Из неоконченной повести

   Но перед этим произошло вот что.   
   Приехав домой, едва распаковав вещи, я сразу же врубил компьютер и через локалку вышел в Сеть. Я кинулся искать Игоря. Игоря Лугового.
   Игорей Луговых и в «Гугле», и в Контакте было море. С удивлением я обнаружил, что так зовут одного моего знакомого по кличке Панк, живущего на 3-м километре. Я его всегда знал, как Панка. Остальные Игори Луговые были большей частью толстыми мужиками со счастьем на лице. Я растерянно сплюнул, и стал искать станцию Вайман Приднепровской дороги. Её я тоже не нашёл. Однако, не нашёл не совсем. Такая станция упоминалась в советском фильме-катастрофе 80-х годов (тогда на них пошла мода, открытая героической сагой «Экипаж») «Поезд вне расписания». Я ещё сильнее озадачился. Своими же глазами видел этот проклятый Вайман, на котором наши пути с Игорем разошлись. И где теперь сыскать ту стрелку, и где найти стрелочника, виноватого во всём этом?
   «Ну, хоть посмотрю тогда, как Митьки в Голой Пристани пофестивалили!» – решил я. И каково же было моё удивление, когда на митьковском сайте на «Куличках», в разделе «Митьковские новости» я обнаружил свежий фоторепортаж с тура Митьков по Дальнему Востоку! Вот они все на борту «Сторожевого», отдают честь, вот Шагин с капитаном «Сторожевого» Валерием Саблиным, вот Флоренский даёт Шинкарёву «краба», причём краб самый настоящий, камчатский! Причём все фото датированы вчерашним и сегодняшним днём. И вообще они там уже две недели…
   Вообще, в этот рейс случилось много странного. Одни загадки, и ни одной отгадки.
   Я выключил компьютер, положил в карман джинс мобильный телефон, подаренный «Отважным сусликом», вышел из дома, закрыл дверь и поехал на «Радиобалку». Было как раз воскресенье, единственный день, когда она работала.
   На «Балке» как всегда была прорва народу. Продавали всё: от головок ГЗМ-120прим» для «вертушки» до тюнингованной акустической системы для противотанка. Краем глаза я заметил, как у одного из стеллажей пожилой мужик с усами небрежно вынимает из двойного конверта виниловый диск «Всё идёт по плану». В другое время я бы вырвал у него этот диск из рук с мясом, и, не помня себя от счастья, убежал бы с ним в неизвестную сторону, но сегодня мне было наплевать на Егора, на «Гражданку», и на весь панк. Я подошёл к самому быковатому «хачику», торговавшему «серыми», сто раз перепрошитыми мобильниками, и достав из кармана «Нокию», молча протянул её ему.
   – Сто рублэй. – задвинул он невероятную за такую чешуру, какой была «Нокия», для меня цену.
   Я кивнул. «Хачик» расстегнул барсетку, и вытащил мне купюру в сто гривень образца 1991 года. В лице Тараса Шевченко было что-то от Якуба Коласа.
   Молча поблагодарив столь щедрого «хачика» я пошёл к выходу.
   От стойки с пиратскими дисками, на некоторых из которых были такой силы вирусы, что сжигали в одну секунду весь CMOS и BIOS, тенью отделился парень, которого я сразу зафиксировал, как «вайло», и, раскинув руки, направился ко мне.
   – Миша! Ёлки-сосенки, вот так встреча! – облапил он вконец оторопевшего меня. – Сколько лет, сколько зим! Какие люди, и без охраны! Я Стасик! Ну, Стасик-пидарасик! Помнишь меня? Ну, конечно, помнишь, ещё бы, мы ведь тогда так нажрались на Кутовщине, таких жаб отхорили! Ну, рассказывай, как сам?
   – Извините, вы ошиблись. Меня Костя зовут. – ровно сказал я ему.
   – Костя?.. Н-да, ошибочка вышла. Ну, извини, Костя! Знаешь, есть такой старый анекдот: встречаются два еврея на том свете, а один… У меня дружок был, Костя, служил в Германии, когда ещё Союз был…
   – ГСВГ? – натолкнул я его.
