дукатов, а санитарному управлению города – бочку одеколона и тысячу дукатов золотом.
Перед каждой королевской прогулкой двести рабочих и сто уборщиц подметали и наводили в саду порядок: красили скамейки, опрыскивали аллеи одеколоном, с деревьев и кустов вытирали пыль. За чистотой следил целый отряд врачей: всем известно, как вредны для здоровья грязь и пыль. А полиция следила, чтобы в сад не прошмыгнули хулиганы, имеющие обыкновение швырять камни, толкаться, драться и орать.
Матиуш был счастлив. В просто одетом мальчике никто не узнавал короля. И потом, кому могло прийти в голову, что король, как простой смертный, гуляет в обыкновенном саду. Обойдя два раза сад, Матиуш присел отдохнуть на площадке, где играли дети. Только он сел, как к нему подбегает девочка и говорит:
– Мальчик, хочешь играть с нами? – и, не дожидаясь ответа, взяла Матиуша за руку и повела в круг.
Они пели песенки, водили хоровод. В перерыве между играми девочка разговорилась с Матиушем.
– У тебя есть сестра?
– Нет.
– А кем работает твой папа?
– Мой папа умер. Он работал королем.
Девочка, конечно, подумала, что Матиуш шутит.
– Будь мой папа королем, я бы его попросила купить мне куклу до потолка, – засмеявшись, сказала она».





__________________________ № 15 Демьян Бедный «У господ на елке»


«Помню - господи, прости!
Как давно все было!-
Парень лет пяти-шести,
Я попал под мыло.
 
Мать с утра меня скребла,
Плача втихомолку,
А под вечер повела
«К господам на елку».
 
По снежку на черный ход
Пробрались искусно.
В теплой кухне у господ
Пахнет очень вкусно.
 
Тетка Фекла у плиты
На хозяев злится:
«Дали к празднику, скоты,
Три аршина ситца!
 
Обносилась, что мешок:
Ни к гостям, ни к храму.
Груне дали фартушок -
Не прикроешь сраму!»
 
Груня фыркнула в ладонь,
Фартушком тряхнула.
«Ну и девка же: огонь!-
Тетушка вздохнула.-
 
Все гульба нейдет с ума -
Нагуляет лихо!
Ой, никак, идет «сама»!»
В кухне стало тихо.
 
Мать рукою провела
У меня под носом.
В кухню барыня вошла,-
К матери с вопросом:
 
«Здравствуй, Катя! Ты - с сынком?
Муж, чай, рад получке?»
В спину мать меня пинком:
«Приложися к ручке!»
 
Сзади шум. Бегут, кричат:
«В кухне - мужичонок!»
Эвон сколько их, барчат:
Мальчиков, девчонок!
 
«Позовем его за стол!»
«Что ты, что ты, Пепка!»
Я за материн подол
Уцепился крепко.
 
Запросившися домой,
Задал реву сразу.
«Дём, нишкни! Дурак прямой,
То ль попорчен сглазу».
 
Кто-то тут успел принесть,
Пряник и игрушку:
«Это пряник. Можно есть».
«На, бери хлопушку».
 
«Вот - растите дикарей:
Не проронит слова!..
Дети, в залу! Марш скорей!»
В кухне тихо снова.
 
Фекла злится: «Каково?
Дали тож... гостинца!..
На мальца глядят как: во!
Словно из зверинца!»
 
Груня шепчет: «Дём, а Дём!
Напечем-наварим,
Завтра с Феклой - жди - придем.
То-то уж задарим!»
 
Попрощались и - домой.
Дома - пахнет водкой.
Два отца - чужой и мой -
Пьют за загородкой.
 
Спать мешает до утра
Пьяное соседство.
. . . . . . . . . ..
Незабвенная пора,
Золотое детство» !