   – Да, точно. Погиб он, погиб Костя мой… – «вайло» махнул рукой и побрёл, что-то бормоча под нос, обратно к стойке с дисками.
   Мне было всё равно. Сев на трамвай, я поехал домой. В дороге, проезжая депо с остовами сгоревших «днепропетровцев», мне пришла мысль позвонить Серёге Куху, который что-то мне давеча говорил, что 1-го сентября, в честь 88-летия луганского трамвая будет какая-то десятичасовая трамвайная экскурсия по всему городу, с заездом на легендарное Старое Кольцо (где и проводов-то нету, и между рельс берёзы с «волчьим лыком» растут) и выездом на железнодорожную колею (смычка с которой была уже сто лет без недели перегорожена вещевым рынком) станции Лутовиновский Хутор. Запустив руку на дно кармана, где лежал мой рабочий телефон «Сони Эрикссон», купленный в память о таком же предыдущем, о печальной участи которого я уже рассказывал, я обнаружил там только монету, оказавшуюся невесть откуда взявшимся советским пятаком 1958 года, и больше ничего. Я тупо похлопал по другому карману, заглянул себе за пазуху… Неужели я каким-то образом его посеял? Дома я его забыть не мог, потому что, когда ждал трамвая до «Балки» позвонил Тане Бородич, нашей старосте, чтобы узнать о том, будут ли завтра, 1-го, какие-то пары и к скольки нам приходить, если они будут. Снаряд второй раз попал в ту же самую воронку. Или просто эта марка несчастливая «Сони Эрикссон К-310i»? И тут…
   И тут мне вспомнился один старый добрый «народный», как говорил внук моей двоюродной бабы Шуры из Севера, который просто не мог постичь в свои девять лет смысл ни о чём ему не говоривших четырёх согласных букв, фильм. Я любил этот фильм за то, что в нём трижды (...). Что и говорить, как Усатый концы отдал (богу душу, перекинулся, в ящик сыграл, отдал Богу душу, дуба дал, приказал долго жить, а, быстрее всего, просто гигнулся) наступило такое время, что трава не расти. А припомнился он мне из-за ещё одного момента, связанного с ловкостью рук. Там некий фокусник вот так же, как «вайло» полчаса назад меня, похлопал по пиджаку товарища Кабанова (именно такая у этого мордастого бюрократа и волюнтариста была фамилия, очень соответствовавшая его киношному напыщенному облику), и, таким образом, экспроприировал у него то ли план на будущую семилетку, то ли ведомость о зарплате, – что-то такое. Видимо, такие таланты не перевелись и по сей день.
   Обратно возвращаться было поздно. Балка работала только до полудня. Да и нету уже там этого «вайла». «Кто-то уже пьяный!», – опять вспомнился мне коварный смех Ромы Пономарёва. В милицию звонить по такому пустяку я, наученный годичной давности горьким опытом, я не рискнул. «Деньги-то хоть остались?» – подумал я. Деньги были. Наверняка «вайло» состоял в одной шайке-лейке с «хачиком», увидел меня сразу, когда я вошёл, попас, а «хачик» потому и заплатил так дорого за мою «звонилку», что прибыль оказалась гораздо большей. Всё-таки, «Соня» была с «кузьмой», синими зубами, камерой и диктофоном. И записи там, нужно сказать, были довольно интересные. Разговор стариков и старухи на остановке в ожидании трамвая, – годичной давности, тогдашний же урок информатики для молодых преподавателей нашего университета (как сейчас помню, тема была – работа в Интернете, и молодой преподаватель-компьютерщик настолько им всё на пальцах объяснял, что я, третий раз пересдававший «ноль» по практике, местами было трудно удержать смех). Он, помню, спросил: «Какие у кого интересы?». Одна миловидная барышня сказала: «Книги, путешествия». Он ввёл эти слова в Yandex, дабы продемонстрировать собравшимся всю силу и мощь этой популярной поисковой системы, и первое, что нашлось, была одноимённая книга одного из моих любимых писателей Андрея Битова, «Пушкинский дом» которого я закончил читать за неделю до этого (я каждый день уходил к хлебзаводу, упивался там в усмерть пивом и учитывался Битовым), и так проникся, так она меня, эта книга, тронула, что я купил в «Окее» или в «ВаСе» бутылку «Советского шампанского» с тем, чтобы поехать к Битову в Парголово, и там её с ним распить.
   В этих горьких размышлениях я не заметил, как приехал вместо своей остановки на самый «Полтинник». Вагонный динамик прохрипел: «Конечная! Просьба освободить вагоны!», и мне ничего не оставалось делать, как последовать этому предписанию.
   Вздохнув, я огляделся. Возле остановки были пара знакомых «пивнух» и пункт приёма стеклотары. Домой идти мне предстояло через довольно неблагополучный, населённый гопниками, скинами и прочим хулиганьём район, как, наверное, и любая окраина бывшего крупного промышленного центра. Я зашагал прочь от остановки.
   Миновав котельную "Аврора" и родную школу, которую уже успели украсить сине-жёлтым флагом и красочным плакатом «Добро пожаловать в Страну Знаний!», я пошёл дворами.
   – Костя!.. – раздался из-за спины чей-то радостный голос.
   Обернувшись, я увидел, что ко мне идёт быстрым шагом мой бывший одноклассник Саня Маринкин. Я не видел его с тех пор, как он, успев экстерном закончить восточноукраинский мехмат (он всегда был не по годам развит, многократно побеждал на городских и зональных олимпиадах по точным дисциплинам, и стал вместе со мной единственным медалистом нашего выпуска), устроился сначала в «Проктор & Гэмбел», а потом в какой-то «Евроизол», и, сказав «Вуе!», уехал в отца городов русских.
   – Привет, Саша! – сказал я. Мы пожали друг другу руки.
   – А ты, я слышал, в Америке был? Тополь рассказывал! Ну, и как там?
   – Ну тупые они, тупые! – попытался я спародировать Михаила Леонтьева, но, из-за грустных мыслей о телефоне, у меня это плохо получилось.
   – Что с тобой? Чего такой грустный? – Саша улыбался.
   – Да вот, был в Симфе, нашёл телефон, понёс сегодня на балку продавать, а у меня там и мой сп...дили! – выложил я ему всю правду.
   – Ай-яй-яй! Ты как будто бы не запомнил: «Кто чужое ищет для себя, тот своё находит для других!». Будто не вместе «Манго-Манго» в пятом классе слушали?
   – Ага… – вздохнул я. – В точку. Ну, а ты как?
   – Да у меня отпуск. Вот, приехал родных навестить, в Чугинку съездил с ними на шашлыки. Послезавтра обратно. У нас же всё не как у людей – хозяин-то француз – отпуск две недели только. Слушай, может, пошли ко мне? – вдруг воскликнул он. – Встречу отметим.
   Я не возражал.
   По дороге мы, зайдя в «Ксению», купили три бутылки любимой Сашиной коблевской «Франчески» (мне было всё равно), а в «Час Пике» я взял сигарет. Через минуту мы уже были у подъезда старой «хрущёвки», где Саша жил с матерью до того, как случилась перемена мест.
   Тыркнув ключ в дырку железной двери, Саша распахнул её передо мной. Мы поднялись на четвёртый этаж, едва разминувшись с Примаком – толстым инвалидом-пьяницей, спускавшимся на полуденный моцион из своей обшарпанной квартиры с обгоревшей дермантиновой дверью. У него одного из Сашиных соседей по подъезду не стояло на входе в квартиру железной двери. А на пятом этаже, к слову, на решётку закрывалась вся лестничная клетка. О профессии и достатке обитателей «верхотуры» оставалось только догадываться.
   В квартире Саши было прохладно. Всё так же на одном месте стоял модифицированный ещё Сашиным отцом, который в конце концов уехал к своей родне в Златоуст, электросчётчик, в обычном состоянии бы крутившийся, как адская машина, – Сашина мама торговала сортовыми гиацинтами, которым нужно было круглосуточное освещение, и горшки с ними занимали всё свободное пространство двух комнат, шкафы, серванты, полы, специальные стеллажи, свешивались с потолка, освещаемые кварцевыми лампами, жравшими электроэнергию немилосердно. Потому Саша всегда просил меня звонить перед тем, как идти к нему в гости (будучи школьником, я порой заходил к нему за любимой уже моей мамой старой советской и зарубежной фантастикой, которой в нашей, домашней библиотеке, несмотря на всю её обширность, не находилось). Он опасался прихода «дневного дозора».