1918




_____________________________ № 16 Дмитрий Лихачёв «Раздумья»


«Был в Куоккале один случай, который «прославил» нас с братом среди всех дачников.
Ветер дул с берега (самый опасный). Мой старший брат снял синюю штору у нас в детской, водрузил ее на нашей лодке и предложил прокатиться «под парусом» вполне домашнему мальчику — внуку сенатора Давыдова. Домашний мальчик Сережа (он впоследствии, после второй мировой войны, работал архитектором-реставратором в Новгороде) пошел к своей бабушке и спросил у нее разрешение прокатиться. Бабушка была франтиха с фиолетовыми глазами, сидела в шелковом платье стального цвета под зонтиком от солнца. Она спросила только — не промочит ли Сережа ноги: в лодке ведь всегда есть на дне вода. Велела Сереже надеть галоши. Сережа надел новые блестящие галоши и сел в лодку. Все это происходило на моих глазах. Поехали. Ветер, тихий, как всегда у берега, усилился вдали. Лодку погнало. Я наблюдал с берега и увидел: синий парус медленно наклонился и исчез. Бабушка, как была в корсете и с зонтиком, пошла по воде, простирая руки к любимому Сереже. Дойдя до глубокой воды, бабушка с фиолетовыми глазами упала без чувств. А на берегу, за загородкой из простыней, загорал проректор Петербургского университета красавец Прозоровский. Он наблюдал за бабушкой и, когда та упала, бросился ее спасать. И, — о ужас! — в одних трусах. Он поднял бабушку с фиолетовыми глазами и понес ее к берегу. А я изо всех сил побежал домой. Подбежав к нашей даче, я замедлил шаг и постарался быть спокойным. Мать спросила, очевидно догадавшись все же, что что-то случилось: «На море все спокойно?» Я немедленно ответил: «На море все спокойно, но Миша тонет».
Эти мои слова запомнились и вспоминались потом в нашей семье сотни раз. Они стали нашей семейной поговоркой, когда что-либо внезапно случалось неприятное.
А в море в это время происходило следующее. Домашний мальчик Сережа, конечно, не умел плавать. Брат стал его спасать и велел сбросить галоши. Но Сережа не хотел — то ли чтобы не ослушаться бабушки, то ли потому, что было жаль блестящих галош с медными буковками «С. Д.» («Сережа Давыдов»). Брат пригрозил: «Сбрасывай, дурак, или я сам тебя брошу». Угроза подействовала, а от берега уже гребли лодки и лодки.
Вечером приехал отец. Брата повели на второй этаж пороть, а затем отец, не изменяя своим привычкам, повел нас гулять вдоль моря. Как полагалось, мы с братом шли впереди родителей. Встречные говорили, указывая на моего брата: «Спаситель, спаситель!», а «спаситель» шел мрачный, с зареванной физиономией. Хвалили и меня за «мудрую» выдержку. А однажды, в особенно сильную бурю, кто-то из встречных сказал мне: «На море все спокойно, но четыре будки подмыло и опрокинуло». Я немедленно побежал на море смотреть. Бури я люблю и до сих пор, не люблю лишь обманчивого берегового ветра.
Лето длилось бесконечно долго. И в город я возвращался каждый раз повзрослевшим».




______________________________№ 17 Марина Цветаева  «За книгами»



"Мама, милая, не мучь же!
Мы поедем или нет?"
Я большая,- мне семь лет,
Я упряма,- это лучше.

Удивительно упряма:
Скажут нет, а будет да.
Не поддамся никогда,
Это ясно знает мама.

"Поиграй, возьмись за дело,
Домик строй".- "А где картон?"
"Что за тон?"- "Совсем не тон!
Просто жить мне надоело!

Надоело... жить... на свете,
Все большие - палачи,
Давид Копперфильд"... - "Молчи!
Няня, шубу! Что за дети!"
Прямо в рот летят снежинки...
Огонечки фонарей...
"Ну, извозчик, поскорей!
Будут, мамочка, картинки?"

Сколько книг! Какая давка!
Сколько книг! Я все прочту!
В сердце радость, а во рту
Вкус соленого прилавка».