(...)

   – Разливай! – донёсся Сашин голос из зала. Что я и сделал.
   Минут через пять, переодевшись в футболку с логотипом сигарет «More», подаренную тёткой, торговавшей на «Дзержинке» сигаретами поштучно, и не пропускавшей ни одной табачной акции, порой выигрывая что-то вроде фирменной пепельницы, или вот этой футболки, и лёгкие домашние «бриджи» чуть повыше колен, Саша зашёл в кухню. Помыв руки (он не был таким уж чистюлей, просто опасался эпидемии вирусной желтухи DE, «ходившей» тогда по Киеву), он сел напротив меня.
   – Ну, за встречу! – сказал он, широко улыбнувшись.
   Мы сдвинули хрустальные рюмки на тонких ножках. Когда-то такие были и у меня. Я привёз их из Лепеля, когда бабушке, живущей там, не осталось, с кем пить. Но за пять лет присутствия в моём серванте, «выжил» из того сервиза только один фужер – остальные пали жертвами наших с Абрамовым запойных попоек, перенедопитий, «белок», погонь за чертями и прочих драбаданов по-венедиктински. Саша же был более культурным в этом отношении, да он и не пил раньше, – сказалась, видимо, атмосфера пребывания в граде-столице, и потому у него все бокалы были в целости.
   – N. N. повесилась, слышал? – вдруг ни к селу, ни к городу бросил он, не глядя на меня.
   Я оторопел.
   – Как – повесилась? Почему?
   – Откуда я знаю. Кое-кто из наших мне сказал, попросил никому не говорить, но тебя-то я знаю, что ты не трепло, и потому это между нами. Вроде бы <…>.
   Передо мной мгновенно пронеслись все наши встречи с N. N. у неё дома, когда в шестом классе я был в неё влюблён без памяти (мне нравились девочки, такие, как она, - худые и высокие, что в наших, трахнутых турками-сельджуками диких полях было большой редкостью), наши чаепития и разговоры ни о чём, прерываемые возвращавшимся с Богомольца, 10 изрядно подшофе отцом, который обычно молчал и как-то коряво усмехался. У меня ещё тогда о нём сложилось какое-то нехорошее впечатление, радикально противоположное таковому об её матери и бабушке – волшебных, мягких женщинах, всегда окружавших меня теплотой и радушием. Но чтобы дело приняло такой оборот, закончившийся ужасной, нелепой, бессмысленной гибелью той девочки, девушки, которой я приносил из своего – не нашего – садика, срезанные тайком от сурового сибиряка-хозяина нашей съёмной полухаты, ветки цветущих вишень и яблонь, той, которой ни разу не помог поднести до подъезда её ранец с «Флинстоунами – Яба-даба-ду-у!», в котором покоился среди учебников и тетрадей матерчатый пенал на «молнии» с изображением лотоса и надписью по-английски «Purity» (однажды она попросила меня перевести это слово, и я перевёл как «Чистота» – в заключительной на ровном месте серии «Секретных материалов» фраза «Purity Control» переводилась канадско-диаспорянскими толмачами именно как «Контроль Чистоты». Сопоставить «Purity» с вычитанными у Чуковского в его «От двух до пяти без права переписки» пуританами я не подумал, и только значительно позже узнал, что «Purity», это ещё и девственность, непорочность, символом которой является тот самый лотос. Она целиком этому соответствовала), и из-за которой получил П#ЗДЫ от на три головы меня нижних троих «местных», живущих в одном с ней доме, той девочки, что так давно любил – я не мог. Это не укладывалось. Я непонимающе поднял глаза на Сашу, и так и сказал.
   – Ладно, забудь. – сказал он в своём стиле. Всё-то ему «ладно, забудь, ТП (тему проехали)»... – Лучше давай ещё по одной.
   Мы выпили ещё по одной.

(...)