_________________ № 18 Жорж Санд «Исповедь молодой девушки»



«Этот ребенок, которого в силу обстоятельств его рождения и положения его отца увезли за границу, отнюдь не нарушил своим возвращением покоя Франции, но ему суждено было самым странным образом нарушить покой своей собственной семьи.
Дорога поднималась в гору все выше. Жара стояла невыносимая. Открытая и низкая карета двигалась так медленно, как только могут плестись две старые клячи, если кучер крепко уснул на козлах. Видя, что госпожа де Валанжи тоже заснула, кормилица хорошенько закутала в белое муслиновое покрывало затихшую Люсьену, которая задремала раньше всех, и решила, конечно, зорко следить за своим сокровищем. Но было так жарко и они ехали так медленно, что, когда они достигли перевала и лошади, почуяв запах конюшни, сами прибавили рыси, все вдруг проснулись. Кучер, чтобы показать, что он не спит, начал нахлестывать лошадей, а госпожа де Валанжи бросила спокойный и нежный взгляд на покрывало, под которым спала ее внучка… Но вдруг кормилица, почувствовав, что под покрывалом никого нет, что нет никого и у нее на руках, что нет никого у нее на коленях, вскочила с помутившимся от ужаса взором. Она лишилась дара речи, ее глаза блуждали, она казалась полумертвой, полусумасшедшей: ребенок исчез.
Она не издала ни звука, она не могла вымолвить ни слова, она выскочила на дорогу, она упала, она лишилась чувств. Кучер остановил лошадей и, смутно соображая, что ребенок, вероятно, выпал из рук кормилицы на дорогу, не стал ожидать приказания своей оцепеневшей от ужаса хозяйки, а постарался как можно скорее повернуть карету назад. Разочарованные лошади не выказывали особого усердия. Бедняга кучер сломал даже свой кнут, но дело от этого вперед не продвинулось. Старуха, полагая, что может бежать, вышла из кареты. Тем временем кучер, хлеща что есть сил лошадей кнутовищем, опередил ее. Кормилица, как только пришла в себя, изнемогая, потащилась за старухой. На пыльной дороге не видно было ни одного прохожего, все следы уже были сметены свежим бризом, всегда дующим в этих местах. Несколько крестьян, работавших в отдалении, примчались на крики женщин и тоже с воплями и причитаниями пустились на поиски. Наиболее усердным все-таки был кучер, который с ужасом ожидал, что вот-вот они найдут в колее раздавленного колесами ребенка. Он всхлипывал, как человек добросердечный, извергая в то же время кощунственные ругательства, как настоящий язычник.
Но куда там! Ничего не нашли — ни раздавленного ребенка, ни обломка кареты, ни клочка ткани, ни капли крови, никакого следа, никакого знака на этой пустынной и немой дороге! Огромные мельницы, старинные владения монашеских орденов, расположены здесь в двух-трех лье друг от друга, вдоль бурного течения Дарденны. Кучер взывал о помощи, расспрашивал всех, стараясь выяснить, бия себя в грудь, когда же он уснул. Никто не мог ему этого сказать, настолько все привыкли видеть его спящим на козлах! Никто не обратил внимания, когда ребенок исчез из кареты. Никаких следов! Через несколько часов вся округа была на ногах, от замка Бельомбр до деревушки Реве, где карета делала остановку и где ребенка еще видели прильнувшим к груди кормилицы. Полиция не так уж скоро прибыла на место происшествия, но зато она сделала все, что было возможно. Обыскали все столь редкие жилища этой долины, обследовали все овраги и ямы, арестовали несколько бродяг, подвергли допросу всех, кого было можно… Но минул день, неделя, месяц, год, и никто даже представить себе не мог, что, собственно, произошло с малюткой Люсьеной».



_____________________________ № 19 Иван Дмитриев «Петух, Кот и Мышонок»


«О дети, дети! как опасны ваши лета!
Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он об ней
Рассказывал в семье своей:
«Оставя нашу нору
И перебравшися чрез гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребенок.
Вдруг с розмаху на двух животных набежал:
Какие звери, сам не знал;
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;
Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И будто две руки, служащи для полета;
Он ими так махал
И так ужасно горло драл,
Что я, таки не трус, а подавай бог ноги —
Скорее от него с дороги.
Как больно! Без него я верно бы в другом
Нашел наставника и друга!
В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня;
Головка пестрая, и вдоль спины узоры;
А уши как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатия с нами,
Высокородными мышами».
«А я тебе на то скажу, —
Мышонка мать остановила, —
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот… Кот!
Под видом кротости он враг наш, злой губитель;
Другой же был Петух, миролюбивый житель.
Не только от него не видим мы вреда
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда.
Вперед по виду ты не делай заключенья».

1802





_____________ № 20 Чарльз Диккенс «История Англии для юных»




Глава ХХІХ. Англия при Эдуарде Шестом (1547 г. — 1553 г.)
Согласно последней воле Генриха Восьмого до совершеннолетия его сына (в ту пору десятилетнего) управления страной был назначен совет из шестнадцати человек и еще один из двенадцати в помощь первому. Самым влиятельным среди советников был граф Хартфорд, юного короля, который без проволочек торжественно препроводил племянника в Энфилд, а оттуда сразу же в Тауэр. Юный король скорбел об отце, и в ту пору это сочли знаком великой его добродетели, но мы не станем на этом долго задерживаться, — ведь и простые смертные подчас точно так же горюют.
Завещание Генриха было не совсем обычным в одной своей части: там говорилось, что душеприказчикам короля надлежит исполнить вместо него все обещания, когда-либо им данные. Некоторые из придворных лишились сна и покоя — до того им было любопытно узнать, что это за такие обещания, и тогда граф Хартфорд и еще несколько заинтересованных высокопоставленных лиц пояснили, что король имел в виду те титулы и богатство, которые он сулил им. Таким образом, граф Хартфорд сделал сам себя герцогом Сомерсетом, а своего брата Эдуарда Сеймура — бароном, и далее последовали еще несколько продвижений в том же духе, весьма лестных дая тех, кого они коснулись, и, без сомнения, достойно увековечившие память покойного. А чтобы не ударить в грязь лицом и быть по настоящему достойными этой памяти, все они обогатились за счет церковных земель и были очень довольны. Новоиспеченный герцог Сомерсет добился своего назначения протектором королевства, а по сути дела — стал королем.
Юный Эдуард Шестой был воспитан в протестантской вере, и потому все понимали, что она и будет исповедоваться в Англии. Надо сказать, Кранмер, который отвечал за религию, действовал осторожно и не впадал в крайности. Многие глупые предрассудки и нелепые обряды запретили, а безобидные оставили в покое.
Герцог Сомерсет, протектор, добивался изо всех сил помолвки молодого короля с юной шотландской королевой, чтобы предотвратить ее возможный союз с кем-нибудь из чужеземцев, но поскольку многие в Шотландии отнеслись к его плану с неодобрением, он вторгся в эту страну. Оправдывал он свои действия тем, что шотландцы из приграничной области, то есть обитатели тех мест, где соединяются Англия и Шотландия, часто тревожат англичан. Однако вопрос этот был спорный, так как англичане из приграничной области тоже не давали шотландцам спокойно спать, и о нескончаемых, не затихавших годами распрях исстари слагали предания и сочиняли песни. Короче говоря, протектор напал на Шотландию, а Арран, шотландский регент, двинул ему навстречу вдвое большую армию.
Сошлись они у берегов реки Эск в нескольких милях от Эдинбурга, и там, после недолгой схватки, протектор предъявил на редкость умеренные требования, предложив отступить, если шотландцы пообещают не отдавать свою королеву замуж за иностранного принца, и регент подумал, будто англичане струсили. Но он жестоко ошибся, потому что английские солдаты на суше и английские моряки на море дружно навалились на шотландцев, и те обратились в бегство, потеряв больше десяти тысяч убитыми. Бились не на жизнь, а на смерть, и беглецов уничтожали без всякой пощады. Землю вокруг Эдинбурга на четыре мили устилали мертвые тела, отсеченные конечности и головы. Одни пытались прятаться в ручьях и тонули, другие сбрасывали с себя доспехи и падали замертво на бегу почти обнаженные. Англичане потеряли в битве при Пинки всего две или три сотни человек. Снаряжение у них было много лучше, чем у шотландцев, и они поразились бедности последних и их страны.
По возвращении Сомерсета собрался парламент, отменил «плеть о шести хвостах», принял одно-другое дельное решение, но, увы, не запретил наказывать сожжением заживо тех, кто был не согласен веровать по-новому, как велело правительство. Кроме того, был издан глупейший закон (призванный покончить с нищими), предписывавший клеймить каленым железом, заковывать в кандалы и отдавать в рабство любого, кто живет праздно и шатается без дела больше трех дней кряду. Дикость эта, к счастью, просуществовала недолго.