   – Ну, пока, Саша. – сказал я.
   – Пока. Удачи. Звони. Свидимся, даст Бог.
   Он ведь вроде атеист был, безбожник? Может, просто фигура речи?
   – Несомненно. – ответил я и вышел. Сашка захлопнул с лязгом за мной стальную «хвиртку» своей квартиры.
   Спустившись на этаж, я встал на площадке у почтовых ящиков (кто их на третий этаж запёр?) и закурил сигарету. И мне опять вспомнилось, в пыльном стекле с надписями «Маша+Жопа=Любовь» и «Асисяй в рот кончай», как я стоял в тамбуре какого-то шестьсот шестьдесят весёлого поезда, и так же, глядясь в стекло, курил. А рядом со мной стоял Игорь. И тоже курил. Эти же самые сигареты.
   Мне опять стало очень плохо. Я упал на колени, просунул голову между прутьями решётки, поставленной, чтобы стекло лестничной площадки не выбили (или, скорее, не сразу выбили и з н у т р и) и выблевал неизвестно, какие харчи. Я вообще не помнил, когда последний раз ел. Вроде, в Теплогорске беляш купил, или в Светлодарске, чёрт их разберёт, этих депрессивных. С минуту покашляв, я сбежал по лестнице, не желая дожидаться, пока кто-то застанет меня на месте моего вблёввступления. Клацнув рычажком замка, я с силой пнул железную дверь, отчего она, распахнувшись на всю громкость, с грохотом врезалась в опору подъездного козырька.
   – Ишь, каков! – промычал вслед, со скоростью спортивного ходьбиста линяющему из 28-го дома в «штате Полтинник», как в народе называли квартал 50-летия Обороны Луганска (видимо, от белых), мне уже успевший ужраться Примак. Я вдруг вспомнил, что зовут его на самом деле Пархом. Кто-то его так окликал один раз при мне, когда мы таскали к Сашке ящики с водкой перед поездкой к ещё одному нашему однокласснику Ричарду Жварецкому на дачу всем классом с целью нажраться, потрахаться и заблевать все прошедшие в «детзоне», как говорил Чип, 10 «годов чудесных».
   Отмахав от Сашиного дома с полквартала, я остановился, чтобы перевести дух.

(...)

   – Касте-ет! Кого я ви-и-жу! – раздался вдруг из подворотни знакомый с ясельной группы детского сада шепелявый голос.
   На меня, уже изрядно поддатый, раскинув лапы, шёл Абрамыч. Поравнявшись со мной, он промычал в духе любимого нами «Короля и Шута»:

   – Смотришь, почему я сед?
   Да потому что панк из дед!

   И, сдёрнув с головы кепку с анархией, он швырнул её мне под ноги. На его гладко выбритом черепе я увидел огромную синюю «раскоряку», похожую на знак «мерседеса», латинскую букву «F», рожу ONYXа, и маленькие буквы над самым лбом: «In memory of 2pac».
   – Был я панком, стал я фанком! – облапил меня Абрамыч. – Ну, Костян, ё... твою мать, пошли забухаем! Да что с тобой? Чи кто насос вставил и накачал? Так я верёвочку привяжу! Костыль! Костоплюй! Будь как дома, путник!
   – Пошёл на х... – сказал я ему, и пошёл туда сам.
   – Ах, ты так? Ладно-ладно! Придёт война, попросишь хлеба... – прогундел Абрамыч мне в спину. Мне уже было на него глубоко плевать.
   Я шёл в никуда. Мимо меня проходили обозы, пролетали кавалеристы, грохотали по мостовой тачанки. Город стоял в пыли, и вечер не разрядил заряд предгрозья.
   Я шёл в никуда. Без мысли, с тупой пустотой, с огромной тяжестью на своих сгорбленных плечах.
   Я шёл в никуда.
   Дойдя до Универсама-3, я остановился у афишной тумбы. Моё внимание привлекла одна большая афиша, форматом А3, с которой смотрели с дюжину весёлых парней и девушек, под которыми была подпись: «Молодые люди Бога. 14-я всеукраинская конференция. 31 августа в мюзик-холле «Колизей». Это не древний Рим, это Луганск!»