Протектор лопался от гордости, сидя в парламенте напротив самых знатных вельмож справа от трона. Многие из них возгордились бы не меньше, будь и у них для этого такая причина, и, понятное дело, затаили против него злобу. Говорили, что герцог Сомерсет поспешил вернуться из Шотландии, потому что его брат, лорд Сеймур, ему угрожает. Этот лорд занимал тогда пост лорда Адмиралтейства, был очень хорош собой, пользовался благосклонностью многих придворных дам и в том числе юной принцессы Елизаветы, уделявшей ему чуть больше внимания, чем было принято у принцесс в ту пору. Лорд Сеймур был женат на Екатерине Парр, вдове покойного короля, к тому времени уже тоже умершей, и чтобы усилить свое влияние, тайком подбрасывал молодому королю деньжат. Возможно, он и вступил в сговор с врагами своего брата, задумав свести мальчика в могилу. Во всяком случае, по этому и еще нескольким обвинениям лорда Сеймура заключили в Тауэр, обвинили в государственной измене и признали виновным, а подпись его родного брата — хоть говорить об этом дико и горько — стояла первой под смертным приговором. Казнили лорда Сеймура на Тауэр-Хилле, и умер он, не признавшись в измене. Покидая эту землю, он напоследок написал два письма — одно принцессе Елизавете, другое — принцессе Марии, а его слуга позаботился об их сохранности, спрятав к себе в башмак. Предполагают, что в письмах он советовал принцессам остерегаться брата и просил отомстить за свою гибель. Доподлинно содержание их неизвестно, однако принцесса Елизавета одно время очень прислушивалась к совету лорда Сеймура.
Между тем, протестантская религия одерживала победу. Изображения святых, которым верующие всегда поклонялись, убрали из церквей. Людям объяснили, что они не обязаны ходить на исповедь к священнику, если у них нет такой потребности. Понятный для всех молитвенник был составлен на английском языке, появились и прочие полезные новшества, хотя и не сразу. Дело в том, что Кранмер, будучи человеком разумных взглядов, удерживал чересчур рьяных протестантских священников от излишне жестокого преследования нереформированной религии. И все же народ тогда страшно бедствовал. Ненасытная знать, присвоившая себе церковные земли, не сумела ими по-хозяйски распорядиться. Огромные пространства были огорожены под пастбища овец, держать которых было выгодней, чем выращивать урожай, и это подогревало всеобщее недовольство. Сами люди еще плохо понимали, что вокруг них творится, верили на слово своим старинным друзьям монахам, вбили себе в голову, будто всему виной реформированная вера, и взбунтовались во многих концах страны.
Самые большие волнения прокатились по Девонширу и Норфолку. В Девоншире вспыхнуло восстание неслыханной силы: десять тысяч человек, объединившись всего за несколько дней, осадили Эксетер. Но на подмогу жителям, защищавшим город, пришел лорд Рассел и разбил повстанцев. Причем в одном месте он повесил мэра, а другом — викария, прямо на колокольне его же церкви. По грубому подсчету только в этом графстве четыре тысячи человек окончили свои дни на виселице и пали от меча. В Норфолке люди выступили против огораживания свободных земель, а не против реформирования веры, и во главе восстания стал человек из народа, кожевенник из Уаймондхэма по имени Роберт Кет. Сперва некий Джон Флауэрдью, который имел за что-то зуб на Роберта Кета, натравил на него толпу, но кожевенник поквитался с этим джентльменом, переманив вскоре большинство на свою сторону, и подошел к Норичу едва ли не с целой армией. Здесь, у холма Маусхолд, стоял раскидистый дуб, который Кет назвал Древом Реформации. Спасаясь от летнего зноя под зелеными ветвями этого дуба, Роберт Кет и его люди судили и рядили о делах государственной важности. Были они настолько терпеливы, что позволяли самым надоедливым говорунам залезать на это свое Древо Реформации и критиковать их за ошибки, сколько влезет, а сами слушали (иногда, правда, ворча и огрызаясь) и полеживали в холодке. В конце концов солнечным июльским днем к дубу подъехал герольд, который оповестил Кета и его сподвижников о том, что они будут считаться изменниками, если не распустят своих людей по домам, а в случае повиновения им обещано прощение. Но Кет и его приближенные даже ухом не повели и были уверены в своих силах, как никогда, пока граф Уорик не двинул против них большое войско и не разбил наголову. Нескольких бунтовщиков повесили, выпотрошили и четвертовали как изменников, и расчлененные тела их разослали по городам и весям в назидание народу. Девятерых из них повесили на девяти зеленых ветвях Дуба Реформации, и с той поры, говорят, дерево стало чахнуть.
Протектор, хоть и был человек важный, сочувствовал от души людским бедам и думал, как им помочь. Однако был он птицей слишком высокого полета, чтобы сохранить надолго любовь народа. Многие знатные господа давно завидовали герцогу Сомерсету и ненавидели его, — важности им тоже было не занимать, а вот положение их было куда скромнее. Герцог возводил тогда роскошный дворец на Стрэнде, и чтобы добыть камень, взрывал с помощью пороха церковные колокольни и епископские дома, и невзлюбили его за это еще пуще. Дело кончилось тем, что заклятый враг протектора, граф Уорик из рода Дадли, сын того самого Дадли, который повел себя неблагородно по отношению к Эмпсону при Генрихе Восьмом, сговорился еще с семерыми членами совета, образовал отдельный совет и, упрочив всего за несколько дней свою власть, отправил лорда Сомерсета в Тауэр, предъявив тому обвинение из двадцати девяти пунктов. Совет постановил лишить Сомерсета всех его должностей и земельных владений, после чего его освободили и помиловали, а он выказал жалкую покорность. Смирившись с падением, герцог выдал свою дочь леди Энн Сеймур за старшего сына графа Уорика, и его даже снова ввели в совет. Примирение их едва ли могло стать долгим и продержалось не более года. Уорик, сделавшись герцогом Нортумберлендом и добившись возвышения самых влиятельных из своих друзей, положил ему конец, добившись ареста герцога Сомерсета, его друга лорда Грея, и других людей по обвинению в измене: якобы они замышляли сперва пленить, а затем свергнуть короля. Обвинили их также в намерении захватить новоявленного герцога Нортумберленда и его друзей, лордов Нортгемптона и Пемброка и, убив их, поднять в городе мятеж. Все обвинения низверженный протектор самым решительным образом отрицал, хотя и сознался, что обсуждал убийство с тремя вельможами, но не готовил его. Обвинение в измене с герцога Сомерсета сняли, признав его однако виновным по всем прочим статьям, и люди, не забывшие, несмотря на нынешнее опасное и унизительное положение герцога, что он был им другом, возликовали, увидев, как палач отвернул от него топор при выходе из суда.
Но герцога Сомерсета было все же решено обезглавить в восемь утра на Тауэр-Хилле, а по городу раскидали листовки, запрещавшие жителям покидать дома до десяти. Вопреки запрету, толпы людей высыпали на улицы, наводнили к рассвету место казни и с печалью на лицах и тяжестью в сердцах смотрели на некогда всемогущего протектора, который поднялся на эшафот, чтобы сложить свою голову на страшной плахе. Герцог обратился к народу с мужественной прощальной речью и сказал, как утешительно него знать, уходя, что он помог реформировать религию нации, и тут явился верхом на коне один из членов совета. И снова все решили, что герцога спасло покаяние, и снова возликовали. Но герцог объяснил людям, что это ошибка, положил голову на плаху, и она была отсечена одним ударом топора.
Многие из собравшихся пробились вперед и в знак преданности герцогу Сомерсету обмакнули платки в его кровь. Он на самом деле совершил немало добрых поступков, но об одном из них узнали, когда его уже не было в живых. В совет, когда герцог был еще у власти, поступил донос на епископа Даремского, глубоко порядочного человека. Епископ якобы ответил на письмо изменников, призывавших восстать против реформированной веры. Письма епископа не нашли и доказать его вину не смогли, и вот теперь оно отыскалось среди личных бумаг герцога Сомерсета, который спрятал его, чтобы помочь епископу. Епископ потерял свою должность и лишился владений.
Было бы приятней не знать, что молодой король вовсю забавлялся играми, танцами и турнирами, пока его родной дядя сидел в тюрьме, ожидая исполнения смертного приговора, но, увы, юноша вел дневник. Зато приятно знать, что за время его правления ни одного католика не сожгли за приверженность этой вере, и только две несчастные жертвы поплатились за свою ересь. Первой была женщина по имени Джоан Бочер, проповедовавшая взгляды, которые она сама не могла вразумительно изложить. Вторым был голландец Ван Парис, имевший в Лондоне хирургическую практику. Эдуард, надо отдать ему должное, скрепя сердце подписал смертный приговор женщине, сказав перед тем со слезами на глазах убеждавшему его Кранмеру (хотя Кранмер и сам пощадил бы Джоан, не упорствуй она в своих заблуждениях), что вина за это лежит на тех, кто принял чудовищный закон. Очень скоро мы убедимся, что придет время и Кранмеру пожалеть об этом».