   Клуб «Колизей» находился за городом. Более бестолкового места для увеселительного заведения было придумать трудно. Некогда там было кольцо 107-го, возившего рабочих на трикотажку, но, после того, как от трикотажки остались одни воспоминания, конечную перенесли на Уборевича. Не жечь же бензин и колёса из-за пары-тройки пекарей с хлебзавода, в самом деле. Лет пять после закрытия, трикотажка смотрела на нечастых грибников, дачников из кооператива «Чернобылец» и очередных маньяков-онанистов пустыми глазницами. Потом Бурлаченко – тогдашняя «городская голова» – захотел перереконструировать бывшую фабрику в научный центр по исследованию сверхнизких температур, как в Харькове, но его свергли, как и предшественника Данилу, и только ещё через пару лет предприимчивые дельцы из Италии выкупили и трикотажку, точнее, то, что от неё осталось, и швейку, где создали СП «Глория-люкс», а здесь вот открыли «Колизей». Я там никогда не был – я вообще все свои дискотеки отплясал в пятилетнем возрасте под «Младшего лейтенанта» и «Два кусочека колбаски», – но из восторженных отзывов сначала одноклассников, а потом однокурсников, я, в конце концов, понял, какой это гадюшник, рыгаловка и тошниловка.
   – Поехать, что ли, в «Колизей»... – задумался я. Мне захотелось как-то развеяться. – Вроде, там Дашка Захарова администратором работает, может, пропустит за семь копеек. Заодно и на этих стебанутых повтыкаю, поржу, как они будут «Алилуйю» петь!
   Недолго думая, я вскочил в первую попавшуюся «бегалку».
   От «Дзержинки» дорога к «Колизею» шла через уже упомянутый хлебозавод. Здесь до сих пор цвели розы, которые ещё мой отец резал и приносил маме.
   Пройдя великанских размеров стальной столб с эмблемой «ВТ», я свернул на тихую аллею, которая шла под каштанами. Позади осталась спортплощадка, возле которой стоял автомобиль с салатневыми литерами «ПС» на борту, что не предвещало ничего хорошего. Отчего-то вспомнился один из бесчисленных пьяных (либо обкуренных) рассказов нахренпосланного Абрамыча о том, что, в ту пору, когда на месте колизея находился байк-клуб «Духовка», переехавшая нынче к недавно взорванному моргу седьмой горбольницы, они с очередной «группой» таких же бухишей и дурекуров припхались сюда на репетицию, и огребли, что называется, нерукотворных п@здюлей от скинов, арендовавших себе «Духовку» на сутки для празднования днюхи Гитлера.
   Около двери «Колизея» уже толпилось с полсотни молодых людей обоих гендеров. Были все они, как один, в белом (крыльев только не хватало) и с радостными лицами. «Ну, сейчас промывать мозги начнут!» – подумал я, тактично став в стороне. Но это меня не спасло.
   От одной из групп отделилась молодая девушка, и, улыбаясь, подошла ко мне.
   – Здравствуйте! Мир вам! – сказала она, продолжая улыбаться.
   – Вам мир! – усмехнувшись, ответил я ей по-восточному.
   – Скажите, вы верующий человек?
   – Верующий. – ответил я. – Верующий в судьбу.
   – Но ведь Библия отрицает судьбу, как морально-экзистенциальную категорию бытия человека.
   – Знаете, я много раз читал Библию, но ничего подобного не нашёл.
   – Это сказано в Книге Крови, глава 41-я, стих 14-й. Он гласит: «Аще кто речет, что Бога любит, а брата своего ненавидит – ложь есть».
   – Да это же строки из Соборного апостольского уложения 1857 года! – воскликнул я.
   – Вот именно, у л о ж е н и я! Уложение суть компилляция, если выражаться языком ХХI века, различных характерных текстов из 97 частей Великой Книги.
   – Простите, а вы из какой церкви? – стало мне не на шутку интересно.
   Девушка заулыбалась ещё сильней.
   – Наша церковь малоизвестна за пределами Луганской и Донецкой областей, но именно в ней Священное учение Отца и Создателя не поддаётся искажениям. Она называется «Возрождение исхода преображения слова истины». Можете посетить наше служение, это абсолютно бесплатно. Мы располагаемся на улице ХХХIII партсъезда в Западной Есаулихе.
   – А я хожу там и думаю – что это за зал? – сказал я. – Я там недалеко живу...
   – Так что, придёте?
   – Из последних сказанных вами слов мне кажется, что вы хотите сказать, что остальные церкви, такие, в частности, как УПЦ МП, УПЦ КП, УАПЦ, УГКЦ, идут не в ногу, а вы – в ногу?
   – Всё совершенно наоборот: в ногу-то как раз идём мы, а остальные – не в ногу. – сказала девушка. – Обещайте, что подумаете над нашим разговором. Ждём вас в нашем Зале Истины. Отец любит вас!
   («Тётка моя так тоже говорила» – подумал я. – А отец пьяный сидел и кулаком по столу стучал…»)
   Вслед за девушкой ко мне сразу же подошёл такой же «улыбочный», как бы выразился тот же отец, высокий парень. Но с таким рылом, что не то, чтобы обнять его, а и просто посмотреть на него я бы смог, только хорошенько обсадившись «колёсами». Да и то ещё большой вопрос.
   – Благослови вас Апостол Иуда … ! – сказал он мне восторженно. – Я представляю Киммерийский Орден Рыцарей Бука! Разрешите познакомить вас с основами нашего учения?
   – Пожалуйста, – равнодушно вздохнул я.
   – Мы, Киммерийские рыцари Ордена Бука, верим, что будет конец света! – ответствовал парень. – Никто не спасётся!
   – Так-таки и никто? – съязвил я в ответ на эту ересь. – Откуда, если не святая тайна, такие данные?
   – Так предрекла наша Великая Мать, колесованная за распространение божественной истины при Гетьмане Скоропадском!
   – Да, с этим не поспоришь. – согласился я (а что было делать? Когда разговариваешь с умалишённым, лучше всего со всем соглашаться, пусть это будет даже явным бредом). – Странная у вас вера какая-то. Во всех религиях только и говорят о спасении.
   – Спастись можно, построив Звездолёт. Наш конунг Дмитрий Шмаков экспериментально доказал, что современные христианские церкви – это всего лишь навсего нелетающие копии, макеты инопланетных Звездолётов. И мы уже три месяца собираем средства на постройку действующей модели.
   – И как идут успехи? – поинтересовался я, рассчитывая, что идиотов будет не так уж много.
   – Наша казна насчитывает 12 миллионов 345 тысяч 678 долларов 90 копеек, – подумав, ответил «рыцарь».
   – А сколько нужно? – чуть не уронил я челюсть на пол. За такие бабы, по моим понятиям, не только звездолёт можно было бы построить, но возродить весь «Украэрокосмос».
   – Это знает только Верный Сторонник Шмакова С Левой Стороны БОЧ РВФ 260486.
   – Кто, простите? Что вы сказали?
   – Биологический Объект Человек Рода Вороновых-Фёдоровых, рождённый 26 числа Четвёртого месяца 86 года.
   – Это что, когда ЧАЭС жахнула? (было бы неудивительно).
   – 86 года по викканскому летоисчислению. В этот день Третий Соратник Верховного Викки Алексей Максимумович Макмиушвили исторг на землю Священное Семя Последнего Рассвета, и ровно через тридцать лет и три года на этом месте выросло Сухое Дерево.
   Мне уже трудно было воспринимать потоки сознания «бука», и, чтобы поскорей его от себя отвязать, я сказал:
   – Знаете, в мире нет никаких различных степеней, кроме степеней различия и различий между степенями.
   – Вы небесно правы! – покусанные до крови губы парня расплылись в счастливой улыбке. Мой манёвр подействовал. Парень, как-то по-обезьяньи размахивая руками-граблями, ушёл к своим киммерийцам.
   – Интересно, подойдёт ещё кто-то? – спросил я сам себя. – Когда уже эти руины откроются? Не иначе, следующим ко мне явится Сфинкс, прямо из Петушков!