___________________________________В заключение -

Оноре де Бальзак. «Озорные рассказы»
«Наивность»


«Клянусь крепким пурпуровым гребнем моего петуха и подбитой алым атласом черной туфелькой моей милой! Клянусь ветвистыми украшениями, произрастающими на лбу досточтимых рогоносцев, и священной добродетелью их жен! Прекраснейшее творение человека — отнюдь не поэмы, не великолепные картины, не звучная музыка, не замки, не статуи, как бы ни были искусно они изваяны, не парусные или весельные галеры — нет, наипрекраснейшие творения человека — это дети. Приглядитесь к детям, не достигшим еще десятилетнего возраста, ибо позже становятся они взрослыми мужчинами или женами, и, набравшись ума-разума, половины того не стоят, что стоили в годы блаженного младенчества своего, — сколь хороши даже самые плохие из них! Посмотрите, как бесхитростно тешатся они всем, что попадется им под руку, — старым башмаком, особливо если он дырявый, или какой-нибудь домашней утварью, отшвыривают прочь то, что им не по душе пришлось, с воплями требуя то, что им вдруг полюбилось, рыскают по всему дому в поисках сластей, грызя и уничтожая все припасы, вечно хохочут и показывают зубки свои, лишь только те прорежутся, — и вы согласитесь со мною, что дети воистину прелестны; да и может ли быть иначе — ведь они плоды и цветы: плоды любви и цветы жизни!
И покуда разум их еще не омрачили постылые докуки жизни, не найдется во всем свете ничего более святого, ни более забавного, чем детский лепет, являющий собой верх наивности. Сие неоспоримо, как дважды два четыре. Никто не слыхал, чтобы взрослый человек сказал наивное словцо с простодушием ребенка, ибо в наивности взрослого всегда почувствуешь хоть крупицу умысла, тогда как наивность ребенка чиста и безгрешна, как сама мать-природа, что и будет показано в нашем повествовании.
Королева Екатерина была тогда еще супругой дофина, и, желая угодить королю, свекру своему, прикованному злым недугом к постели, она преподносила ему время от времени в дар картины итальянских мастеров, зная, что король питает к ним великое пристрастие, будучи другом синьора Рафаэля Урбинского, синьора Приматиччо1 и Леонардо да Винчи, коим посылал он значительные суммы.
И вот однажды она получила от своих родных (у них имелись лучшие полотна упомянутых выше художников, ибо герцог Медичи правил в ту пору Тосканой) бесценное творение одного венецианца по имени Тициан, художника императора Карла V, весьма к нему благоволившего. На картине изображены были Адам и Ева в тот самый час, когда господь бог благословляет их на блаженное пребывание в райских кущах. Были прародители наши написаны в натуральную величину и в костюмах того времени, относительно коих трудно было бы ошибиться: оба укрыты были лишь своим неведением и облечены в покровы божественного милосердия, а все то, что кисть передать затрудняется, изображал с особым искусством вышереченный синьор Тициан.
Полотно это поместили в покое бедного короля, тяжко страдавшего от хвори, каковая и свела его вскорости в могилу. Про картину Тицианову был наслышан весь французский двор, и полюбоваться ею хотелось каждому; однако ж никто из придворных не имел на то дозволения вплоть до кончины короля, ибо, согласно его желанию, упомянутая картина должна была неизменно находиться в его покоях, доколе он жив.
Как-то раз супруга дофина привела к королю своего сына Франсуа и малютку Марго2, которые начинали в ту пору, как то свойственно детям, лепетать, сами не ведая что. Слыша со всех сторон толки об упомянутом изображении Адама и Евы, они стали докучать матери, прося, чтобы та взяла их с собой посмотреть картину. И ввиду того, что малюткам уже доводилось не раз забавлять старого короля, супруга дофина вняла их просьбам и привела к деду.
— Вы желали видеть Адама и Еву, наших прародителей, вот они! — молвила она и, оставив детей в великом изумлении пред картиной синьора Тициана, сама села у изголовья короля, умиленно взиравшего на своих внучат.
— А кто из них Адам? — спросил Франсуа, толкая локтем свою сестрицу Маргариту.
— Глупенький! — отвечала девочка. — Как же можно это узнать, раз они не одеты!
Этот ответ, приведший в великий восторг страждущего короля и мать, был сообщен королевой Екатериной в одном из посланий ее во Флоренцию. Никем из писателей он доныне еще не был предан гласности. Так пускай же сохранится он, как цветочек, на страницах этих сказок, хоть и нет в нем никакого озорства. А назидание отсюда можно извлечь лишь одно: дабы слушать милый детский лепет, надобно создавать детей».



================================================== 2018 05 24