   Но тут моё внимание отвлёк внезапно подъехавший к «Колизею» белый лимузин. Номера его, «Godpipl», говорили о многом. Задняя дверь открылась, и из неё вылез рыжий детина в майке с надписью «SICK MY DUCK», за ним карлица метр тридцать от силы ростом, потом один за другим десяток молодых парней смазливой внешности замотанные в шарфы из блёсток, – никогда не любил этих ...! Следом Дед Мороз, Снегурочка, бык в чёрной майке с прорезями для глаз и в камуфляже, перемотанный тротилом шахид, морячок… Люди всё выходили и выходили из «Лимо», и тут же скрывались за дверями клуба. Всего я насчитал 70 человек («70 апостолов…», – подумал я. Замыкали шествие несколько негров с серьгами в носах, ушах, языках, губах, щеках, висках, бровях, руках, ногах и гениталиях. Двери закрылись.
   – Не знаете, когда откроют? – спросил я у одной из девушек в белом.
   – Врата Господни для нас открыты всегда! – одарила она меня лучистой лыбой.
   – Нет, я не про это, я про «Колизей»! – ответил я.
   – На всё воля чакры… – вздохнула она. – А вы, случайно, оккультизмом не интересуетесь? Изотерикой там?
   – Нет, у меня из оккультизма только «М.К.» – честно ответил я. Сей талмуд, купленный из-под полы в «Горькой», действительно у меня присутствовал. Правда, продвинуться мне удалось только до того места, когда он там в парламент ходил поблевать, – чтиво совершенно кирпичное. Помнится, толкнул её Копытникову, – своему, смахивавшему на Дьявола, преподавателю. Сын его – Лобач – был известным в Луганске антифашистом, за что регулярно огребал п#зды от скинов, и прикатывал в универ на велике весь окровавленный, распухший и без зубов. Лобач, к тому же, считал, что за ним следят начиная от КГБ, и кончая MI-5, ЦРУ, Моссадом, управлением «К» ФСБ и «Голодоморкой» уже наших иСБУшных. Потому он не имел мобильного, а звонил по им самим сконструированной «вечной карте», через автоматы, причём говорил через подключенный к магнитофону голосовой фильтр. Ещё у него был ноут с WI-FIем, он с ним никогда не расставался, и, когда он, попэрэзаный ноутом, ехал на своём педальном горбоконике с двумя цепями, мотором, «толкачом» и 37-ю звёздочками с обеих сторон, то чем-то напоминал Жана Дюпло, французского гамена наших дней, только тот скакал с ноутом на коне и громил «киллдозером», катками и танками «McDeath’ы».
   – О, да, это хорошая книга. Её автор, Боголикий Адо Ит, – прародитель суфийской мудрости.
   «Сейчас за Коэльё начнёт задвигать и за Курдюмова!», – пронеслось у меня в черепе.
   Она уже, было, хотела снова что-то ляпнуть, но тут у входа в клуб заиграла «Алилуйя» и двери сами по себе разъехались в разные стороны.
   – Слава Аллаху! – заорали люди в белом и гурьбой повалили внутрь. Я последовал за ними.
   Внутри был прохладный приятный полумрак. Фойе действительно походило на руины: тут и там валялись грязнокирпичные каменные глыбы вперемежку с какими-то непонятными белыми непрозрачными шарами, отдалённо напоминающие буны с «белым золотом», («мальчиком», «лошадью», «дерьмом», «дрянью» или «учителем»), выбрасываемые тёзками Кристобаля Колона за борт их фелюг при приближении патрульных катеров, желающих на халяву раздуплиться, расколбаситься и раскумариться. С потолка свисало клинками вниз сотни с три мечей, шпаг, рапир, сабель, шашек, ятаганов, домах, ножиков, финок, швейцарских армейских ножей, скальпелей, шил, «хулиганов», протыкалищ, спиц, кинжалов, стилетов, «бабочек», выкидух, «корявых», «складней» и кортиков. Из-за двери с надписью «Посторонним вход кареготически разрешён» лилась всё та же «Алилуйя», бывшая припевом песни «Битву ведёт наш Господь», исполняемую на два голоса – парнем и девушкой. Порядком заинтриговавшись, я вошёл в зал.







Июль 2011.